Цветы распустятся сами

х х х

Живи, сохраняя покой. Придет весна, и цветы распустятся сами.

Пекин Жгучее желание сгрызть заусенец держится в узде. Хенг ковыряет ногтем большого пальца кожицу у указательного, взгляд блуждает по персиковым стенам клиники. Стенды, заклеенные брошюрами. Начинается с правил предохранения во время секса, заканчивается графиком прививок новорожденных. Тот, кто решил объединить кабинеты УЗИ и «сохранения/ведения потомства» с абортарием имел либо самое дерьмовое чувство юмора в мире, либо же действовал осознанно. Это жестоко. Так называемый «зал ожидания» неосознанно поделен на две части. С одной стороны — притихшие омеги с тусклыми лицами, пофигистично настроенные, или же демонстративно угрюмые. С другой — царство милейшего желе, часто с грудничками на руках. Розовые щечки. Что у омег, что у их чад. Никого, кто может похвастаться стройностью. Зато все под гормональной бурей. Та сглаживает углы, бьет серотонином по сознанию и позволяет видеть в жизни лишь светлые тона. Немаловажный химический коктейль для того, чтобы выжить. Лучше, чем кокс. Эффект дольше, побочек — минимум. Ну, не считая очевидного. Хенг занимает стул ближе к угрюмой части. Он не разделяет показную позицию, тусклым не кажется, быть может, настроен пофигистически? Как сказать. Внутри Хенга есть четкие границы, список принципов, аргументы и факты. Еще внутри Хенга уже в третий раз формируется жизнь. Но и он, и его муж считают себя лучшими родителями по той причине, что не дают этой жизни родиться. Звучит странно и даже страшно? Нет, пока это звучит верно. Хенг хочет, чтобы у его ребенка было будущее с двумя любящими родителями, стабильностью и одной и той же школой. А когда ты в супружестве со смертником, такая перспектива весьма туманна. Не то чтобы Хань Фэй был в самом горячем подразделении, нет, но любой военный — потенциальный смертник. То есть это человек, который согласен умереть. Без всякой мишуры вокруг, просто согласен умереть, если придется. Это часть присяги. Хенг, в отличие от очень многих, прекрасно это понимал, когда говорил «да». И прекрасно знал, что за этим «да» последует. У него не было никакого «кризиса», никаких слёз на собраниях омег, бет и гамм, и даже других альф, общий знаменатель которых — «супруг на передке». Хенг смотрит на экран. На его талончике цифра одиннадцать. Красным светится девятка. Хенг уже как неделю ест двойные порции картошки-фри с соусом из манго, запивая всё это горькой шипучкой от Швепс. Забавный «знак», так было в первый и во второй раз. Когда Хенг сдавал анализы, он уже знал результаты. Может, это на самом деле у всех омег так? Без всяких тестов знаешь, залетел или нет. Все же эти мутации у человечества произошли с единственной целью — выжить и давать потомство. Они ломают саму жизнь, которая прорывается через любые невзгоды и неблагоприятные условия, когда стараются «обратить процесс». Когда-то давно были женщины. Им было проще. Физиологически. Они могли просто проглотить таблетку, даже профилактически, если не были уверены в защите. Да, урон здоровью, но не сравнить с… — Простите, можно присесть рядом? Хенг понимает, что был в секунде от того, чтобы цапнуть заусенец кромкой зубов. Задумался крепко, тело этим воспользовалось. Когда залетаешь, первыми страдают когнитивные функции, не иначе — в голове туман. Хенг кивает, наконец-то фокусируясь на соседе. По правде, редко кто спрашивает разрешения сесть на соседний стул, особенно если тот последний. Вежливость на грани фола. Человек либо нервничает, либо по жизни такой. К слову, слишком высокий и слишком хорошо одет для такого места. Темно-синий костюм с приглушенной зеленью рубашки, золотые запонки. Сам вроде и тонкий, но скулы… четкий абрис подбородка, ровная спина, словно палку проглотил… Омега? Нет? Для беты слишком фактурный. Хенгу трудно определить, внешность в современном мире весьма обманчива, но сидеть здесь могут либо омеги, либо гаммы. Хенг старается незаметно принюхаться — в нос втекает нечто лимонное, мягкое, словно суфле. Но не приторное. Гамма. Хенг невольно расслабляется. Гаммы ему симпатичны. Был период, когда Хенг питал надежды быть этим «средним полом», а не омегой. Но спустя подростковый период, его омежность была очевидна. Хрупкий на вид, звонкий, но с правильно-пухлой задницей, периодами «физиологических капризов» и острого желания чувствовать защиту, как бы сознательно ты не щетинился. Сколько Хенг потел в разных фитнес-залах, чтобы из обманчиво хрупкого стать хотя бы жилистым. Спустя год замужества эти походы заменил регулярно частый, емкий и долгий трах. И йога, да. Йога. Всё так и было, до того, как начались события. Уже другой год. Секс такой же емкий, долгий и сочный, да, только вот редкий. И каждый раз залётный. Потому что физиология в состоянии такого стресса будет делать всё для того, чтобы передать гены, то бишь — потомство. И никакие лубриканты с эффектом защиты, классические презервативы и противозачаточные тут не работают. Не то чтобы в последний раз они вообще озаботились хоть чем-то из этого… идиоты. У соседа вибрирует телефон. Он извиняется в воздух, никто не обращает внимания, берет трубку. Хенг складывает руки на груди, чтобы не лезть пальцами ко рту, прикрывает глаза. До него доносятся обрывки, контекст к которым додумать просто. — Да, привет. М-м? Зачем? Это будет быстро. Нет, но я читал, что это быстро… вечером собрание, ты помнишь? Чем обыденнее это пройдет, тем легче… Обращение в восемь, запись в семь, сегодня на час позже. Хенг ведет плечом, он понял раньше, чем осмыслил. Уже как год к народу каждый день обращаются. Сводки военных действий и гуманитарных операций. Судя по всему, человек справа имеет к этому какое-то отношение. И ладно. Разве это может быть полезным для Хенга? Совсем нет. — Ты говорил, что у тебя намечается только три боевых выхода. Когда это успело удвоиться? М-м… Вот тут бы этому гамме все же выйти из зала. Сказанное, хоть и шепотом, кажется сначала поднялось под потолок, а затем осыпалось на всех сидящих. Хенг смотрит на чужой профиль, пока гамма, совершенно спокойно, смотрит в одну точку и слушает свой айфон. Хенг уловил лишь «за линию фронта» и «передай по внутренним каналам». Разговор заканчивается простым, но сильным «да, хорошо, и я тебя». Гамма убирает телефон во внутренний карман пиджака и почему-то снова извиняется. Хенг начинает думать, что тому есть за что, но это не та вина, которая требует искупления. Это вина, которая позволяет дальше жить, как бы странно ни звучало. Если он связан хоть как-то с происходящим. Гамма выуживает талончик, на этот раз из кармана брюк. На нем цифра восемнадцать. Хенг наклоняется к нему чуть ближе: — В первый раз? Скомканная улыбка в ответ, беглый взгляд, гамма успевает оценить будущего собеседника. Видимо, Хенг годен. Гамма кивает и протягивает свободную ладонь: — Сяо Чжань. Вы? Хенгу хочется съязвить — совместный аборт так себе повод для знакомства, но его едкий юмор понимают редкие ценители. Так что он прикусывает язык и пожимает чужую руку с кратким «Ли Хенг». Он говорит, что это не будет быстро. Но обещает, что к семи часам Сяо Чжань «достаточно очухается». Тот пожимает плечами: — У меня нет другого выбора. Хенг понимает. Лучше, чем хотелось бы. Молочный коктейль с двойной порцией взбитых сливок и кусочками клубники — лучшее, что можно себе позволить после процедуры. Хенга все еще немного шатает, так и будет до вечера, ему бы завалиться спать, но он выбирает сидеть на лавочке с «новым другом». Тот, в свою очередь, выбрал шоколадный коктейль. От взбитых сливок отказался. Хенг считает — очень зря. И говорит об этом вслух уже в третий раз, облизывая губы по очередному кругу, обязательно причмокнув в конце. Сяо Чжань выдаёт смешок и согласно мычит. Но, мол, что тут поделать. Они перебрали все нейтральные темы. От погодных условий до привычки врача-беты постукивать по столу ручкой, а затем кусать несчастное пластмассовое изделие у кончика. Хенг запихивает в рот побольше сливок, собирая кусочки ягод ложечкой, прищуривается на солнце, словно довольный кот. Медь волос переливается, омега стянул резинку с хвоста и наслаждается «эффектом расслабленного мозга». Красиво. Сяо Чжань советует ему закутаться в бомбер покрепче. Тот ему явно велик. С подкладкой из белоснежной овечьей шерсти. Реплицированной, спокойно, они не в каменном веке. Ни одна овца не пострадала. Сяо Чжань знает, такие бомберы носят летчики. Судя по нашивкам — владелец конкретно этого вовсе не рядовой. Чжань не дает себе всматриваться. Ни к чему. Что касается «принюхиваться» — от этого омеги с первой секунды несло крепким сочетанием долгого союза, когда запах омеги и его альфы различить невозможно. Они становятся чем-то третьим. Целым и другим от себя прежних. Чжань тянет шоколадную жижу, во рту снова слишком сладко. Сейчас бы закурить, да он бросил. Вопреки прогнозам омеги, для него процедура прошла куда проще. Потому что её не было. — Сяоцзи. — Что? Чжань вскидывает голову и смотрит на Хенга. Тот снова лениво прищуривается. В уголке его губ белесый след сливок, Хенг слизывает его кончиком языка и снова повторяет «Сяоцзи». Затем облизывает ложку и продолжает: — Если омежка, то Сяоцзи. Если гамма — Кэсин. А если альфа — Вэньнин. Мы так договорились. Вы как-то договаривались? Сяо Чжань смотрит на омегу, выходит пауза и слишком долгая. Тот вскидывает карминные брови, а Чжань отводит взгляд. Сегодня ветрено. Облака, словно обрывки ваты, носятся по небу. Кажется, будто бы играются наперегонки со своей тенью на земле. В сквере не так много народу. Лавочки практически пусты. Чжань ведет трубочкой по дну стакана. — Мы… никак не договаривались. Кроме того, что решаю я. — Альфы обычно такого не позволяют, но ты залетел, так что это не омега и не бета, значит… гамма с гаммой? Вау. Чжань тихо фыркает, в этом только усталость, ничего более. Снова смотрит на Хенга, тот вновь занят ловлей кусочков ягод в белой пене. Чжань поджимает губы, наблюдая за этим. Добавляет тише: — В следующий раз… встретимся в другой части того зала. Кэсин — чудесное имя. Хенг хмыкает, находит самый большой кусок клубники из всех, зажевывает. Их молчание странным образом не походит на тишину между малознакомыми людьми. Хенг превращает её в очередную паузу, когда уточняет: — Если ты так говоришь, значит… имеешь возможность сделать всё для того, чтобы так и было. Верно? Сяо Чжань кивает. И допивает свой коктейль в два глотка. х х х Несколько месяцев спустя У линии фронта с Южной стороны, бывший «Илинский котёл» Теория Фукуямы оправдалась в очередной раз — когда количество «бед» переходит некую границу, то её совокупность гарантирует крах, который лишь кажется резким. Внезапным. Всё начинает рушиться, как карточный домик, который со стороны казался крепким монолитом. В данном случае явно из хрусталя. Такова была ответная стратегия. Последнюю, в отличие от тактики, продумывали еще годы назад. Прикидывая в сухих цифрах то, чем придется жертвовать, где хитритить, как именно врать, а где — продуманно идти в наступление. Крах был неизбежен. Псевдо-внезапный крах. Каким бы крупным ни был зверь, он проигрывает мозгам. На этом вся эволюция построена. Последнее утверждение Сяо Чжань любил повторять к месту и не к месту. Повернутный на умных вещах бессовестный гамма, укравший и присвоивший себе всё, кем Ибо есть и кем когда-либо будет… Ван Ибо почувствовал скорое освобождение от мрака в воздухе. Запахом цветущей вишни, где-то там, за вспаханной артиллерией землей. Поле принесло себя в жертву, чтобы смрад врага не дошел до фруктового сада. Сплошная поэзия. Будучи по локоть в грязи и говне, быть способным на это — дорогого стоит. Ладно, от говна и грязи Ибо уже почти отмылся. Преследовать его это будет еще годы, он знает. Всё он знает. Лишь бы закончилось. Лишь бы это последние сутки, прежде чем… — Ван Ибо. Ибо оборачивается. Завтыкал, сидя на корточках перед тазиком с водой, где пытался в сотый раз смыть с себя бессонные сутки, хрипы раненых, брызги разнообразных жидкостей из разнообразных мест… в общем, всё то, что сопровождает парамедика первого батальона полка «Чэньцин» вот уже который месяц. Когда полк так называли, мало кто думал, что тот будет одним из самых успешных, так сказать, визитной карточкой. Конечно, собрали всех самых безбашенных, но вместе с тем расчетливых ребят, фанатов военного дела и собственной страны… эффект не заставил себя долго ждать. Ибо наконец-то выпрямляется, ведь командир Вэй, каким бы либеральным ни казался, за субординацией следил. Ибо вытирает мокрые ладони о камуфляжные штаны. Их карманы забиты по всем правилам, но подтяжки Ибо спустил, оставаясь в одной майке. Жетоны на шее умудрились нагреться, как и кулон с бычьей головой. Ветер холодный, но жар солнца сильней. Командир усмехается в своей манере, ставя ногу на кусок каменного выступа — столетия назад тут было какое-то сооружение, но видимо, исторической ценности оно не имело. — Есть две новости. Ван Ибо подходит чуть ближе. Командир явно в хорошем положении духа, так что, какими бы новости ни были, они явно хорошие. Ну, или хотя бы не хреновые. — Первая — официально подписали мирный договор. Это мы и так понимали, так что… скоро объявят. И вторая. Ты бы подтяжки обратно нацепил, мордочку получше умыл. — Не понимаю? Командир Вэй расплывается в характерной улыбочке, после которой, обычно, батальон ждали какие-нибудь плюшки или пиздецово сумасшедшая заварушка. Как например операция фьють — «будем выкуривать их из окопов курительными смесями с каннабисом, мне подвезли, нам нужны пленные для обмена, а не очередные трупы». — За нами тут прилетят и приедут, и у меня есть весточка, что миссией этой руководит некий Чжань-Чжань. Который до этого за нас жопу рвал, надеюсь, не буквально, не смотри так, подчеркиваю — не буквально! Так что, с минуты на минуту, тут прибудет… что? Что с твоим лицом? Это радость или инфаркт? Ван Ибо взъерошивает порядком отросшие волосы и как-то совсем бесцельно осматривается вокруг. Командир щурится уже непонимающе, чешет нос, подходит ближе. Ибо наконец-то поясняет, несколько упавшим голосом: — Ему же нервничать нельзя. А тут же… Командир Вэй вскидывает брови, затем начинает бессовестно ржать, притягивая парамедика к себе ближе. Объятия омеги крепкие, цепкие и краткие, как и положено. Ибо отстраняется и трёт лицо, чтобы растереть совершенно непрошенные слезы. Шмыгает носом, присев вновь, трет по подбородку, размазывая грязь в сотый раз. Командир Вэй плюхается просто на землю, сжимая его плечо. Над ними проносится быстрая, гудящая тень истребителя. Оба вслух говорят привычное и короткое «наш». Лётчик внутри истребителя берёт курс на базу. Он знает, еще два дня, и придёт жара. Весна в этом году длилась всего трое суток. Зато какая. Эту весну будут помнить всегда.