Иди и ничем не омрачайся.

На щеки лег свет, грея кожу, вытаскивая ее из ледяного владычества башни; он сочится сквозь натянутые сети. Порывы ветра и вновь, штиль. Небо голубое к верху, и, чем ниже, тем белее. Точно растворяется акварельными пятнами. Солнце светит в спину. Порыв ветра. — Ну вот… — она никогда не выглядела так неуверенно. Лицо Леди Эфридит было подстать башне: обновленное сном и покоем, но твердое. Кожа ее суха. Проведи рукой и гипс лица коснётся в ответ. Кажется, что ветра сдувают его покров, точно пудру. Леди не холодна, нет. Как и башня, она просто вынуждена стоять под ветрами, вынуждена быть монолитом, вынуждена быть твердой и отдаленно-холодной на вид. Но это не так. Эфридит накрывает плечи, вопреки своему статусу, колючей шалью. Жмет их, словно выходит из воды и смутно щурится, не позволяя себе качать головой. Она идет без брони. Она не взяла оружия. — Я хочу дать тебе то, что будет напоминать о башне. — Всем боевым арсеналом решил мне грузовой запрячь? – сухо смеется она. Но в смехе её нет ни тона, ни даже звука. — Нет. – спокойно отвечает он. — И не пытайся. Видела в аду я твою винтовку. – у нее нет гнева, может только отчаяние. Руки теперь ее двигаются мерно, а пальцы на пульсе вторят хлопкам очереди по пять пуль. – Должны же быть люди вне Города? — Должны. Есть. – отвечает он ее мыслями. У них не осталось слов друг для друга. Все ушло еще вчера, на балконе. Белая мантия поддается лишь в полах горному ветру, гуляющему по ангару. Между ними тишина. Необходимая, умиротворяющая. Они стояли друг напротив друга пока пальцы не озябнут. Может вечность, а может мгновение. Чистота дышала. Была весна и воздух был прозрачен и тих; сзади кто-то уже поднялся в воздух, след в небе прошёл неторопливой стрелой. Время уходит. Мужчина протягивает ей незамыловатый мешочек; теплый и бархатистый на ощупь. Правда, если задеть его ногтями, будет неприятно. Не натуральный. Ничего живого на полях земли не осталось. Пока. — Мне ничего не надо. Он не убирает руки. — Я имею в виду… Ничего. Вообще. В целом. От жизни. Мужчина не двинулся с места. Порыв ветра теперь заставил колыхаться рукав. Скрывая улыбку за попыткой хмурится, Эфридит протягивает сухую руку. Берет жестом твердым, пальцы тяжело разгибаются. Суставы её попеременно щёлкают. Друг за другом, будто это была незамысловатая мелодия. Тишина окружала партию, отчего казалось, что хруст этот был всюду. Замолкли. Тихо. — Люблю их. – она смотрит в мешочек, держа его краешки открытыми. На нее глядят в ответ треугольные ириски – Инфантильно? — Ничуть. Искать их лично было инфантильным поступком. – скорее в шутку говорит мужчина — Брехаешь. — С небольшой компанией призраков. – раскалывается Глашатай. Шнуровка резко затянулась и рот мешка скривился в печальной гримасе. Ириски весело звякнули. Железная леди подбрасывает мешочек, ловко подхватив его на лету. Серые глаза Эфридит не улыбаются. Острый нос благодарно кивнул. — Мы ведь уже прощались? – Эфридит стоит на трапе, держась за корпус корабля. Она ненавидела прощания — Еще вчера. — Тогда… — она в последний раз окидывает Ангар взглядом и бросает фразу на полуслове. — Хорошо. – отвечает мягко Глашатай и она благодарно кивает. — Обещаю, если вернусь, то приведу... Он молчит. Он знает, что этого не произойдет. Ни в каких из вариантов по множеству причин. Но он знает, что она вернется. Вернется, когда свет снова воссияет. /никогда/ Нет. — Иди и ничем не омрачайся. – Эфридит не любит много слов, Глашатай это однажды очень хорошо запомнил. И ее выцветшая копна волос пропадает в тени корпуса корабля и исчезает, когда трап бесшумно закрывается. Солнце только несмело светит в спину золотом. А небо голубое. Выцветшее. Как её волосы у корней. Свет рассеялся о воздух. Всё стало ярким, но ласковым. Как бывает ласковой лишь весна. Белый след уходит на запад. В башне ранее утро.