Граф Разумовский появляется в поле зрения, шепчет, как мать, утешающая ребёнка. И медлит-медлит-медлит. Боится, что придёт минута прощания, что придётся ему отпустить дорогую Лизу, его душу. Она уже бледна, как луна: умирает, близок конец грозной императрицы с пламенными волосами. Только от него уходит не великая самодержица, а любящая, нежная и очень чувственная Лизавета, которой пришлось очерстветь, неся в руках скипетр и державу.
— Я здесь, здесь, государыня.
1760 год Елизавета кашляет, чувствуя как болезненно любое действие отдаётся в животе. Болезнь подкралась к ней незаметно. Императрица все ещё властна, она скрывает круги под глазами, свою болезненную худобу. Она должна быть сильной. Она обязана. Ей нужно завершить войну, развязанную пруссаками. Ей надо заткнуть за пояс Фридриха. И всё же, когда Елизавета пошатывается, граф Разумовский подставляет свою руку. Ловит её и успокаивает, говорит, что она итак слишком многого сделала. Генералы справятся сами, ей стоит отдыхать. Он обязательно выпишет нового медикуса, не как Карамальди, всё будет хорошо. Она поправится. Елизавета не верит, но поддаётся ласковому поцелую в висок. 1756 год Запах ладана очаровывает. Всё не так, как представлялось некогда юной цесаревне, когда она мечтала о свадьбе. Они в маленькой церквушке, прячутся, словно робкие любовники, нет никаких красивых одеяний и семейного круга, нет и торжеств. Они не могут позволить себе большее. Елизавета держит икону Богоматери, взгляд её скользит по Алексею. Не нужны ей праздничные балы и пляски. В скромности хочется обрести жизнь, желаемую много лет. Порой кажется, будто не заслуживает императрица счастья никакого: ни материнского, ни замужнего. Взгляд на графа Разумовского, некогда любовника — теперь мужа, поселяет чувство уверенности. Сколько раз Синод противился заключению брака смертного с самодержицей, говоря о законе Божьем! Сейчас всё это бессмысленно: они добились желаемого. И ещё надежда, не сломленная войнами и разочарованиями, теплится: может дастся ей шанс побыть матерью? Но ответ очевиден. 1754 год — Я его назвала Павлом! — женщина смотрит на младенца, забранного у матери, — взгляни, какой славный. Голос её сочится болью, завистью и желанием обладать запретным. Разумовский не может противиться действиям. Ему искренне жаль Екатерину Алексеевну, но он не в силах ничего сделать, если это причинит боль Елизавете. Граф улыбается, смотря на юного наследника. Самодержица довольна его реакцией, лишь горестно ей, что не они родители. Хочется это исправить. «Я пуста, — сухо сказала императрица однажды, — не будет у меня детей никогда.» Теперь положение иное. И Алексей Григорьевич молчит, не может противостоять воле императрицы. Лишь надеется, что великая княгиня забудется в любовниках или помирится с великим князем, что самостоятельно она наладит своё счастье. Как-нибудь. 1745 год Его императрица — непосредственный человек. Балы-метаморфозы поначалу, все ещё далекого от двора, Алексея заставляли чувствовать себя не в своей тарелке. Зимний бал, состоявшийся в декабре, был приурочен к женитьбе Петра Фёдоровича. Елизавета в мундире гвардейца выглядит прекрасно. Она смотрит хитро на Разумовского, что-то от юной девицы в ней глубоко осталось, хочется дотронуться до неё, желая разразиться хохотом, прикоснуться к внутреннему огню. Некоторые смотрят на них настороженно, но не показывая никаких эмоций. Боятся осуждать фаворита. Уже минуло четыре года с дворцового переворота, за все эти годы самодержица обрела могущество. Алексей мог бы сравнить её с львицей, если бы осмелился. Обычно такой оборот применяют в сторону мужчин, как, например, Ричард Львиное Сердце — герой западного фольклора. Но Разумовскому не нужны сказки и легенды, чтобы быть уверенным в существовании такого сердца. Какое облачение не носи: мундир, платье или сорочку — гордость и могущество не скрыть. Его львица тому доказательство.Елизавета стонет от боли. Смерть, описываемая в книгах, далека от того, что ты испытываешь на деле. В моменты, когда цветные круги в глазах исчезали, а язык принадлежал тебе и твоему разуму, а невесть чему, она пыталась напомнить о своей последней воле.
— Алёша, завещание…Алексей Григорьевич испуганно озирается на Петра, будто боится, что с ним что-то станется. Ненавистный племянник щурится, а затем небрежно и нервно говорит: «она бредит, разве вы не видите?»
— Да, ваше высочество, — кивает Алексей, — она бредит.
Елизавете кажется, что грудную клетку сдавили. Боль, сильнее физической, окутывает её. Любимый и самый дорогой человек отказывается от наследства, отказывается от её трудов. Она преподнесла ему практически всё. Она преподнесла ему самое дорогое — империю.
Императрица откидывается на подушки, прикрывает глаза, желая перевести дух. Сколько она мучается? День? Месяц? Всю жизнь?
Усталость.
Она устала бороться.
Алексей Григорьевич прикасается к её лицу, гладит по медным волосам. Его самодержица, его жена и его любовь смотрит на него, не мигая. И в глазах чувствуется упрёк. Разумовскому ужасно стыдно, он ощущает себя предателем. Но он знает, что поступил правильно. И тешит себя надеждой того, словно Елизавета и сама поняла его: ведь за всю их жизнь, за все моменты, что он имел честь разделить с ней, никогда не было более преданного человека у императрицы, чем он сам.
Он опускает свою ладонь ей на лицо, закрывая остекленевшие глаза.
— Прощай, душа моя.