Исцеление

Светло-серый дым окутал комнатку плотно, словно туман над пирсом, оседая на занавесках и обивке мебели, что медленно впитывают едкий запах табака. Он не сойдёт ближайшее дни, отвратительно вея тонким ароматом в сторону любого, кому вздумается войти, впрочем, Холмс ни стыда, ни расстройства по этому поводу не испытывает, наплевательски подставляя кончик очередной сигареты под оранжевый огонёк вспыхнувшей во мраке спички. Чуть в стороне, у самого порога, взглядом фигуру в кресле прожигает сосед, скрестив руки на груди и недовольно хмурясь. Рот его слегка дрожит, точно Джон собирается сказать что-то, но Шерлок, ловко стряхивая пепел на дно пустой чашки из под кофе, перебивает его, заранее предугадав вопрос: — Нет. — Что «нет»? — Я не собираюсь сегодня ложиться. Больше Холмс слова не произносит, игнорируя дальнейшие попытки Ватсона образумить товарища. Как сквозь толщу воды доносится обеспокоенное «Ты уже третьи сутки...», а после разум мутнеет, требуя не слушать. Шерлоку хорошо знакомо это омерзительное состояние, странная смесь бессилия и апатии с панической тревогой, когда кажется, что смертельно устал и хочешь спать, но стоит лечь — сон не идёт, в голову лезут всякие глупости, а если удаётся на несколько минут задремать, то тело непременно вскоре накрывает волной беспокойства, вынуждая распахнуть глаза, выпрямиться, принимая сидячее положение. В такие моменты на помощь всегда приходит снотворное: грамм белого спрессованного порошка спустя несколько минут обволакивает нежной химической тяжестью, растворяя всё, что в смятении мечется по сознанию, и вот он наконец погружается в сон. Но то, что происходит с ним последние пару суток — не бессонница. Не то, что люди обычно под ней подразумевают. Он хочет спать, безумно, но будто наказывает себя, запрещая даже смотреть в сторону двери, ведущей в спальню. Ночь встаёт вокруг как стена: Шерлок не может ни до чего дотронуться, и ничто не может дотронуться до него. Привычная горечь сигарет кажется блеклой, она и не чувствуется вовсе, словно детектив затягивается обычным воздухом, а не ядовитой отравой, пожирающей лёгкие кусок за куском. Лёгкие. Странная штука эти человеческие органы — без них мы не в силах существовать, а люди приписывают им несусветные, идиотские бредни. Мол, лёгкие наши будто сжимают тиски, перекрывая кислород, когда мы видим объект обожания. На деле лёгкими мы просто дышим. В животе нашем порхают бабочки, лаская стенки желудка нежными крылышками. Лишь всплеск эмоций, возникший вследствие оттока крови. Сердце обжигает огнём, разрывая на части. Сердце не может обжечься, а от его разрыва следует моментальная гибель. Сердце всего-навсего бьётся. Но для романтических натур это так скучно. «Просто позволь своему сердцу сгореть», — шепчет надоедливый голосок, от которого хочется отмахнуться, как от назойливой мухи. — Отвали. Семьдесят часов без сна. Он разговаривает сам с собой. Если вот так сидеть часами в ночи, то мыслями можно уйти очень далеко, в очень странном направлении, и понять, что нет более интересного, более честного собеседника, чем ты сам. Дождливые ночи нарочно созданы для того, чтобы откровенничать, пусть даже и с собственной душой. Холодный ветер хрипло шепчет на ухо истины мироздания, а наивные людишки забывают их с восходом солнца, словно послевкусие от сновидения. Разве не трагично? Холмс их запоминает. До того больно от каждой, хоть уши затыкай. «Пока ты мучаешься, виновник твоих страданий мирно спит, не вспоминая о тебе с последней встречи». Подушка, до этого лежащая под боком, летит в сторону каминной полки, ударяясь о каменную кладку и беззвучно падая на пол. Пальцами зарываясь в пряди, мужчина специально сжимает их, губу кусая и шипя. Да за что ему всё это?! За что ему на голову свалился этот ангел с дьявольскими глазами? Методично барабанят капли по крыше, создавая мелодию, под которую вальсируют срывающиеся листья, кружа в огненно-красном кружеве. Через секунду ясно становится: не дождь это вовсе, а стук. И кого принесло в столь поздний час? Ни мисс Хадсон, ни Джон открывать не спешат, а стук тем временем повторяется. Робкий такой, не наглый вовсе, точно незнакомец не настаивает на том, чтобы ему отворили. Но Шерлок отчего-то несётся прочь из комнаты. На краю сознания движет им таинственное предчувствие, которым он редко обманут бывает. Лестница под ногами скрипит, как и дверь, послушно открываясь, повинуясь дрожащим рукам. На него смотрят прекрасные дьявольские глаза. — Лиам? — от собственного голоса, наполненного хрипотцой, Шерлок дёргает плечом. — Что ты..? — Мне написали мистер Ватсон и мисс Хадсон. — от этого беспокойства в чужом тоне так и тянет улыбнуться, подперев подбородок кулаком. — Они жалуются на Вас, мистер Холмс. Рука, в данный момент так удачно не обтянутая тканью перчаток, аккуратно обхватывает щеку детектива, большой палец едва ощутимо очерчивает залёгшие под веком тени синяков, и Шерлоку хорошо. Настолько хорошо, что он позволяет себе потереться щекой о чужую ладонь, млея от соприкосновений кожи. Ему стоит спросить, почему они написали именно Уильяму, и зачем тот, собственно говоря, приехал, тем более глубокой ночью, но говорить ничего не хочется. Хочется наклониться совсем чуть-чуть и припасть к его губам, как паломник к драгоценной святыне. «Возьми себя в руки». Смотря в его глаза, такие большие, обрамленные густыми ресницами, Холмс мечтает о сне. Не для того, чтобы забыться, как это было раньше, не для того, чтобы избежать скуки, а потому что он хотел бы видеть сны. Сны с участием Лиама. — Вы позволите? — Мориарти, подхватив бессонника под локоть, спокойно проходит внутрь, ведя за собой наверх. Холмс и не замечал до этого, как ноги подкашиваются от сильного тремора. Его не доводят до спальни, укладывая прямо на диван, не получая со стороны никакого сопротивления или возмущения. Кажется, в письме упоминалось, что он буянит и наглухо отказывается даже прилечь. Удивительно. — Знаете, мистер Холмс, никогда не думал, что буду укладывать спать взрослого мужчину, но всё бывает впервые. — мягкая ткань пледа приятно ощущается даже через одежду. Лиам чрезмерно заботливо кутает его, особое внимание уделяя плечам и шее. Прежде чем устало сомкнуть веки Холмсу хватает сил лишь на тихий смешок.