***
Эмбер смотрит на Казуху, мирно общающегося с Кокоми, улыбающегося, словно Солнце, сияющего, подобно звёздам в сумерках, и в груди у неё что-то колет. Она прикладывает руку туда, где сердце, прижимает сильно, пытаясь унять резкую боль, но эффект складывается, как у плацебо: может, физически теперь уже не болит, но внутри — в голове, на душе — всё так же тяжело. Чья-то рука опускается на её плечо, сжимая в каком-то молчаливом, поддерживающем жесте. Она оборачивается и видит Итэра. Заметив её внимание, он мягко улыбается, хлопает по спине, говорит весело: — Твоё выражение лица можно использовать вместо лимона в мондштадтских коктейлях. Взбодрись, скаут! Эмбер вздыхает, кивает кратко, вяло пытается приподнять уголки губ. — Ты прав. Изв… — Если собираешься извиниться за то, что якобы «портишь настроение», то лучше молчи, — он внезапно серьёзнеет. Его взгляд — мрачный и тяжёлый — переходит к Казухе, но лишь на долю секунды, чтобы потом снова, вновь ярким и озорным взором, вернуться к ней. — Ты же не в самом деле думаешь, что он влюблён в Кокоми? Эмбер поджимает губы, морщится, мол, что за глупый вопрос. — Госпожа Сангономия — прекрасный человек… — А ты — нет? — с удивлением спрашивает Итэр. — Это… другое. Она стратег, — возражает Эмбер. «И вообще, причем здесь я?» хочется задать ей вопрос, но она не успевает: словно нарочно перебивая её, Итэр всё так же непонимающе произносит: — И что? Она тяжко вздыхает, сжимая пальцами переносицу. С его стороны слышится тихий смешок. — Итэр! — раздражённо вскрикивает она, топая ногой, но её недовольство, кажется, смешит его лишь сильнее. — Что? — вновь прыская, интересуется он. — Я просто в полной растерянности: куда делась твоя хвалёная уверенность? Где тот скаут, которого я знал с самого начала своего путешествия? — видя её расстроенное, надутое и полузлое-полузаплаканное лицо, Итэр смягчается. — Эй, девочка в красном, — она фыркает, услышав это данное Рэйзором нелепое прозвище, ставшее их общей, только им двоим понятной шуткой. Заметив её реакцию, он, несколько расслабившись, тоже позволяет себе лёгкую, едва заметную усмешку. — Я уверен, твои чувства взаимны. Ты можешь этого не видеть, но Казуха… — Бред, — немедленно перебивает его Эмбер. Огонь внезапно вспыхивает в её глазах, колышется, разрастаясь по секундам в сверкающем янтаре, и Итэр вздрагивает, рефлекторно попятившись назад. Ему не страшны ни существа Бездны, ни боги, но, Архонты, злая Эмбер… Вот, что поистине вызывает в нём дрожь. — О каких чувствах ты, Барбатос тебя побери, говоришь?! И вообще, какое мне дело, нравится ли ему госпожа Сангономия или нет! Она отворачивается, сложив руки на груди, как бы поставив точку («Скорее, восклицательный знак», — хмыкает он в мыслях) в их разговоре и явно не собираясь его больше слушать. Итэр приподнимает бровь, но молчит, не желая вновь стать причиной чужого гнева. «Ну и ну», — проносится у него в голове с тяжким вздохом. — «Я и не думал, что всё настолько плохо».***
Эмбер касается травы, проводит по ней ладонью, прикрыв глаза. Мягкие кончики щекочут кожу, и она наконец может успокоиться. «Итэр просто идиот», — думает она. — «Он просто ничего не понимает». Конечно, ей не нравится Казуха! Не нравится его бесконечно умиротворённое, словно познавшее всю суть мира лицо, не нравятся его мягкие черты и бархатный голос, не нравятся уверенные и умелые движения мечом в бою и его ласковое отношение к природе. Не нравится его загадочное понимание ветряного шёпота, не нравятся длинные белые локоны и красная (и пускай, что её любимого цвета!) прядь. Не нравится его понимание, его спокойствие, его бесконечно глубокий, но непонятный ей внутренний мир. И уж тем более ей не нравится, как звучит из его уст «моя леди» каждый раз, когда он обращается к госпоже Сангономии. От последней мысли сердце её вновь охватывает колющая боль. Он постоянно говорит о Кокоми, как о «своей леди» или «своей госпоже», и Эмбер понимает, что того требует их разница в статусах, но… Но, возможно, чисто гипотетически и не более, ей было бы приятно услышать это в свою сторону хотя бы раз. Щёки её теплеют, стоит ей представить нечто подобное. Она прокашливается, бьёт себя кулаком о грудь в тщетных попытках вернуть себе самообладание и реальный взгляд на вещи. Она не леди. У неё нет по-детски нежных рук — лишь покрытая мозолями да мелкими шрамами грубая кожа; она не так уж и тщательно следит за собой — никаких красок или диет, никаких масок и кремов, способных спасти её местами обветренные лицо, ладони, губы. Её никогда это не волновало. У неё никогда не было на это времени. Но сейчас… Впрочем, почему это волнует её сейчас? Всё глубже и глубже погружаясь в размышления, Эмбер задевает свои старые, но нисколько не затянувшиеся раны, и понимает: она игнорировала их, оставила гнить, запустила всё настолько, что и не ясно, возможно ли её ещё спасти. Эмбер боится чувств, Эмбер боится привязанности, Эмбер боится быть брошенной. Эмбер боится… Себя? Скрывая свои чувства не сколько от других, сколько от себя самой за улыбчивой картинкой и отбрасывая их в самый дальний, самый темнейший угол своего сознания, как ненужную игрушку (но вот незадача — даже к игрушкам она всегда относилась бережнее), Эмбер почти неосознанно отталкивает от себя людей. Не подпускает ближе, впуская под самую кожу, не раскрывает, раскалывая на две ровных и равных части, сердце. Только Итэр, возможно, знает, видит что-то, что-то подозревает. Но, она уверена, этого не достаточно: это наверняка даже не половина… Это саботаж против себя? Последствия того самого дня? Или, может, она в самом деле не достойна любви?.. — Удивительно, какой ты можешь быть тихой. Она вздрагивает: голос, чересчур знакомый, отзывающийся на сердце чем-то даже родным, напоминает руку, милосердно протянутую падающему с обрыва человеку. Даже не глядя, она может сказать, кто за ней. — И как долго ты здесь? — интересуется, пытаясь вернуть тону бодрость и дружелюбие. Судя по внезапно наступившему молчанию вместо ответа, получилось плохо. — Ты в порядке? — мягко спрашивает он, присаживаясь рядом и разглядывая дивный морской пейзаж. Ватацуми и впрямь невероятное место… — Да, всё отлично! Просто немного устала, ха-ха… — ей хочется ударить себя за такую ужасную актёрскую игру, за такой по-идиотски фальшивый смех, но она лишь прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Казуха убеждённым не выглядит, но и не говорит ничего, лишь становясь каким-то фантомно-печальным, похожим на фарфоровую куклу, бледным и усталым. — Кажется, ты не очень мне доверяешь… — бормочет он, едва шевеля ртом. «Кажется, я даже себе не доверяю», — отзывается что-то у неё внутри. — Неправда, — говорит она вслух. В ответ слышится лишь тихий вздох, тонущий в шуме волн, шёпоте ветра и шелесте синих отоги. — Что он говорит? — неожиданно даже для себя самой спрашивает Эмбер и сразу же прикусывает себе кончик языка — было бы здорово, научись она молчать. Может, люди бы и не считали её дурой так часто. Но Казуха не нуждается в уточнении и не смотрит на неё, как на глупую, маленькую девочку. Он лишь продолжает подставлять лицо нежным потокам, блаженно прикрыв глаза, и тихо отвечает: — Говорит, что мы с тобою идиоты. Эмбер озадаченно косится то на него, то в сторону, откуда дует ветер, не замечая дрожащих уголков чужих губ. — Ну и грубиян же он у тебя, — всё же обиженно выдаёт она, впрочем, на самом деле ничуть не обижаясь. Наверное, это даже справедливо — по крайней мере, по отношению к Эмбер. Ветер задорно путает её волосы, словно извиняясь, но вместе с тем добродушно журя — как будто и впрямь ласково зовёт «дурочкой». Казуха издаёт тихий вздох, поднимая упавший на землю лист, сжимая его меж пальцев, рассматривая, будто бы там расписана вся история мироздания. — Итэр мне всё рассказал. Эмбер резко в голову бьёт мысль, что, наверное, Итэра всё же стоило разок-другой ударить. Хорошо, допустим, ей нравится Казуха. И что с того? Словно у неё имеются хоть какие-то малейшие шансы на взаимность. — Что бы он тебе не наплёл… — начинает она, стараясь подавить гнев и вырвавшуюся наружу тревогу в своём тоне. — Мне не нравится госпожа Сангономия. Казуха смотрит на неё, прямо глаза в глаза, и красный в его взоре, в его радужке, выглядит неожиданно меланхолично. Как тёмная-тёмная, впитавшаяся в землю кровь. Его что, отвергли? Отчего такой печальный, болезненный взгляд? Эмбер прибывает в дикой растерянности, паника охватывает тело. Что сделать? Как успокоить? Как исправить, полностью уничтожить царящее напряжение? — Мне так жаль, что я заставил тебя страдать, — он говорит очень тихо, придвигается ближе к лицу. — Ты не… Казуха перебивает, прикладывая палец к её губам. — Ш-ш, — он улыбается очень мягко, но несколько лукаво, замечая её растерянный, непонимающий взгляд. Поднимает голову, рассматривая небо, уже усыпанное мириадами звёзд (ух ты, а Эмбер и не заметила, как потемнело!), но кое-что привлекает его в разы больше, нежели маленькие на вид огоньки. В глазах его отражается лунное серебро. У Эмбер спирает дыхание. Что-то внутри сильно щекочет сердце, и она сжимает форменную рубашку прямо на груди в вялых попытках остановить это ощущение. В этот раз плацебо отзывается на языке мерзкой, противной горечью лекарственных (но, увы, конечно же не действующих) трав. — Луна сегодня красивая, правда? Он шепчет, словно побаиваясь разрушить столь хрупкий момент излишней громкостью. Сжимает в забинтованной ладони синий лист, вновь обращает на неё внимательный взор. У Эмбер фейерверки взрываются внизу живота. Она думает, что, наверное, после стоит поругать Йоимию, потому что это нечестно. Нечестно, что человек, который ей нравится настолько удивительно хорош, что она, пожалуй, вряд ли его достойна. Эмбер насмешливо хмыкает от этой мысли. Словно она была достойна вообще кого-либо… Храня молчание, не понимая, что же от неё хотят, она резко вспоминает. Вспоминает страницу из книги о традициях Инадзумы, что, зачем-то, тогда нагло впихнул ей в лицо Итэр. Вспоминает раздел о признаниях, и дыхание её вновь делается неровным и прерывистым; пульс учащается, во рту сохнет, руки подрагивают. Эмбер нервно мнётся, прежде чем выдавить из себя: — Если я поняла правильно, — на всякий случай уточняет, потому что червячок сомнения всегда где-то там, в невидном, скрытом месте вгрызается в её мозг, пожирает бессовестно, вызывая лишнюю тревогу. — То… Такая красивая, что умереть можно. Она жмурит глаза, перебирает руки, и совсем не хочет видеть его выражение лица. О Барбатос, если она ошиблась..! Чужая ладонь слишком аккуратно, слишком трепетно касается её — оглаживает небольшие шрамы, избегая едва заживших, ещё болючих мозолей. — Всё правильно, — слышится рядом, очень близко, но недостаточно для того, чтобы нарушить личное пространство. — Но если ты ещё вдруг сомневаешься, — в голосе Казухи звучит улыбка. — То… — дразнящии тоном выделяет он. — Я безумно влюблён в вас, моя леди. Губы касаются шершавой, нечувствительной кожи внутренней стороны ладони. Эмбер ощущает маленькую, совсем малюсенькую смерть. Так погибнуть она, пожалуй, даже не прочь. Со стороны Казухи слышится лёгкий, беззлобный смешок. — Можешь открыть глаза. Она подчиняется, даже не задумываясь. Его лицо, предстающее пред ней, выглядит счастливее, чем когда-либо. Впитавшаяся в землю кровь превратилась в ярко-алые кровоцветы. На его сверкающий взгляд она отвечает такой же сияющей, привычной ей улыбкой. Сердце её одновременно спокойно и вместе с тем готово выпрыгнуть из грудной клетки. — Как же мне Вам верить? Она улыбается шире. Почему-то ей очень хочется его подразнить. Казуха усмехается. — Я обязательно ещё не раз докажу Вам свою любовь, моя леди. Но сейчас мне бы просто хотелось бы насладиться вместе с Вами этим потрясающим небом, — говорит он вкрадчиво, нарочито вежливо, но его выдают пляшущие во взгляде смешинки. Он добавляет, чересчур явно подавляя своё веселье: — С Вашего позволения, конечно. Эмбер заливисто смеётся. — Позволяю, мой верный самурай. Казуха выглядит абсолютно очарованным. Все страхи внезапно кажутся такими мизерными и нелепыми, что ей даже становится немного смешно. Может, ей предстоит ещё очень долгий путь, чтобы полностью исцелиться, но, глядя на безмерно ласковую улыбку одного небезразличного ей человека, она вдруг считает это вполне возможным. Нужно приложить ещё хоть немного усилий, и тогда… — Моя леди, Вы опять чрезмерно задумчивы… Она не вслушивается в его дальнейшие слова, вновь заострив внимание на обращении. Эмбер кажется (и, возможно, совсем немного боится), что она может слишком быстро к этому привыкнуть. А ещё ей кажется, что Итэр временами, возможно, не так уж и плох...