***
— Ты такой задумчивый стал, Алфи. Боишься, что мой брат узнает о нас? — Она кладет руку на его плечо, заглядывает в глаза. — О тебе думаю, все о тебе, малышка, — Соломонс всегда одинаково отвечает, пока она ведет пальчиком по его обнаженному предплечью вниз. Пусть его и беспокоит Лука, но своим удовольствиям он никогда не преграждает путь. Доминирует. — Врешь, — она тянется за сигаретой на тумбочке, но потом вдруг улыбается и запускает руку ему в волосы. К черту курить, Алессандра хочет Соломонса. Он получает необъяснимое удовольствие, когда она ест итальянскую пасту по сицилийскому рецепту прямо на столе у Алфи в кабинете. В одном нижнем платье. Это почти что ритуально уже. За едой следует бессмысленный диалог, а еще ни к чему не обязывающие прикосновения. Соломонсу нравится большим пальцем смазывать с уголка губ вкусный соус для пасты, когда Алессадра доверчиво смотрит ему в глаза. Алфи не может оторваться от ее лица, а прежде всего от губ: его палец чувственно рисует что-то на пухлых устах, пока она, наконец, не выдыхает его имя или пока не начинает облизывать его палец, а затем нежно посасывать. Это сводит гангстера с ума. Алессандра Чангретта никогда не ужинает сама: за столом усаживается верхом на Алфи, целует его губы, чтобы непременно язык касался языка, пока он обхватывает ее талию так крепко, что ей становится трудно дышать. Он жить не может без ужина, всегда голоден, только когда рядом она, он разрешает себе секс, а потом еду. — Может сначала поужинаем, малыш? Алессандра намеренно не слышит предложение Соломонса. Скрещивает их пальцы в перстнях и опускает на свои ягодицы, что-то мурлычет на ухо, а потом елозит по его черным брюкам, медленно, но верно доводя до исступления. Твою ж мать, Алфи уже всерьез сомневается, получит ли он сегодня третий прием пищи. Он, сильно наклоняясь вперед, вынуждает ее прогнуться в спине. Алессандра бы упала на стол, если бы не его руки, в которых она уверена на все сто. Они ужинают прямо на столе по всем правилам этикета, разве что без столовых приборов. Сам ужин послушно отставлен в сторону.***
— Я рассказала Луке о нас, потому что он пытал меня, как всегда шантажируя, — Алессандра лежит с ним рядом в постели, но не касается, будто сейчас она нечистая перед евреем. — И что ты сказала, что ты меня любишь? Чангретта не удивляется вопросу. — Я никого не люблю, ты ведь знаешь. Да ты и не итальянская паста, чтобы я тебя любила, — она усмехается, а он впервые серьезен. — А мой брат разрешает тебя любить только в том случае, если ты примешь целиком и полностью его сторону. Соломонс молчит. А все потому, что он ничью сторону никогда не принимает, только свою, но так предпочитает общество Алессандры, что готов жрать вонючую пасту каждый день вопреки нормальному ужину, пусть даже это прекрасное общество предполагает только невинные поцелуи и ни капли похоти. — Нет ничего плохого в том, чтобы любить меня, да? — он мечтательно улыбается, подмигивает. — Но почему-то горячая итальянская девушка, до жути потрясная, с черными как кофе глазами, приходит ко мне каждый вечер, мы встречаемся, трахаемся, ужинаем, и ты говоришь, что не любишь меня. — Меня что-то тянет к тебе, не знаю, — Алессандра щурится и плечами пожимает. — Может чувства, а может твой еврейский шарм. — Кто знает, — протягивает Алфи, потом встает с кресла и направляется к выходу. — Ну чего ты застряла, поехали, я знаю одно чудесное место, где подают прекрасную сицилийскую пасту. — В Бирмингеме? — Алессандра смеется, следуя за ним. — Глупая, в Лондоне, все в Лондоне. Соломонс все еще любит себя, свою еврейскую банду, доводить до исступления Алессандру, да и сам бы от пасты не отказался. Только в Камден-Тауне, только с ней. Потому что он влюбился, а она уже давно влюблена по уши.