Литтэнокрылый

Говорить об этом было неприлично. Особенно среди дворян. Но Ричард же не говорил, верно? Он думал. Очень усердно думал. Настолько, что о его мыслях знал весь Лаик, читая те по лицу, отчасти их разделяя. Окделл был уверен - остальным тоже интересно, ведь... Ну как такое не может быть интересным, а? Он сам, ещё ребёнком, прочитал всё, что только мог о влиянии божественной крови, о том, как она позволяла совмещать несовместимое, человеческие и звериные черты в одном теле, то позволяя их проявлять, то полностью скрывая. Поэтому, был особенно удивлен, когда увидел проявление её у Эстебана. Почти увидел. Всё произошло настолько быстро, что даже он, начавший оборот, чтобы ринуться на помощь, успел только моргнуть. Вот в одну секунду Эстебана душит обезумевший "мышь", а в следующую - он же летит от резкого порыва через половину поля, падает, пытается встать, но отец Герман успевает его застрелить, пока тот не кинулся на кого-то ещё. А Эстебан, ещё пошатывающийся, кашляющий, молча удаляется с поля в сторону замка и лекаря. С очень характерными двумя дырами в одежде на спине. У Ричарда хвост чуть штаны не пробил, когда он понял, что, сделал Эстебан. Что он выпустил. Пёс Лита голодно скулил внутри него. Наследник Полуночи и Заката чувствовал сродственную ему энергию Запада, её концентрат в теле, что лишь казалось человеческим, хоть и было рожденным. И Эстебан, ловя этот взгляд, на занятиях, во время приёма пищи, в купальне, только фыркал, отворачиваясь, не давая заметить, как ещё сильнее зеленеют глаза и вытягиваются в иглы зрачки. О, Эстебан тоже, тоже чувствовал эту тягу. Возможно, даже сильнее Ричарда, но он был слишком горд и слишком смел, чтобы идти на поводу у природы. Вот же... кошкин сын. Ричард улыбается, думая об этом, царапая когтями одну из колонн. И ещё минуты три пытается вытащить пальцы из углублений так, чтобы не сломать ту, но даже это не испортило его настроения. К счастью, все знают, на что нужно ловить кошек. На любопытство. Ричард ловит Эстебана после того, как они с остальными выбираются из Галереи. Выбегает вперёд, заметив, заслышав, ощутив знакомое присутствие неподалёку, и, радостным оскалом встретив свою догадку, тащит его за шиворот к себе. Комната у него больше, чем у других, специально для наследников с крупной формой, чтобы обойтись без лишних разрушений, а потому он не сомневается, когда командует: - Показывай. Ну! У него в жилах до сих пор магия плещется после древнего защитного наговора, как бы самому не сорваться, но тогда здесь двоим точно будет тесно. Колиньяр шипит в ответ, показывая увеличившиеся клыки, но коротко кивает, расстёгивая дублет, стягивая его, а следом и рубашку. Бронзовые веснушки на золотистой коже привлекают внимание, так и манят провести по ним языком, но Ричард обещает, что проследит их в следующий раз. Эстебан опускается на одно колено, пальцами упираясь в пол, и пару вдохов спустя, резко выдыхает. Высоты потолка как раз хватает, чтобы крылья, хоть и упирались, но не оказались повреждены. Ричард ахает, оседая на пол, от восхищения. - Ох... Они... Они великолепны... Эстебан самодовольно хмыкает, подсобирая крылья. Они настолько огромные, что могут накрыть всю комнату куполом и точно поднять его в воздух. А может, и не его одного. Узор бронзы на плечах стал крупнее, напоминая пятна парда, обтекая плечи завитками, ключицы, боковые стороны шеи, следуя до уголков глаз и уходя за спину, на лопатки и крылья, схожие с соколиными по форме, расползаясь по ним сверху уже более плавным, текучим переходом от меди к золоту. Изнутри же оперение глянцево мерцало насыщенным изумрудом, даже на вид мягким. Ричард, как может, поднимается, вытирает влажные ладони о штаны, подходя ближе. Эстебан лишь поворачивает в его сторону лицо, наблюдая за ним хищно-лакомо расширившимися зрачками.Перья удлиненные, клинковидные, на ощупь приятные настолько, что Ричарду хочет зарыться в них носом, лицом, всей своей сущностью, готовой взвыть от обилия ощущений. Он ведёт пальцем по золотящейся, вкусно-карамельной кромке, только улыбаясь легкому жжению от царапин. Тянет в рот, мгновенно излечивая крохотные алые полосочки рассеченной кожи слюной. Ричард чувствует, не просто знает, что это живое золото, может не только поднять тело в воздух, но и пришпилить острыми остовами другое к стене намертво. Это... интригует и манит ещё сильнее. Не чужая возросшая опасность, а то, что Эстебан позволяет ему всё это. Ричард кладёт ладонь сверху, на кость, ведёт до сгиба, гладит, медленно спускаясь уже с другой стороны. Стонет от тепла и мягкости, от структуры, от... По перьям идёт волна, приподнимая, распушая их. Ричард восторженно зарывается пальцами, ощущая, как разошедшиеся обхватывают его кисть, обволакивая и выглаживая, теряя краевую остроту. Эстебан жмурится, выгибает голову, обнажая еле заметно вибрирующее кадыком от мурлыканья горло. Ричард еле сдерживается от того, чтобы оскалиться и вылизать его кадык, вместе с ключицами и всей шеей. И только склоняет голову ниже, втягивает шумно носом запах, еле удерживаясь от поскуливания. Пахнет грозою, западными специями, благостной, выласканной морем до чистоты, молочной амброй. Свежо, вкусно, сладко-солоно. Ричард урчит, обходит Эстебана, оглаживая, по широкой дуге, чтобы не задеть лежащие на полу кончики - некоторые перья настолько длинные, что даже в приподнятом состоянии свисают с крыльев на целый бьё. Крохотные, глазом неразличимые крючочки на каждой пушинке пера, что смыкают их в полёте в единое целое, щекотят кожу, когда он ведёт рукой под покровом, самыми кончиками касаясь горячей кожи напрямую, оглаживая ряды очинов. Ричард замирает прямо за спиной Эстебана, наклоняется, опуская обе ладони ему на плечи, утыкаясь носом между поджавшихся лопаток. Ведёт по-звериному вверх-вниз, жмурится, жмёт ладони, разминая мышцы, самыми кончиками поглаживая ключицы. Смыкает к шее, её тоже гладя, благоговейно целуя седьмой шейный позвонок. Мышцы под ним текуче, еле заметно движутся, легонько замирая, каменея от каждого прикосновения, но тут же расслабляясь, становясь живой и плавкой сталью. Пятна идут по позвоночнику причудливым узором. Не только пятен, но и полосок, знакомых ему интуитивно, душой, а не мозгом. Ричард мимолетно хмурится, замечая разрывы кожи и остатки крови на кромке лопаток, у основания крыльев, и сам опускается на колено, и, для начала аккуратно погладив возле, прикасается губами и языком, смачивая, залечивая. Из уст Эстебана срывается то ли шипение, то ли шёпот - не разобрать. Он в совершенно кошачьей манере пыжится, готовый выпрыгнуть, крылья начинают подниматься выше, для рывка, для толчка, но Ричард быстро запускает ладонь под одно, то, что вылизывает, левое, поглаживая со стоном успокаивающе с двух сторон - с внутренней перья кажутся ещё мягче и глаже, точно вода вперемешку с шёлком. Эстебан затихает, замирает, только узор на крыльях пульсирует быстро-быстро. Ричард урчит, легонько давит, нащупывая и выглаживая под перьями и кожей кость. Целует и лижет, не может отказать себе в том, чтобы посасывать самые мелкие, крохотные перышки, что приятно покалывают язык, зарываться пальцами в перья снова и снова, чуть оттягивая у самых костей и суставов, где чувствительность выше. Осмеливается даже легонько прикусить у основания, за что тут же получает по спине и заду кончиками перьев вывернувшегося крыла, и тут же приступает ко второму. Ричард улыбается, когда открывает глаза, оглядывая свою работу. Раны и кровь исчезли, переход мягкий, сначала от золотисто-бронзового узора - к драгоценной коже, похожей на драконью чешую, покрывшей кромки лопаток, а затем уже в сами перья и крылья. Красиво и здраво, лучше, чем было - видимо, Эстебан не так уж часто выпускал свою звериную часть на волю. Окделл кивает, снова целует, словно запечатывает, завершает, а после, с усилием, с нежеланием, встаёт, обходя и оглаживая Эстебана с другой стороны, по другому крылу. Присаживается напротив него и жмурится: глаза у того закрыты, он дышит неглубоко и часто, только перья с тихим шелестом елозят по полу, да кончики упёртых пальцев дрожат. Если уж самому Ричарду было приятно, то как же это всё ощущал Эстебан? Ричард выдыхает, тянется к нему, обнимая и увлекая на пол. Тот долго, хрипло выдыхает, с шелестом укрывая их обоих крыльями, точно шелкопряд себя - мягчайшим коконом. Несколько секунд тишина обволакивает их обоих, обнимая, сплетая руки и ноги. Наследник Лита ведёт носом по чужой шее, лижет коротко ключицы, одну и вторую, притираясь вплотную. Ему так хочется, хочется обернуться тоже, укрыть, опоясать собственным огромным телом Эстебана, всеми лапами, мускулами, мехом, сокрыть, накрывая мягким и снежно-белым кончиком хвоста, как одеялом. Крылатый, словно прочитав его намерения, тихо смеётся, и перья шелестят, заставляя Ричарда снова замереть от восторга. Перья смыкаются единым полотном, по кромке которого вспыхивают кометами искры магии. Ричард, поворачивая голову, оглядываясь. Его окружает бархат изумрудного космоса, рассвеченный созвездиями золота. Космос упруго и нежно прогибается под его пальцами, поблескивая тысячей Литтэнов по краешку каждого опахала. - Эстебан, ты же самый умный из тех, кого я знаю. Так скажи, почему мы должны скрывать всё... это? Эстебан смеётся, и от его смеха ласково жмурятся звезды близ середины левого крыла, сжимаясь ближе друг к другу, зарождая новую галактику. - Людям трудно поверить в то, что Создатель каждый конец Круга живёт по шестнадцать лет среди них. Неужели ты думаешь, что они смогут принять то, что среди них действительно есть те, кто имеет его, и его отпрысков, частицу в своих жилах? Да и... легче сослаться на этикет, чем признать, что уже её не имеешь, утеряв за ходом времени и чужим грехом. Эстебан сам ведёт ладонями по его спине, царапая лопатки, точно сам желает расковырять его кожу, освобождая его крылья. Его собственных хватит на них двоих, даже для полёта, но это инстинкт, привычка его нелюдской натуры, сродни той, что Ричард хочет пометить его собственным запахом, признавая, делая своим. Поэтому, он лишь кивает, признавая его слова. Ему немного грустно из-за того, что не все его товарищи способны разделить ту радость, что для него привычна и близка. Эстебан утешающе трётся кончиком носа о его, жмуря зеленые, как самые далекие и прекрасные бусины Ожерелья, глаза, и Ричард наконец-то вспоминает, самый главный, заветный вопрос: - Ты покажешь мне небо? - Ну, если кое-кто будет хорошим пёсиком, и прокатит меня на своей спине... - он лукаво царапает поясницу Ричарда, прикусывая нижнюю губу. - ... Почему бы и нет? Его крыльев хватит им двоим, да и, честно говоря, Эстебан соскучился по полёту. Искре трудно усидеть на одном месте, особенно, когда можно летать. Они так и засыпают, на полу, в обнимку, единым хихикающим и целующимся, укрытым перьями бесконечно счастливым существом. А утром Эстебана, ещё до побудки, выводит из сна огромный, слюнявый язык, в одно движение вылизывающий всё его лицо. Колиньяр жмурится, отпихивает от себя огромную морду, и, кое-как вытершись и проморгавшись, смотрит. На него, старательно сжимаясь в комочек, чтобы хоть как-то уместиться в комнате, смотрит большой, неизмеримо огромный, серебристый пёс с белым кончиком хвоста и глазами Ричарда на улыбчиво скалящёйся морде.