Перекур

      Когда Томас заступил на службу в госпиталь, первое, что он сделал, – узнал, где на улице здесь принято курить. Узнал и решил, что туда он ходить не будет. Нет, он не был категорически против компании, более того, во многом он сошёлся с О`Брайан, потому что они вместе могли пропустить сигарету-другую, а это как нельзя лучше способствовало обсуждению сплетен, наполняющих аббатство Даунтон. С бóльшим количеством людей, чем один, Томас в момент перекура не любил взаимодействовать, проще было провести время в одиночестве. К тому же он нашёл вполне подходящее для этого место. Позади госпиталя, в той его части, куда никто особо не ходил, был выступ непонятного назначения, который мог успешно выполнять функции скамейки. Приятным дополнением было то, что угол удачно скрывал местонахождения Томаса от глаз потенциальных назойливых собеседников.       Он пришёл туда, как обычно. Сел. Достал сигарету и зажёг её. Такие привычные действия в такое непривычное время. Хотя, наверно, Томас врал себе, говоря, что война остаётся для него такой же страшной, как в первый день. Человек приспосабливается ко всему… Или всё-таки нет?       От сигареты поднималась тонкая струйка дыма. Томас затянулся.       Фигура Сибил возникла неожиданно. Томас молча поднялся; он всё никак не мог определиться для себя, надо ли ей оказывать хоть некоторую часть почестей, причитающихся ей, как дочери лорда Грэнтэма. Девушка смутилась, видимо, не ожидавшая встретить человека в этом месте, которое и Барроу казалось надёжно скрытым от окружающих.       – Я помешала вам?.. – осторожно улыбнулась она.       – Нет, почему же, – из вежливости ответил Томас, присаживаясь обратно на выступ.       Сибил присела по левую руку от него на самый край выступа. Томас не лучшим образом уживался в коллективе, и в госпитале уже появились люди, которых он на дух не переносил. Впрочем, леди Сибил не входила в их число. Иногда пути сестры Кроули и капрала Барроу пересекались, но всё проходило благополучно и без конфликтов. В какой-то он относился к ней настороженно, как к бывшей хозяйке, которая вдруг решила снизойти в мир мытья полов и уборки грузного белья, однако её стремление помогать раненым было настолько чисто, что это благородство оценил даже скептически настроенный к душевным порывам Томас.       Барроу закрыл глаза, представил, что сидит один, и глубоко затянулся.       – Простите, что снова беспокою… – сказала она негромко, заставляя этим Томаса быстро выдохнуть дым и повернуть голову в её сторону. – А я могла бы попробовать?       – Попробовать что? – не понял он.       – Закурить? – Сибил ответила ещё тише, чем спросила, в её глазах загорелся живой огонёк.       – Вы хотите закурить?       – Да. Хочу. Я много раз слышала, что это помогает расслабиться, отдохнуть. Это было бы очень кстати. К тому же, капрал Барроу, многие женщины курят в наше время, даже леди, – она не то оправдывалась за свою почти неприличную для дочери графа просьбу, то ли доказывала своё права на курение без конца переспрашивающему её Томасу.       – Курят, но не то, что курим мы. Я покупаю не самый лучший табак. Думаю, он не придётся вам по вкусу, но если желаете…       Он потянулся за новой сигаретой, но Сибил остановила его.       – Не нужно, Барроу. Я попробую вашу. Сомневаюсь, что осилю целую, зачем тратить ваши запасы.       – Мне не жалко.       Может быть, ему и было жалко жечь сигареты впустую, но давать докуривать леди Сибил свою было как-то несолидно. И для неё, и для него. Однако оспаривать протест девушки он не стал, стряхнул пепел и передал ей сигарету. Сибил, чуть пододвинувшись, взяла её осторожно и почти неумело, поднесла к губам, будто боясь, сделала затяжку и тут же выпустили дым. Поморщившись, она повторила неловкие действия ещё раз, прежде чем вернуть сигарету владельцу. Приняв её, Томас затянулся в свою очередь, но сделал это по привычке глубоко. Мысль, что он курит на задворках госпиталя одну самокрутку на двоих с леди Сибил начинала забавлять его.       – Когда я шла сюда, я понимала, что не буду праздно сидеть у постели какого-нибудь больного и подавать ему стакан воды. Знала, что буду убирать, ухаживать за ранеными. За разными ранеными.       Она заговорила неожиданно. Казалось, она говорит то, что хотела сказать давно, но что-то сдерживало её.       – Но это всё равно оказалось тяжелее, чем я рисовала в своём уме. Намного тяжелее.       Томас усмехнулся. Она не догадывалась об этом, но он понимал её, как никто другой. Барроу тоже не мог себе вообразить, какой окажется его служба в медицинской роте, не предполагал оказаться в грязном окопе, который обстреливал неприятель, вместо тихого госпиталя где-нибудь в Англии. Он шёл на службу родине не по призванию, как Сибил, но жизнь его привела в чувства точно так же.       Что-то вдруг изменилось. Томас повернулся в сторону Сибил и увидел, как она, замолчав, застыла, не сводя с него взгляда. Он тоже смотрел на неё, в голове быстро сменялись варианты, что могло пойти не так.       – Простите, Барроу… – наконец произнесла она, окончательно запутав его. – Я совсем забыла, что вы вернулись с фронта. Я жалуюсь на какие-то мелочи, когда вам приходилось на передовой выносить солдат из-под огня.       Должно быть, она неверно истолковала его смех про себя, адресованный не её фразе, а собственному, принятому некогда поспешному решению Барроу.       – Да ничего, везде свои сложности, – отозвался он, туша докуренную сигарету, это фраза могла прозвучать с напускной скромностью, однако участие Сибил по отношению к нему, которое было Барроу приятно, заставило его говорить намного мягче.       – Знаете, я иногда думаю, что могла бы поехать добровольцем во Францию и помогать раненым там, ближе к фронту, где это необходимо ещё более. Но дома… Они и так на многое пошли, чтобы принять мою работу здесь. Если я поеду на материк, моего отца хватит удар, мать сляжет от нервов, а сёстры объединяться в едином порыве, что уже пугает, и объявят меня сумасшедшей, – она смеялась в тот момент, когда – Томас чувствовал это – ей было совсем не смешно.       – Вы забываете, что станет с вдовствующей графиней Грэнтэм, – вставил он, чтобы разрядить атмосферу.       – Ох, за бабушку можете не переживать. Она намного сильнее, чем кажется, – смех Сибил теперь звучал искренне. – Бабушка ещё бросит пару острот перед моим прощанием.       – Безусловно, – кивнул Томас и улыбнулся, далёкие и не самые неприятные воспоминания о Даунтоне повеяли тёплым ветерком при упоминании старушки леди Вайолет, которую Томас чаще называл просто ведьмой. – Словесных уколов вдовствующей леди Грэнтэм хватит на всех нас. Как её внучка, вы можете со мной не согласиться, но у неё не самый добродушный характер.       – Как её внучка, я полностью поддерживаю вас! – воскликнула Сибил, снова садясь немного ближе к Томасу. – Поскольку я младшая, мне не так сильно доставалось от неё житейской мудростью истинной аристократки, но кое-что доходило и до меня. И вас не миновала эта участь?       – Помню, в первый год моей работы в Даунтоне для неё и леди Грэнтэм накрыли в саду. Я должен был подавать десерт. Я стоял с этим блюдом у их стола, а на пирожные слетелись, наверно, все осы Йоркшира, столько я не видел больше никогда. Я не знал, как согнать их, и можно ли мне уйти. В тот момент вдовствующая графиня снизошла до моей персоны и оценила меня, как работника, достаточно полно.       Сейчас эта история звучала забавно и даже мило, учитывая, что Томас рассказывал о чаепитии в саду Даунтона на заднем дворе военного госпиталя, но в тот день молодому лакею было далеко не до смеха.       Улыбка леди Сибил, которая при упоминании её бабушки озарила красивое молодое лицо стала очень грустной. Как и Томас, она чувствовала, насколько позади от них осталось то время. Неуверенно она продолжила ту речь, что когда-то оборвала в начале разговора.       – Знаете, самое сложное здесь – это не физический труд, физическая усталость. Мои руки привыкли к мытью полов и уборке, я больше не стираю пальцы в кровь при постоянной стирке. Тяжелее другое. Я слушаю раненых, о их жизни. На войне и до неё. И становится так…       Не было необходимости подбирать нужное слово. Оно и без того витало в воздухе.       – Один лейтенант вчера рассказал мне, что у него… Было два старших брата. В самом начале войны призвали старшего, он погиб через пару месяцев. В тот моменте на фронте находился второй его брат. Он погиб ещё через месяц. Лейтенант очень плох. Но сейчас он думает не о себе. Говорит, если мать получит третью похоронку, то просто не вынесет этого, – голос Сибил сорвался на последнем слове. – Я всю ночь думала об этом несчастном, его бедной матери и покойных братьев. За что с ними так судьба? А ведь их послали не в самый очаг боевых действий, казалось, они имеют намного больше шансов вернуться, чем другие.       Томас сам не понял, как в его руках оказалась зажжённая сигарета. Должно быть эти движения он освоил до такого автоматизма, что сам не замечал, как начинал курить.       – Хотите? – спросил он сразу, чтобы Сибил не пришлось снова брать почти докуренную сигарету.       Девушка приняла её молча, так же неловко затянулась, как в прошлые разы, и вернула Барроу. Он поднёс сигарету к губам, но почему-то не смог вдохнуть достаточного для полноценной затяжки количества воздуха.       – Тут всё зависит от удачи. Я говорил об этом с одним… Одним знакомым. Сослуживцем. Да, мы вместе переносили раненых. И однажды мы несли раненого. На носилках. Вдвоём. Прогремел взрыв, я упал, носилки мы уронили. Он тогда закурил, а потом мне дал, – словно повторяя тем события, Томас снова отрывисто затянулся. – Он ещё сказал тогда, что здесь всё дело в удаче. Сказал, если суждено, пуля тебя везде найдёт.       Томас почти не говорил о войне, а это история и вовсе стояла для него особняком, потому что, ему думалось, именно тогда он принял роковое решение, возможно, спасшее ему жизнь. Во что бы то ни стало вернуться в Англию. Но зачем-то он рассказывал всё это Сибил.       – А потом он упал, – на губах Барроу появилась непонятная даже ему холодная ухмылка. – Мёртвый. И тот солдат, которого мы тащили, тоже умер. Вот так, – закончил он, зажимая губами сигарету.       Каждое слово давалось ему так же тяжело, как один шаг в окопе, когда тащишь раненого в укрытие. Но потом накрыло приятное облегчение. Правда, всё это Томас рассказывал, не отводя взгляда от старого проросшего пня в нескольких футов от них и теперь тоже не желал – или скорее не решался – посмотреть на затихшую собеседницу. И правда, зачем он ей рассказал эту жуткую историю? Хотел шокировать её, приоткрыть завесу, скрывающую от неё будние реальной войны? Или это была поучительная притча? Так Барроу сам их терпеть не мог. Просто рассказал и всё.       – Ужасно... Это так ужасно! – прошептала Сибил, её рука коснулась плеча Томаса. – Вы видели там такое, а ведь настолько тяжело каждый день смотреть на смерть и ждать, повезёт или нет. Наверно, вам было так страшно.       Эти слова и порывистый жест заставили Томаса наконец перевести свой взгляд на неё. Он думал, сейчас она начнёт жалеть его погибшего товарища, а не его, вернувшегося почти невредимым. Причём слова девушки были так искренни, наполнены таким чистым состраданием. Он молча смотрел в её голубые глаза, ощущая какое-то непонятное ещё ему самому движение глубоко в душе.       – Война кажется такой далёкой, пока не призывают тех, кого ты знаешь…       «Или не призывают тебя», – промелькнула в сознании ехидная фраза, но Томас не озвучил её, ведь сейчас это было бы сродни святотатству.       – Но я просила всех сообщать мне, что слышно с фронта. Вы писали О`Брайан, она рассказывала о вас маме, а мама – мне. Я была так рада, когда узнала, что вы возвращаетесь к нам.       Она переложила свою ладонь с левого плеча Барроу на его запястье. Он не любил, когда трогают его больную руку, но сейчас не отдёрнул её. Ему вновь закралась неподходящая для момента мысль, в этот раз о том, что будет весьма неловко, если кто-то сюда придёт, а дочь лорда за каким-то углом держится за руки с капралом медицинской службы. Но действия Сибил были настолько невинны, что, казалось, только законченный человек может увидеть в них что-то порочное.       – Я тоже был рад вернуться, – сказал Томас единственное, что счёл достойным этого мгновения.       Теперь взгляд вдаль отвела Сибил, задумавшись.       – Надо идти, много работы. Сейчас не время отдыхать.       – Уставший слуга – плохой слуга, – улыбнувшись, поделился с ней уже своей житейской мудростью Барроу. – Если мы будем необходимы, нас найдут, даже если надо будет достать из-под земли. А если нас не нашли – значит, мы не очень-то и нужны.       – Вот каким сводом правил руководствовались слуги в нашем доме, – Сибил рассмеялась.       Оскорбить его – последнее, что могла желать Сибил, но произнеси она эту фразу минут десять назад, Томас бы наверняка, если бы не и обиделся, то затаил бы лёгкое чувство неприязни к ней, ведь, осознавая, что он слуга, Барроу не позволял никому напоминать себе об этом. Однако сейчас он был готов разрешить леди Сибил немножечко больше, чем остальным. За ту беседу на равных, что была у них, за тот смех, за разговор о доме, бывшем для них какое-то время общим, и за участие, которое она проявила к нему мимоходом, не задумываясь специально выказать сочувствие к нему.       – Вы оставайтесь, капрал Барроу, я отвлекла вас от отдыха своими глупыми жалобами.       Она встала, Томас поднялся вслед за ней.       – Леди Сибил, – обратился он к ней, пока девушка не скрылась за углом массивной стены. – Я могу к вам так обращаться вне госпиталя?       – Можете, если я буду называть вас Томасом, – улыбнулась она.       – У меня есть к вам просьба. Не курите всякую дрянь. У меня ещё не самый плохой табак, но у других… Я достану вам попробовать хорошие сигареты. Только не рассказывайте об этом лорду Грэнтэму. И особенно – вдовствующей графине.       – Да, думаю, они не готовы узнать это. Договорились, Томас.       Так же резко, как появилась, Сибил исчезла. Можно было подумать, что её и не было тут. Хотя нет, та лёгкость и маленький огонёк, много раз меньше пламени свечи, разожжённый искрой во взгляде молодой леди и раздутый несколькими искренними словами, тлел в самой глубине души Томаса Барроу и согревал его сердце.