ласточка без крыльев

припять всегда, ещё при жизни, ходила тихо (только в состоянии покоя, правда – когда она была непривычно весела или взбудоражена, она передвигалась значительно быстрее, вприпрыжку добираясь от одной точки в пространстве до другой), а теперь звук её шагов и вовсе легко было спутать с едва слышным из дома звуком захлопнувшейся от ветра калитки, или шелестом упавшего на землю пера, или с треском горящих в печи брёвен – такой лёгкой стала её поступь после того, как последний автобус, нагруженный в короткие сроки собранными жителями, проехал мимо красивой вывески на въезде в город. у припяти серая, словно цементная кожа. раньше она была чуть бледноватой, – сказывался образ жизни, при котором она бо́льшую часть времени сидела за книжками, а не на улице, как положено детям её возраста. в день аварии она резко покраснела (радиационный загар), потом, когда город погрузился в тишину, всего за несколько часов страшно опустев, словно потеряла все краски и стала грязно-серой, в цвет цементной плиты, а кровь в её венах и артериях почернела, став похожей на смолу, и то и дело вытекала изо рта тонкими струйками, оставляя тёмные следы. у припяти пустые серые глаза, всегда широко распахнутые, выражающие не то испуг, не то удивление или смятение. когда-то они были яркими, светло-зелёными, как листья полыни, и глядели на мир (огромный, необъятный, такой удивительный и красивый даже со всеми своими изъянами) с интересом и неприкрытым восхищением. казалось, что вот оно, жизнь только-только началась, надо лишь смелее и быстрее расправлять крылья, чтобы успеть догнать остальных, выполнить и перевыполнить все планы («уже к дню октябрьской революции запустят пятый энергоблок, а там и пуск шестого не за горами! представляешь, это будет самая большая аэс в республике, сколько же энергии можно будет выработать!») и вырваться вперёд, в светлое и, обязательно, счастливое будущее. до боли в голове обидно, что эти самые крылья ей цинично, по своей халатности обрезали люди. невыносимо болезненное и до трясучки страшное существование (жизнью это нельзя назвать никак) – чувствовать себя одинокой и вечно чужой, лишней для обоих миров, без возможности остаться среди живых или уйти на покой к мёртвым, зная, что тебя больше никто и никогда не увидит, не услышит твои слова, которые ты в первое время кричала всем подряд в бессильных попытках привлечь их внимание и сказать, что вот же ты, припять, ты тут и никуда не делась, тебя не надо искать, ты и так на месте, прямо перед носом тех, кто всё зовёт и зовёт тебя. тебе хочется, чтобы это всё оказалось кошмаром, приснившимся после прочтения одной из тех страшных книжек, но ты всё не можешь проснуться, ты медленно утопаешь в собственной боли, собственном отчаянии, мечтая лишь о том, что в один момент это всё прекратится хотя бы на какое-то время, что однажды ты просто перестанешь что-то чувствовать (на то, что всё вернётся на круги своя ты даже и не смеешь надеяться) и это одинокое скитание наконец-то закончится, поставив долгожданную точку во всей твоей короткой истории. *** славутич – человек науки; тот, кто за тридцать с лишним лет своей жизни (до чего же, однако, маленький срок! иногда он смотрел на столицу и пытался вообразить, каково это – прожить так много лет, увидеть столько событий и лиц? возраст славутича подходит и человеку, в то время как киев прожил так много, что даже невероятно) так много раз слышал бредни разной степени абсурдности, что хотелось на стенку лезть от очередного глупого вопроса из серии «а правда, что у вас там трёхголовые собаки бегают и крысы разговаривают?»; тот, кто всегда придерживался строго атеистических и материалистских взглядов, отрицая существование какой бы то ни было высшей силы... боялся привидений. сей факт он старательно скрывал, стыдясь этого, однако сделать ничего не мог. ему казалось, что он медленно сходит с ума – ему не помогало даже то, что в духов он, собственно, никогда не верил, а страх этот был иррационален и проявлялся в редкие моменты (преимущественно в ночное время и в определенный месяц года), когда он вздрагивал и подскакивал от каждого шороха в его комнате. что делать в этой ситуации он не имел ни малейшего представления – бешено бьющемуся сердцу не объяснишь, что это шелест колыхающихся на сквозняке занавесок, а не злой дух, пришедший за его душой. с этим, на самом деле, связана невесёлая история: однажды славутич нашёл старый как мир фотоальбом, принадлежащий киеву, и одним неосторожным движением высыпал из него сразу несколько картинок. одна из них (если верить надписи на обороте простым карандашом, сделанная в семьдесят девятом году) – фото темноволосой и очень кудрявой девочки лет десяти, с квадратными очками на носу, одетой в идеально белую рубашку и такого же цвета брюки. девчушке пожимал руку слегка улыбающийся мужчина значительно выше и старше неё, в котором без проблем угадывался киев – с семидесятых у него даже причёска почти не изменилась. «полина и дмитрий олегович п.п.с.п.с.г.» – что бы это ни значило. «так вот, выходит, как выглядит... выглядела припять» – промелькнуло у славутича в голове. жуткое впечатление оставило это фото. если оно действительно сделано в семьдесят девятом году, то всего через семь лет после него припять пропала без вести вместе с почти всем их районом, оставшись жить лишь в одном из самых верных и при этом самых ненадёжных хранилищ мира – человеческой памяти. сейчас город пуст, – приезжающие толпами туристы и работники, обеспечивающие безопасность зоны отчуждения не в счёт, — а тут, на картинке, она ещё жива и весела, широко улыбается чему-то, даже и не подозревая, что её ждёт в недалёком будущем. интересно, как быстро она поняла, что произошло? взрыв был ночью, значит, она тогда уже спала? сразу ли она проснулась (на физическом состоянии города это не могло не отразиться), или ничего не почувствовала, и поднялась спустя некоторое время, вместе с поднятыми по тревоге пожарными и медиками? «почему ты вообще думаешь об этом?». энергодар однажды сказал, что это хорошо, что припять не застала появление славутича – энергетика всегда стояла на первом месте в списке важных для неё вещей, девочка не пережила бы, если бы узнала, что ей найдена замена. он немного знал её, познакомился с ней в восемьдесят четвёртом году, когда был запущен первый энергоблок на его аэс, потому, должно быть, он был прав. у славутича его слова вызвали очень странное чувство, про которое он не смог сказать ничего, кроме того, что оно не очень приятное. а если бы его вдруг заменили? вдруг однажды и это случится? что он почувствует? узнает ли об этом, или тоже на какое-то время останется в неведении? наверно, славутич иногда прокручивал в голове фразу «гореть своим делом» и каждый раз удивлялся тому, насколько же точно эта фраза описывает то, что произошло с припятью. если другие не преувеличивали (он не отрицал такую возможность – про неё говорили мало, чаще вспоминали чернобыль, с которым многие росли бок о бок веками, потому и их мнение о девочке могло быть ложным или приукрашенным), то она своим делом действительно горела, и от него же и сгорела, причём сгорела неожиданно, быстро и очень страшно, против воли захватив с собой, к тому же, ещё и нескольких людей из своего окружения. двадцать шестого апреля, в годовщину аварии, они (славутич, киев и группа городов, в основном из соседних районов, с которыми теснее всего общались исчезнувшие) приезжали в ветхий ныне город чернобыль. тут, на небольшом возвышении, стояла мемориальная доска с именами пропавших без вести населённых пунктов и годами их жизни. первой в списке была припять – она пропала уже на следующий день после аварии, двадцать седьмого апреля, и никто так и не нашёл ни одного её следа. мемориал был выполнен в виде могильной плиты, однако, конечно, не являлся ей. хоронить, в общем-то, было абсолютно нечего – недаром же всех, чьи имена высечены на этом гранитном подобии надгробия, до сих пор зовут «исчезнувшими« или «пропавшими». тут дело было не только в том, что погибшими считаются лишь те, чьи тела были найдены – так было проще... во всех смыслах. слово «погибшие» означало конец, точку, и не вызывало ничего, кроме чувства апатии и горя. мало кто хотел признавать, что произошло нечто непоправимое – хотелось пусть и неосознанно, мелочно, но всё же оградить себя от таких мыслей, хотя бы на уровне языка. необычайно холодный для конца апреля ветер трепал волосы собравшихся. славутич молча смотрел на застывшие на фотографиях лица и пытался вообразить, что же произошло с ними тогда. если они погибли, то где их тела? радиация не могла испепелить их – это не взрыв ядерной бомбы, оставляющий от находящихся недалеко от эпицентра людей одни лишь тени на мостовой, – а это значит, что если они всё-таки умерли, то хоть какие-то останки должны быть. их не могли случайно упустить – дома припяти, чернобыля и ещё нескольких крупных населенных пунктов проверили много раз, как и все больницы и морги. если пропажу одного из тел можно было бы списать на происки людей (кто же разберёт, на что они способны?), то даже пяти разом уже очень сложно, а более и вовсе невозможно. в какой-то момент его рассуждения завели его в нечто около-мистическое, и именно с тех пор эти предположения нечасто, но с завидным упорством возвращались к нему. славутичу оставалось только тяжело вздыхать, поправлять рукав куртки и ждать, когда апрель пройдёт, забрав с собой мысли о его предшественнице и её окружении.