***
Туман стелился сегодня особо низко, молочной пенкой заполняя воздух, скрадывая пространство и время. Это было бы прекрасное утро для медитаций или размышлений. Но еще до истечения часа дракона — его медитативный покой прервал быстрый звук шагов. Для клана Лань это было вполне приемлемое время для бесед. Благостное время, когда мысли свежи, а разум полон созидательной силы. Но глядя на своего утреннего гостя, Лань Сичэнь всерьез усомнился в последнем постулате. Вернее, на одного из гостей, того, чьи шаги он расслышал, так как брат, как раз-таки полный сил, двигался подобно бестелесому духу, не тревожа мир вокруг себя. А вот Вэй Усянь не только ступал шумно, но еще и сталкивался с окружающими предметами, ойкая, фыркая и даже возмущенно высказывая заступившему путь столбу свое недовольство его, столба, поведением. ─ Брат, ─ склонил голову Ванцзи, зайдя в комнату. Сичэнь шагнул было к нему, приветствуя, но удивленно замер — брат резко выставил руку вбок, словно намеревался загородить проход для идущего позади, но в то же мгновение Вэй Усянь запнулся и повалился вперед. От падения на пол его спасла рука мужа, так своевременно выставленная. Схватившись за надежное плечо и удержавшись благодаря этому, мужчина оглянулся, удивленно скруглил рот, смотря на незамеченный им порожек, подло кинувшийся ему под ноги, и тут же широко улыбнулся, повернувшись к мужу и намереваясь что-то сказать. Но наткнувшись на предостерегающий строгий взгляд, нерешительно моргнул и рот закрыл. Лань Сичэнь поймал в себе легкое чувство любопытства — что же намеревался Вэй Усянь сказать своему супругу? ─ Глава Лань! — воскликнул тем временем Вэй Усянь, снова широко улыбаясь. — Рад видеть, что вы не спи… кхм, в добром здравии! ─ Господин Вэй, ─ склонил голову Сичэнь. — Мне лестно, что смог этим порадовать вас. Чаю? ─ Мгм. Они долго рассаживались. По крайней мере долго рассаживался Вэй Усянь, норовящий не сесть, а лечь, и не просто лечь, а лечь на своего супруга. Ванцзи то и дело касался его в ответ короткими скромными жестами, пытаясь намекнуть мужу, что следует принять приличествующую позу. Под улыбающимся взглядом Сичэня они наконец пришли к компромиссу: Вэй Усянь развалился как хотел, опершись головой о плечо супруга, а Лань Ванцзи перестал на него смотреть, игнорируя непочтительное поведение. ─ Значит, Учитель все же нажаловался на меня? — без каких-либо витиеватостей Вэй Усянь, взяв протянутую главой пиалу с чаем, сразу же приступил к главной причине собственного нахождения в помещении. ─ Вэй Ин, ─ строго заметил Ванцзи, и все же Сичэнь не заметил на невозмутимом лице даже тени недовольства. ─ Ох, конечно, я обещал соблюсти приличия! — сердито воскликнул Вэй Усянь, но Сичэнь и в его лице не заметил настоящего негодования, скорее отголосок прежнего, не самого спокойного обсуждения. Вэй Усянь оторвался от надежного плеча, распрямляя спину, складывая руки изящным кругом так, что кончики средних пальцев едва ли не затрагивали друг друга, не оставляя просвета, но и не соприкасаясь по-настоящему — идеально, — и, вытягивая худую шею и аккуратный подбородок, почтительно склонил голову. Тонкие черты довольно миловидного лица неожиданно наполнились одухотворенностью и каким-то возвышенным благородством… Совершенство поклона портили только ноги, небрежно скрещенные в лодыжках, нагло выглядывающие коленями сквозь разрезы черного чана. — Достопочтимый Цзэу-цзюнь, чей разум да будет чист, а суждения непредвзяты, — нежно пропел мелодичный голос, выдерживая ту завораживающую монотонность, что обычно свойственна лишь служителям в храмах и шарлатанам на ярмарках, — справедливого суждения вашего прошу… — Господин Вэй, — с тихим смешком поднял руку глава Лань, останавливая это милое паясничество. — Оставьте. Если вам угодно назвать действия дяди так, мне остается только подтвердить, что вы недалеки от истины… — Нажаловался! — …и я хотел лишь узнать, что именно… — Выбесило старика? — …так раздосадовало дядюшку, — закончил свою речь Лань Сичэнь и с улыбкой взглянул на Вэй Усяня, с каким-то неуверенным подозрением смотрящего на него. Смотрящего и молчащего. — Неужели вам теперь нечего сказать? — Вы даже не скажете, что нельзя перебивать? — Уверен, вы хорошо знаете правила… — Все четыре тысячи! — …и если нарушаете их, то имеете на то причины. — О!.. — глубокомысленно протянул Вэй Усянь, а его взгляд неожиданно потерял фокусировку, устремляясь в безграничные дали излишне живого сознания. Лань Сичэнь мог бы и убояться того факта, что собственными руками только что распечатал ларец демонов, насылая на дядюшку новый ворох проказ, но лишь позабавился, заметив тяжелый вздох брата. Золотистый взгляд, полный умиротворенного смирения и безмятежной готовности встретиться с любыми причудами мужа, неожиданно остро и сладко кольнул сердце. Он был так счастлив за брата! Обрести свою родственную душу — великая удача. Счастье, которое, как он думал, было так близко, и которое обернулось лишь разрушающим душу предательством. — Надеюсь, мы не потревожили тебя, брат, сегодня, — тихо проговорил Ванцзи, успев заметить мелькнувшее в его глазах сожаление. — Погода располагает к размышлениям… — Вздор! Погода располагает к праздности и дружеским беседам, хоть сейчас и не ночь! И даже можно было бы не вставать с постели… — перебил супруга Вэй Усянь и тут же замолк, кривя губы, пытаясь сдержать то ли смех, то ли продолжение своей речи, на что Ванцзи словно застыл во времени, одновременно потрясенный, смятенный и упавший во всколыхнувшиеся воды мыслей, пробудившихся со слов «с постели». Сичэнь с болезненным любопытством принялся рассматривать такого незнакомого ему брата, но зачастивший, радостно повысивший громкость голос его отвлек: — А вот вчера, вы видели же, не могли не видеть, все в обители видели, вчера погода была расчудесной! Ветер дул так хорошо! И мы прекрасно запускали змеев, пока старик… Ах… Глава Лань, сегодня определенно не то утро, чтобы проводить его в одиночестве, вот что я хотел сказать! — Сегодня вы составляете мне компанию, — благожелательно согласился со словами дифу Лань Сичэнь, прикрывая свои глаза и пряча под полуприкрытыми веками горький привкус слова «одиночество». — И чем же запуск змеев мог потревожить нашего почтенного родственника? Не припомню ни одного правила, противоречащего сему действию, разве что… Он выжидательно посмотрел на собеседника, ожидая услышать продолжение. — Ну… эм, — вдруг как-то смешно повел губами Вэй Усянь, словно не мог определиться: то ли усмехнуться, то ли поджать их, то ли вовсе прикусить себе язык, и в конце концов вытянул рот трубочкой, сильно скосив в сторону глаза, принимая вид виноватого человека, осознающего, что он виноват, осознающего, что это осознают все остальные, и все же надеющегося, что сейчас двумя волшебными словами разрешит ситуацию и выйдет сухим из воды. — Может быть нарушили парочку?.. Других. Но-но-но!.. Ничего значительного! Серые глаза распахнулись, смотря на главу Лань честно-честно, и он опять поспешил спрятать взор, боясь выдать свой благодушный настрой раньше времени. Проступок должен быть соответствующе своей тяжести наказан, а уж точно не поощрен неуместным весельем. — И что же вы нарушили? — Неужели старик… Учитель не рассказал? — недовольно поджал губы Вэй Усянь, вновь отводя взгляд и явно не желая делиться воспоминаниями о содеянном. И Лань Сичэнь будто подслушал мысли в этом неспокойном сознании, ясно ощутив намерение на всякий случай ни в чем не признаваться, ибо лучше до последнего молчать, чем сознаться в том, что еще не узнали. — Я так даже и не припомню… — задумчиво и очень искренне протянул Вэй Усянь, задирая голову и принимаясь с пристальным вниманием рассматривать что-то на потолке прямо над собой. — Вэй Ин, — мягко окликнул мужа Ванцзи, совсем не заинтересовавшийся тем, что мог увидеть тот, даже если такой пристальный и выразительный взгляд до крайности интриговал. Но и Лань Сичэнь не заинтересовался возможным зрелищем, слишком хорошо зная убранство своей уединенной обители, до последней трещинки на темном дереве, до стертого пятнышка на лакированном изголовье. — Лань-эр-гэгэ, ну ты же знаешь, что ничего особо не пострадало… — Окно в яши. — На нем была утонченная роспись, — вздохнул Лань Сичэнь, вспоминая прекрасную тонкую бумагу, исписанную стройными четкими рядами кленовых листьев. Излишне стройными, ничуть не напоминающими живость настоящего, полного свежести куста, и от того давно ему мозолящими глаза, вызывая желание заменить на что-то более изящное. — Придется заменить. — Ну, глава Ла-ань!.. — свел брови в острую вершину на лбу Вэй Усянь и будто бы собрался заканючить, но осекся под строгим взглядом супруга и, приняв обычное выражение лица, со вздохом принялся объяснять: — Мы просто тренировали навык стрельбы по движущимся мишеням! Нет ничего лучше, чем стрелять по змеям, это всяко полезнее, чем стоять на поле и поражать унылые манекены. А оживлять мне их никто не разрешает, хотя всего пара призраков могла бы значительно!.. — Вэй Ин. — Вот! А все потому… — Вэй Ин. — Ах, Лань Чжань! — досадливо воскликнул Вэй Усянь и вдруг обвил руками плечо Ванцзи, прижавшись грудью к локтю и потеревшись щекой о белую ткань. — Всего-то и стоило, что один раз развлечься, как мне тут же запретили наделять душами любые предметы во всей обители! Глава Лань, это настоящая досада… — Я представляю, — улыбнулся Лань Сичэнь, с трудом сдерживая смех. Одновременно было и забавно наблюдать за оцепеневшим братом, явно смущенным и в то же время радым небрежной ласке, и немного страшно представлять, что было бы, если бы господин Вэй осуществил свои идеи. Все свои идеи. — Вздор, — наконец отмер Ванцзи, произнося это деревянным, совершенно пустым голосом. Но Вэй Усянь вдруг так улыбнулся, так светло и ярко, что утренний туман разом побледнел и испарился, освобождая воздух для вдохнутого в него освежающего света и яркой жажды жизни. — Наглость! Неслыханная наглость! — Лань Цижэнь, вновь навестивший его в уединении, на этот раз возмущался как-то не слишком яро, хотя уже и достаточно долго. — Дядя не расскажет, что именно так его возмутило? — вкрадчиво поинтересовался Сичэнь, дождавшись, когда старший родственник подустанет, и подал тому пиалу со свежезаваренным чаем. Лань Цижэнь хмуро посмотрел на поданное угощение, но все же взял. А потом открыл рот, но так и не произнеся ни слова, закрыл. И только еще какое-то время поизучав парящий напиток, поднял на него взгляд. Но взгляд этот был полон не гнева, не возмущения и даже не обиды, нет, взгляд этот был полон смятения. Дядя медленно моргнул, раз, другой, выглядя при этом немного забавно, словно проснувшаяся средь бела дня сова, не разбирающая и не узнающая родного леса. — Нет, если так подумать, — наконец заговорил умудренный жизненным опытом старейшина, отводя глаза, — то господин Яо действительно метет все по́ветру, да годами не выметает сора со двора. Может и вправду не стоило соглашаться… — Дядя хочет обсудить утренний визит главы Яо? — Но даже если разумно и справедливо, это не значит, что всякий!.. Даже если он!.. Ну и что, что супруг! — вновь вспыхнул гневом Лань Цижэнь, а потом схватился за свою бородку. — Ванцзи же молчал! Разве жена… пусть даже и муж! Разве муж должен лезть вперед супруга?! Каким он выставил весь орден! И кто, скажите мне, поведал ему о прежних договоренностях с кланом Яо?! — Дядя говорит про господина Вэя? — со вздохом сдался Лань Сичэнь, устав ждать внятного объяснения и спросив напрямки. — Вэй Усянь! Негодник! Ванцзи должен запретить ему являться с ним на встречи по делам ордена! Разве хорошая жена… пусть даже и муж! Пусть сидит и… — Лань Цижэнь, раскрасневшись, словно задохнулся убежавшими от него словами, мелко затряс головой, все еще держась за свою бороду, отчего казалось, что он сам себя за нее трясет. — Дядя сможет передать мою просьбу брату? — прикладывая множество усилий к тому, чтобы сохранять почтительный тон и не выказать своего веселья, обратился с просьбой к пожилому родственнику Лань Сичэнь. Наверное, ему не следовало так радоваться необходимости в очередной раз просить нарушить свое уединение. На этот раз визит состоялся вечером, за час до отбоя. И, следовало признать, в этом был свой резон: господин Вэй, вопреки предыдущему утреннему посещению, был бодр и невероятно оживлен. Его шаг был легким, словно полет опавшего листа над травой — все еще не бесшумный, но, казалось, только потому, что этому человеку нравилось возвещать о своем приходе шелестом одежд, постукиванием пальцев по гладкому черному боку флейты, небрежно заткнутой за пояс, и нежными, будто удивленными вздохами. Он легко перескочил злополучный порожек и изящно, хоть и торопливо, поклонился вслед за супругом. — Брат, — с отстраненным видом поприветствовал главу ордена Лань Ванцзи. Сичэнь всмотрелся в невозмутимое, как гладь горного озера, лицо. Брат не выглядел расстроенным, сердитым или несчастным. Нет, просто Ванцзи словно был мыслями где-то еще. И там и продолжал пребывать, пока они рассаживались, пока Сичэнь заваривал чай и подавал гостям угощение. — Я готов! — возвестил Вэй Усянь, подув на горячий напиток. Он так старательно круглил губы, что сквозь поднимавшийся от пиалы парок становился виден поток выдыхаемого из них воздуха. — К чему? — доброжелательно полюбопытствовал Сичэнь. — Внимать, понимать и наставляться на путь истинный! — гордо возвестил Вэй Усянь и самодовольно посмотрел на мужа таким взглядом, словно заявлял ему: «Видишь, я все запомнил». — Это, безусловно, заслуживает самой лестной оценки, — покладисто кивнул ему Сичэнь, с наслаждением вдыхая теплый аромат. Чай сегодня был особенно хорош. Вэй Усянь замер, настороженно смотря на главу поверх пиалы в ожидании продолжения, даже прищурил один глаз, следя за тем, как Сичэнь осторожно отпивает обжигающий напиток, но, видимо, довольным обнаруженным не остался. Вэй Усянь вернул нетронутый чай на столик и поджал нижнюю губу, маленько выпячивая ее, разом сделавшись трогательно обиженным. Лань Сичэню пришлось отвести на мгновение взгляд, сдерживая собственную смешливую улыбку, но Вэй Усянь явно заметил ее проблеск в его глазах, потому что сам вдруг улыбнулся так ослепительно ярко, что наступающие сумерки за окном посветлели. — А вы мне все больше нравитесь, Цзэу-цзюнь! — радостным голосом воскликнул Вэй Усянь, а Лань Сичэнь едва не выронил чашу с чаем. — Нет, не спешите на меня обижаться, я и раньше находил вас исключительно выдающимся человеком, вы и красивы, и умны, и талантливы, но должен заметить, что вы также и в общении крайне приятны!***
Погода в последние дни словно отыгрывалась за все летнее тепло. Сизые тучи с самого утра волоклись мокрыми тяжелыми комками по низкому небу. Солнце не выглядывало третий день, и дул по-осеннему промозглый ветер. То и дело занимался мелкий дождь, наполнивший воздух удушливой водной взвесью от земли до безрадостного небосвода. Прежде умиротворяющая душу даль сделалась мрачной и угрожающей, лес вдали отсырел, превращаясь в серую паклю, теряя свои задумчивые краски, горы нависли над горизонтом, словно грозясь погрести его под своей тяжестью. Курганом над его могилой Палочка благовоний в раскрытом венчике медных лепестков тихо зашипела и погасла, когда сквозь раскрытые на заднюю террасу двери влетели капли. Зарядил дождь. Пожалуй, ждать сегодня обещанного визита не стоило, погода определенно не располагала к праздному шатанию. Как жаль, что дождь не случился хотя бы часом позднее. Темные низкие облака прорвались водой, словно наводнившаяся река из-за хрупкой плотины. Ледяные струи полились сплошным потоком, окружая дом непроглядной стеной. Отрезая его от всего мира. От света, от радости. Лань Сичэнь позволил своим плечам опуститься, словно под тяжестью набухшего влагой воздуха, и с трудом сглотнул вставший в горле ком. Стоило разжечь жаровню — сырой воздух вреден для здоровья. Заботясь о своем теле, заботишься о своей жизни. Для чего это полное жизни тело? Мысль вспыхнула в сознании, болезненно обжигая разум. Это одиночество сводило его с ума. Он сам себя заточил в тюрьму, где его медленно добивал яд сожалений, укоренившийся в самых костях! Острая боль вдруг пронзила грудь, лишая дыхания, будто души, вознамерившись покинуть эти бренные отравленные останки, рванулись ввысь, выдирая себя с корнем. Жизнь и смерть — неделимые части безграничного Бытия Заботясь о своей жизни, не стоит бояться смерти. Путь к просветлению кроется в возвышении над семью чувствами². Бытие вне пространства Слезы выступили на глазах. Чего в них было больше — отчаяния или облегчения? Вцепившись руками в деревянный мокрый пол, Лань Сичэнь в ужасе пытался заставить себя дышать. Даже после всего пережитого, даже после всего потерянного — он все еще цеплялся за свою жалкую жизнь. Он все еще на что-то надеялся… Непрерывность без начала во времени Это ли испытывал его брат, проводя годы в скорби по утерянному возлюбленному? Надеялся ли он так же горько и истово, находясь между бытием и Вечностью? Что мог видеть Ванцзи, закрывая глаза после каждого дня, полного холода и безысходности? Лань Сичэнь видел лишь бледные лица, полные разочарования и немого укора в мертвых глазах. Может быть, если бы они хоть раз ему улыбнулись в этих видениях, хоть раз их взгляды наполнились тепла, участия, может быть, ему было бы легче это пережить, простить самого себя… — Глава Лань! — вдруг раздался радостный крик из комнаты за его спиной. — Такой дождь зарядил! Глава Лань? Где вы… что случилось?! — Разве так можно, сидеть под дождем, на ветру?! Счастье, что мы не стали откладывать визит! — бурно журчал переживаниями мелодичный голос над его головой. — Скажи же?! Теплая ладонь прошлась по его лбу, на мгновение замерев, радуя прохладой, после смахивая выбившуюся и налипшую прядь. — Мгм. — О чем вы только думали! — голос зазвенел сердитым возмущением, и тут же вновь сделался встревоженным, — на лице ни кровинки, эр-гэгэ, он что же, совсем не ел? Зачем так себя изводить? Вот только придите в себя, я все вам выскажу! — Пришел, — невозмутимо отозвался на эмоциональную тираду голос брата. Лань Сичэнь с некоторым трудом приоткрыл глаза. Голова до странного казалось легкой — и одновременно пустой. Сверху над ним тут же склонилось обеспокоенное лицо Вэй Усяня. С тревогой вглядевшись в него, он вдруг робко улыбнулся. — Как вы себя чувствуете, Цзэу-цзюнь? — Я… — он неожиданно закашлялся, горло словно стянуло грубой колючей тканью. — О, я вижу по вашим глазам, не пропади голос — и вы бы сказали, что в полном порядке! — неожиданно рассердился Вэй Усянь. Лань Сичэнь растерянно моргнул, не зная, как еще реагировать на эту изобличающую его мысли тираду. — У вас был такой жар, что павильон можно было обогревать без жаровни! А одежды промокли насквозь! Как можно было додуматься сидеть под проливным дождем? Если бы мы не явились, вы бы просидели там всю ночь?! Раз вы не хотите себя беречь, поберегите хотя бы нас! Уже глубокая ночь, мы просидели все это время рядом с вашей постелью, вы хоть представляете, как нас напугали?! — Вэй Ин, — мягко позвал мужа Лань Чжань, и Лань Сичэнь, изумленный страстной отповедью, только теперь перевел взгляд на сидевшего подле него брата. — Дай прийти в себя. — Ах, да делайте, что хотите! — махнул рукой Вэй Усянь и, резко поднявшись, отошел куда-то в сторону. Вскоре оттуда донеслись постукивания и шуршания, и неразборчивый сердитый бубнеж. — Прости его, — сказал в это время Лань Ванцзи, переводя нежный взгляд со своего супруга на него. — Брат сильно напугал нас. — Я не хотел, — шевельнул одними губами Лань Сичэнь, боясь говорить вслух, и виновато улыбнулся. — Тот, кто не хочет собрать все болезни, не будет сидеть под проливным дождем! — тут же раздался возмущенный голос в ответ, приблизившись вместе с его раздосадованным спасителем. — Усади его, я подогрел бульон. — Мгм. Ванцзи пересел и, бережно обняв за плечи, осторожно приподнял его на постели, помогая опереться на изголовье. Тело пронзила тошнотворная слабость, покачнувшая мир вокруг, и Лань Сичэнь припал на один локоть, силясь удержаться в прямом положении, мотая головой, отказываясь от протянутой руки помощи. — Нет, так дело не пойдет, — пробормотал усевшийся на кровать подле него Вэй Усянь. В руках он держал миску, над которой поднимался парок. — У него совсем нет сил. — Я помогу, — Ванцзи вновь приобнял его, уселся рядом, неудобно изогнувшись, чтобы своим телом дать опору. — Брат, пожалуйста. С тяжелым вздохом Лань Сичэнь покорился. Он позволил себя практически уложить на чужую грудь и послушно открыл рот, когда Вэй Усянь, старательно подув на горячий бульон и проверив температуру губами, протянул ему ложку. — Конечно, отказ от еды для заклинателя с таким уровнем совершенствования, как у вас, до поры до времени ничем не грозит, но не думайте, что мы не знаем о всех возвращенных нетронутыми корзинах с едой, — Вэй Усянь сосредоточенно зачерпывал суп ложкой, дул и осторожно подносил ему, хмурясь и высказывая ему тихим, непривычно серьезным голосом, и от одного этого становилось еще более совестно, чем от самой ситуации, когда его, потерявшего сознание от слабости, нашел брат со своим супругом. — Не смотрите на меня печальными глазами, они у вас, безусловно, красивые, но не заставят меня замолчать. Лань Чжань говорил, что не стоит лезть и вы разберетесь сами, но я не могу не лезть, когда вижу, до чего вы сами себя готовы довести… Что, скажешь, я не прав? Вэй Усянь неожиданно перевел взгляд с его губ, в которые бережно вливал очередную порцию целительного бульона, на своего мужа. Ванцзи протяжно вздохнул и вдруг погладил Лань Сичэня по голове. Жест был настолько неожиданным и смущающим, что глава ордена оторопел. А в следующее мгновение Вэй Усянь захохотал, с трудом удерживая суп от того, чтобы не расплескать, и та же рука, что только что приласкала его, потянулась забрать миску с горячим содержимым. — Глава… глава Лань! Вы бы… ох… видели бы вы свое лицо! Ха-ха-ха!.. — закатывался Вэй Усянь, держась за свой живот. Лань Сичэнь почувствовал, как его лицо покрывается по́том, и собрал последние силы, чтобы спрятаться за ладонями. Сон был неспокоен и прерывист, то набегая удушливой дремотой, то погружая в непроглядную тьму. Но даже сквозь вязкий болезненный кошмар он чувствовал чужое присутствие: то и дело его лоб трогала нежная ладонь, аккуратно промокая липкую влагу сухой мягкой тканью. Часто просыпаясь, он видел, как Вэй Усянь, положив голову Ванцзи на колени, дремлет, и тени от жаровни, стоящей подле кровати, бросают теплые блики на красивое уставшее лицо. В следующий раз он увидел, как брат, прислонившись к плечу супруга, отдыхает, прикрыв глаза. Ресницы беспокойно трепетали над бледными щеками, и Лань Сичэнь собрался с силами, чтобы отправить их домой. Но стоило только ему приоткрыть рот, как Вэй Усянь грозно глянул на него, нахмурил брови и прислонил палец к губам, запрещая говорить. Бережно обняв одной рукой мужа, второй он дотянулся до кровати, заботливо поправляя одеяло, и так и оставил руку лежать на его груди, успокаивающе поглаживая через ткань, пока Лань Сичэнь, боясь шевельнуться, вновь не провалился в тяжелый поверхностный сон. Под утро, когда угли в жаровне уже едва тлели, а тьма за надежно закрытыми от ночного ливня створками посерела, он почувствовал, что слабость отступила, и в то же время — что одеяло его вот-вот задушит. Хотелось вдохнуть чистого свежего воздуха, беспрепятственно наполняя грудь. Рядом с кроватью по-прежнему сидели Лань Ванцзи с Вэй Усянем. Брат бережно обнимал супруга за талию, прижимая к себе спиной, а тот, облокотившись на край его ложа, подпер кулаком голову и безмятежно спал. — Брат, — заметив его взгляд, отозвался Ванцзи. — Как твое самочувствие? — Лучше, — одними губами произнес Лань Сичэнь, борясь с першением в горле, задерживая дыхание и запрещая себе кашлять, лишь бы не потревожить покой спящего. — Он не проснется, — вдруг произнес Лань Ванцзи, а по его губам скользнул блик нежной, чуть усталой улыбки. — Твой жар спал, и он успокоился. Глаза неожиданно защипало, и Лань Сичэнь несколько раз сморгнул, прежде чем смог справиться со своими чувствами, хлынувшими в его душу подобно вчерашнему ливню. А потом все же закашлялся, скрывая смущение. — Выпей, — тут же протянул ему бокал брат. От предложенного питья тянуло легким травяным ароматом, и вкус оказался неожиданно освежающим и приятным, смягчая режущие ощущения в горле и бодря дух. Лань Сичэнь наконец с наслаждением глубоко вдохнул полного той свежести, что бывает лишь после сильного, очищающего мир дождя, воздуха. — Спасибо, — он прикрыл глаза, не в силах подобрать слов, чтобы выразить свою признательность. — Мгм, — Ванцзи все понял и без лишних речей. Комнату приятно согревала все еще тлеющая жаровня, разгоняющая излишнюю утреннюю стылость. Согревало присутствие людей, которым его самочувствие оказалось важнее, чем самому владельцу бренного тела. И все же следовало отправить своих спасителей на заслуженный отдых. Лань Сичэнь поднялся с кровати, с некоторым смущением отметив, что облачен в одни лишь нижние одеяния. И это не те, что надевал он предыдущим утром. — Твои одежды насквозь промокли, — верно истолковав его взгляд, тихо объяснил Лань Ванцзи, виновато опуская глаза. — Нам пришлось их снять. Прости нашу бестактность. — Это я должен просить прощения за то, что вам пришлось так беспокоиться, — слабо улыбнулся Лань Сичэнь, в растерянности не зная, как именно на такое реагировать. Разве он сам бы отказал кому-то в помощи только ради соблюдения приличий? Ему было сложно ответить на такой вопрос, и все же это заставило его сердце почти испуганно биться. Брат, внимательно на него посмотрев, склонился к своему мужу, нежно тронув его за щеку. Несколько ласковых попыток добиться внимания, и тот вдруг резко вскинулся, ошалело оглядываясь по сторонам. Увидев же Лань Сичэня, сидящего на расстоянии протянутой руки от него на кровати, улыбнулся, разом успокоившись. — Вот видишь, все в порядке, а ты переживал, — Вэй Усянь душераздирающе зевнул, неловко клюнул губами Лань Ванцзи в щеку и пристроился обратно на свой локоть, мирно досыпать. Даже неудобная поза ему не мешала, и Лань Ванцзи, растерянно на это посмотрев, лишь тихо вздохнул. Поднявшись на ноги, он склонился, бережно поднимая спящего на руки. Вэй Усянь лишь слепо потыкался головой, устраиваясь поудобнее на плече мужа, и продолжил безмятежно сопеть. — Ванцзи? — сдерживая улыбку, позвал брата Сичэнь. — Я унесу его и вернусь. — Постой. Уложи его здесь, — Лань Сичэнь приглашающе похлопал по месту, которое только что освободил, а потом неловко натянул на мокрую простынь одеяло. — Я не настаиваю, но ни к чему идти через весь орден до цзинши с такой драгоценной ношей. — Мгм.***
Сон никак не шел. Лежа на кровати, закрыв глаза, он старательно дышал, то и дело сбиваясь с правильного ритма, отвлекаясь на мысли о произошедшем днем. Глубокий вдох, замерший на пике, наполняющий все тело праной. Расслабленностью, освобождающей мышцы от напряжения. Пустотой, сталкивающей сознание в безбрежность Царства сновидений. Быть может, и вправду давно стоило убрать ограничения на допуск в обучении? Некоторые темы, традиционно закрытые для учеников с низким уровнем совершенствования, не имели в себе никакого разумного обоснования для такого разделения. Медленный, медленный выдох, высвобождающий вместе с отработанным воздухом и отрицательную энергию, накопленную в теле за день. Очистить разум Освободить сознание Отпустить из сердца тревоги В конце концов, Вэй Усянь в чем-то прав, говоря о том, что те ученики не пострадали бы, если бы на равных обучались с остальными. Пусть от встречи с сильным монстром их это не уберегло бы, ввиду низкого уровня развития и недостаточности способностей, но, быть может, позволило правильно оценить опасность и избежать обреченного на поражение боя. Вдох. Тогда они остались бы живы Выдох сорвался с ритма, отдаваясь болезненным уколом в груди. Вэй Усянь безусловно прав, тысячу раз прав. Его гнев полностью оправдан. И в этот миг Лань Сичэнь впервые с момента принятия своего решения так яростно пожалел о собственном заточении. Если бы он сегодня присутствовал на Совете, обсуждающем гибель учеников, встретившихся с высокоуровневым гуаем вместо определенного по донесениям простого гуя, то не позволил бы старейшинам — лишь из ярости за эту нелицеприятную правду — выставить избранника Ханьгуан-цзюня с собрания. Дядя поспешил к нему сразу же, едва закончилось обсуждение, но Ванцзи уже успел покинуть Облачные Глубины вместе со своим мужем. И старый Учитель, судя по взволнованным сбивчивым восклицаниям, был этим уходом разбит не меньше, чем самой трагедией. И Лань Сичэнь его прекрасно понимал. Он написал письмо для брата и приложил записку лично для Вэй Усяня. Он хотел сам принести извинения за шоры на глазах старейшин. И собственных. Он хотел разделить скорбь по напрасно потерянным юным жизням, облегчив чувство вины за приведенных когда-то в орден сирот. Приведенных, как вышло, лишь для того, чтобы бессмысленно умереть. Он хотел сам услышать от господина Вэя соображения по изменению учебной методики. Но чтобы претворить подобное в жизнь — ему следовало прервать свое уединение. Хотя бы на некоторое время. Готов ли он выйти? Лань Сичэнь открыл глаза, уставившись на серый в сумраке полог. Или вернее было спрашивать себя — готов ли он продолжать сидеть за закрытыми дверьми, считая дни от одного визита до другого?***
Он не знал, в какой момент влюбился. Быть может в тот день, когда, увлеченный идеями и новыми проектами Вэй Усяня, решил окончательно отказаться от мысли вернуться в уединение? Оно так и не принесло ему облегчения. Попытка спрятаться в раковину, словно морская устрица, не имеющая ничего общего с искренним раскаянием и смирением. Или когда все с большим нетерпением стал ждать встреч с братом, которому теперь неизменно составлял компанию Вэй Усянь? Ванцзи смотрел на своего супруга взглядом, полным гордости и обожания, нежности и восхищения, и Сичэнь невольно всматривался в этого мужчину, слишком благожелательно стремясь рассмотреть, что так пленило его брата. Верно говорят: когда потеряна добродетель — появляется добродушие. Свою добродетель он потерял слишком давно… О, если бы он знал! Его добродушие было разрушено в миг, когда он своими руками вонзил меч в грудь названного брата. Любимого брата. Человека, в чей свет он верил так, что был рад обманываться, закрывая глаза на тьму. Когда потеряно добродушие, является справедливость Была ли это справедливость? Он перестал ее понимать! Быть может, от этого полного отчаяния и холода одиночества он бежал? От пустоты и разбившегося вдребезги сердца. Но разве можно было даже в таком случае обратить свой взор на супруга своего брата? Когда же потеряна справедливость, является приличие Сичэнь, задыхаясь, цеплялся за остатки приличий, изо всех сил стремясь подавить в себе слабость, обнаружившуюся перед этим человеком, изо всех сил стремился… но не мог. Правила приличия — это только подобие правды и начало всякого беспорядка Иногда ему казалось, что выходить из уединения — его ошибка. Иногда, в особенно темный час перед рассветом, он ненавидел себя и истово желал себе смерти. Презренный. Павший. Грязный! Замаранный низменными страстями, раб собственного тела и сердца, потерявший последнюю совесть! Наступал рассвет, он смывал следы кошмаров, следы своего греха, надевал белые, подменяющие собой чистоту духа и помыслов, такие лицемерные для него облачения, и выходил наружу. Прочь от ночной тьмы, к свету, к людям. К нему. Вэй Усянь улыбался. Чисто, ясно, радостно. Улыбался ему Он так радовался в тот миг, когда Сичэнь поделился намерением покинуть отдаленный павильон для уединенных медитаций. Он радовался так искренне, так ярко, так… шумно! И может быть в момент, когда ринулся к нему на шею, цепляясь и прижимаясь, пусть не чрезмерно, пусть не преступая некую эфемерную черту родственных, почти дружеских объятий, и Ванцзи с легкой улыбкой смотрел на них, не отказывая в проявлении чувств, не замечая нарушенных границ, именно в тот момент Сичэнь ощутил, как сердце болезненно екает, останавливается, и начинает биться совсем в другом ритме. Он не знал, в какой момент влюбился. Он не знал, в какой момент стал надеяться на взаимность. Не знал, к чему приведет его падение. Падение во тьму. Или во свет