Играем до пяти

Акааши сидит на краю постели, полностью одетый, нога на ногу, пальцы сплетены на колене. Внимательный — сеттерский — взгляд скользит от одного обнаженного торса ко второму, от одних упертых в бока локтям ко вторым, от одних развернутых гордо плеч ко вторым. Акааши щурится чуть будто бы близоруко. Оба капитана выглядят ужасно самоуверенно, и это почти раздражает. Куроо более жилистый, чуть выше, стройнее; Бокуто — объемнее, мощнее, мышцы упруго переливаются под светлой кожей. Все это — вкусовщина. Бокуто с жаром доказывал Куроо, что лучше он не только в волейболе. У него и девчонки были, да, и не одна. Куроо хмыкал, подтрунивал вроде беззлобно, но с улыбкой пакостливой — ненавязчивым превосходством, не требующим огласки. Акааши отставил пустую чашку из-под кофе. — Акааши-и-и! Ну вот чего он, а? — Чего вы, Куроо-сан? — покорно поинтересовался Акааши, заглянув в хитро сощуренные глаза. — Просто я уверен, что в постели я лучше. Опыта у меня точно побольше. — А у меня знаешь что побольше? — Да чего я там не видел! — А вот и не видел! Я знаешь что умею? — А я… — Так давайте, — голос Акааши тише, но почему-то оба замолкли, синхронно одинаково подняв брови. — Проверим. — Это как? — Бокуто отмер первым. — Я вас оценю, — Акааши пожал плечами. Куроо открыл рот, и впервые не придумал, что сказать. — Один-один, — вздыхает он, наконец, отводя глаза. Людям с развитым воображением на обнаженного Бокуто лучше не смотреть: а то, чего доброго, представится, как он этими своими бицепсами вжимает в постель — горячий, потный. Он же ужасно выносливый, этот Бокуто. Хуже только случайно взглянуть Куроо в глаза — вот уж где бесы гуляют. Поэтому — да, Акааши отворачивается. Он сегодня — предельная сосредоточенность, воплощение объективности. Фемиде повезло — она была слепа. — Да в смы-ы-ысле… — стонет Бокуто. Куроо только самодовольно хмыкает и хлопает Бокуто по плечу, мол, не переживай, дружище. — Что там дальше? Штаны спускаем? — Бокуто оживляется, маякнув настроением в другую сторону — Акааши догадывается, отчего, и во рту чуточку пересыхает. Следом — уверенный шорох, и Акааши секунду медлит, прежде чем вернуться к оценке. На секунду представляется, как все это выглядит со стороны: двое не по возрасту развитых парня со спущенными шортами нависают над ним в запертой спальне. Акааши не страшно, нет. Что-то другое. На Бокуто, который стоит правее, взгляд невольно спотыкается: о, да, причина его уверенности в себе теперь более, чем очевидна. Акааши сглатывает, но почему-то с трудом. И не то чтобы Куроо природа обидела, о, нет, сэр, «не обидела» не то слово, но… — Два-один в пользу Бокуто-сана, — призносит Акааши, сохраняя голос холодным и неэмоциональным. — Ха, выкуси! — Важен не инструмент, а умение им пользоваться, — поучительно говорит Куроо, воздевая палец, а Акааши с некоторым трудом удерживается от того, чтобы не закатить глаза. Ну, предположим, Куроо прав. — К тому же, — возвращая шорты на место, Куроо самодовольно хмыкает — резинка звонко хлопает по голому телу. — Целуюсь я точно лучше. — Да уж конечно, — недоверчиво отзывается Бокуто. Не хочет проиграть. Даже здесь, дурашка — не хочет. Акааши поднимается и поворачивается к Куроо первому — раз он такой уверенный. Совершенно точно можно накинуть пару баллов за это абсолютно похабное выражение лица, за эту кривую, самодовольную ухмылочку человека, который может завязать в узелок вишневый черенок. Куроо улыбается и тут же наклоняется, легко касаясь его губ. Совсем слегка, будто пробуя. Это щекотно. Ведет кончиком языка по сухой коже и сразу же проникает внутрь, раздвигая губы. Все это ужасно, жутко медленно. Дразнится. Но, не дождавшись реакции, ладоням берет лицо Акааши и поворачивает голову, целует нормально. Целует — ох — хорошо. Чтобы не терять фокус, Акааши мысленно представляет, сколько вишневых черенков пало жертвой этого языка. Куроо незаметно подступает ближе, почти вжимается в Акааши, и тело его горячее печет даже сквозь одежду. — Эй, вы там заканчивайте, а? — ревнивое ворчание Бокуто внезапно оказывается очень к месту. Куроо отлипает, и глаза у него, демона, масляные и темные. Возможно, им не стоит проводить это соревнование, думает Акааши. Возможно, не поздно свернуть веселые старты, списать на технические неполадки. Додумать не успевает — Бокуто тянет его за руку, разворачивает к себе. Он нервничает немного, он всегда нервничает, когда дело касается Акааши, губы у него из-за этого немного покусанные, красные. Горячие, наверное. Акааши тянется сам. И Бокуто, мигом откликнувшийся, оказывается сразу везде: пальцами в волосах на затылке, горячими и накусанными губами на лице, дыханием на коже. Его так много, что кружится голова. Целуется он ни к черту, но от чего-то же подгибаются у Акааши колени, перехватывает же дыхание, будто его ударили под дых — но чем-то мягким, бесконечно мягким. Когда руки Бокуто спускаются ему на талию, он делает шаг назад. Губы печет. — Два-два, — говорит, и голос, к счастью, его не подводит. Из таких людей да гвозди бы ковать. Бокуто стонет в голос, Куроо смеется — негромко, хрипловато, чуть закинув голову назад, будто намеренно оголяя шею. — Давай дальше, — велит Бокуто. Акааши мельком выстреливает в него глазами — Бокуто неосознанно облизывает красные, блестящие губы — и тянется к ремешку сумки, брошенной у постели. На простынь летит глянцевый флакон, обещающий гипоалергенно-клубничную страсть, и длинная шуршащая лента. Куроо ожидаемо присвистывает. — А мы как, по очереди или… — Куроо замолкает, когда его взгляд напарывается на Акааши. Тот ведет брови чуть вверх — деликатно, но многозначительно. Куроо давится словами, давится улыбкой. Акааши руку дал бы на отсечение: слюной давится тоже. — Зачем же? Вы прекрасно можете действовать параллельно, — чуть приподняв уголки губ, произносит Акааши, пропуская меж пальцев серебристую ленту. — О, — коротко отзывается Куроо. Улыбается машинально, криво. Глаза у него — полнолуние мидриазных зрачков — не улыбаются. — Мне не нравится, что ты один еще одет, — встревает Бокуто и требовательно тянет Акааши за рубашку. Пальцы у него путаются в мелких пуговицах. Этими руками уж скорее рвать да тянуть на себя, сталкивая кожей, выбивая из легких весь воздух. Предлагать Акааши, разумеется, не будет, тактично ждет, пока Бокуто разберется с мелкими мерзавцами чуть дрожащими пальцами. К сопению Бокуто со спины присоединяется тихое, внимательное дыхание — Куроо принюхивается, как кот, ведет носом у самой шеи. Дразнится. Щекотно. Акааши ведет плечом раздраженно, а Куроо, будто в отместку, чуть прикусывает основание шеи. Бокуто расправляется с последней пуговицей и медлит, хотя пальцы его в паре сантиметров от Акааши. Рубашка с шорохом сползает на пол. Стоит ли оштрафовать его за заминку? Впрочем, это мило. Три-два, решает про себя Акааши. Куроо напоминает о себе легким поцелуем вдоль шеи, Акааши сдается: три-три. Руки обоих сталкиваются у Акааши на талии, и на секунду он теряется в ощущениях, но потом расходятся — пальцы Куроо мягко перебегают на спину, а ладони Бокуто широко, жадно оглаживают пресс, поднимаются к груди. — Красивый, — признается Бокуто, чуточку будто бы удивленно. И глаза открывает так широко, будто хочет вместить туда как можно больше Акааши. — Хочешь набить очков на комплиментах? — хихикает позади Куроо. Щекотный. Он весь раздражающе щекотный, касающийся слегка обещанием большего. Акааши стоит только попросить, но именно этого он делать не собирается. — Завали. Куроо и валит — Акааши на постель, и от своей невыносимой щекотки переходя сразу в поцелуи — спешные, смазанные. Влажные отпечатки от его губ оседают холодными пятнами на плечах и на шее, пока Бокуто гипнотизирует Акааши немигающим взглядом. Радостное золото в его радужке сменяет густая, тяжелая охра — железо да глина. Приоткрытые губы все еще мокро блестят. Четыре-три. Бокуто опускается перед постелью между колен Акааши, пряжку брюк тянет ловчее пуговиц, не глядя даже. Приходится приподняться, чтобы дать стянуть с себя одежду. Дальше Акааши не видит, потому что Куроо заставляет его повернуться лицом к себе, целует сразу глубоко и взросло, но чувствует, как Бокуто касается его колен губами, сжимает крепко пальцы на икрах. Может, он и не шутил, когда говорил, как ему нравятся колени Акааши. Он совершенно точно не шутил. Четыре-четыре. Если бы Акааши мог, он бы сейчас обязательно пошутил бы насчет капитанского противостояния, но интеллектуальных ресурсов ему хватает ровно на то, чтобы держать в уме счет. Конечно, он пропускает момент, когда Бокуто отпихивает Куроо и заменяет его рот своим — его поцелуй поверх неостывшего чужого ощущается странным на вкус. Они целуют его по очереди. Куроо сдается, спускается на шею и — да, самое время, наверное, оштрафовать его за алые пятна, которыми обещает расцвести шея. Или за это нужно прибавлять? У Куроо влажный, наглый язык. Пока Бокуто, сжав Акааши руками так, будто тот может в любой момент взять и испариться, он опускается ниже — щекотно… — очерчивает проступающий рельеф пресса. От языка остаются раздражающе-прохладные следы, отчего горячий рот на их месте становится еще желаннее. По части инициативы Куроо даст фору им обоим — отлипнув от Акааши, он ловко стаскивает с него трусы, располагаясь между ног, а Бокуто целует и целует: Акааши всерьез начинает казаться, что губы у него скоро напрочь онемеют. Он протестующе стонет, отпихивает Бокуто — чтобы перевести дыхание и стрельнуть глазами на Куроо, чья рука не спеша гладит его бедра от колен. Во второй флакон, и крышку Куроо отщелкивает лихо, ногтем. — Эй, Куроо, я хочу первым, — Бокуто переходит на свой детский обижулечный тон, но шершавыми ладонями продолжает наглаживать шею и плечи Акааши, и ладони эти взрослые, сильные. — Это же мой сеттер. «Мой» — и стискивает пальцы на плечах Акааши. — У тебя был анальный секс? — быстро спрашивает Куроо. А Бокуто, напротив, с ответом медлит. — Я растяну его для тебя, лады? — улыбка Куроо тянется влево и вверх. Куроо думает, что никто не знает, что так он улыбается, когда нервничает или на взводе. Акааши знает. А еще у Акааши отчего-то горят уши и лицо. — Ладно, — тихо соглашается Бокуто, и окончательно заваливает Акааши на спину, нависая тяжело и опасно. Теперь Куроо не увидеть, и от этого тревожно. От неожиданности Акааши негромко ойкает, стоит Куроо коснуться его холодными скользкими пальцами. — Больно? — спрашивает Бокуто, с легкой тревогой заглядывая ему в глаза. Скажи «да», и труп Куроо будут искать неделю с собаками. — Н-нет. — Хорошо. Куроо, к счастью, не торопится, даже, наверное, слишком уж: пальцы длинные, скользкие, Акааши уже чувствует, как легко они входят, трутся о чувствительные мышцы. И все равно стискивает зубы, когда Куроо добавляет еще один. Бокуто рядом трогает себя — и так же не спеша, пухлыми, зацелованными губами тычется то в лицо, то в изгиб шеи. Пять?.. Это пять? Сколько там было… Четыре — пять? Нет, уже поровну: пять — пять… Вровень идут, засранцы… Куроо отвлекается, чтобы надеть резинку. Пауза кстати, Акааши использует ее, чтобы перевести дух. Выходит половинчато: с одной стороны, невыносимо-горячий Бокуто под боком отстраняется тоже, с другой — мягко касается члена Акааши, лаская слегка. Первый вдох выходит полным, до самых дальних альвеол, вторым Акааши давится. Какие же у Бокуто большие руки. — Порядок? — участливо интересуется Куроо. Акааши кивает. На всякий случай несколько раз — рьяно, уверенно. Порядок. Лучше всех. А потом неосознанно замирает весь, даже дыхание задерживает и зачем-то считает в уме: пять, шесть… На девять Куроо останавливается, прижимаясь к нему пахом. — Акааши, ты не дышишь… Дыши, пожалуйста. Он даже не замечает, кто из них двоих это сказал, но послушно выдыхает и чуть-чуть открывает глаза. На белом потолке легкие-легкие золотистые полосы прошедшего через жалюзи солнечного света. Куроо не спеша начинает двигаться: мягкими, плавными движениями. Умелыми. Пропускает руки под коленями Акааши, приподнимает, прижимаясь ближе. Зажмуриваясь до цветных кругов перед глазами, Акааши окончательно теряется: слишком много касающихся его рук, слишком яркие, непривычные ощущения, и их так много, так много… — У тебя красивый голос, Акааши, — хрипло шепчет Бокуто в самое ухо. Жар, обжегший кожу, возвращает его в реальность. Голос? Акааши удается собрать разобранное на кусочки пазла сознание, удается услышать. Голос он узнает не сразу, но по напрягающимся связкам распознает — это он. — Хорош шептаться, — выдыхает со смешком Куроо и наваливается сверху, разводя ноги Акааши еще шире. И шепчет уже сам: — Ну как? Хорошо? Акааши не отвечает. Он не ответил, даже если бы его не заткнули поцелуем раньше, чем он нашелся бы, что сказать. — Сейчас будет еще лучше, — обещает Куроо и отстраняется. Мир переворачивается, и Бокуто, который был рядом, оказывается снизу, а взмокшую спину обжигает прохладой. Но даже так Акааши жарко настолько, что он, кажется, расплавится или сойдет с ума. Может, все вместе. Может, одновременно. Куроо движется быстрее, резче. Сзади ощущения острее, полнее, может, даже больнее — не разобрать, растерянные нервы не разбирают уже деталей, и с каждым толчком из горла, из самых связок бьется низкий, неузнаваемый звук. — Ничего себе, — пораженно выдыхает Бокуто, замолкая, когда Акааши запускает руки в его волосы, цепко и больно. Не признаваясь, что давно подумывал это сделать. Бокуто целует его открытый рот и тоже стонет в ответ. Куроо вдруг резко, под локти, гребет его к себе, поднимает вплотную, и спиной, прижатой к пышущей жаром груди, Акааши чувствует, кажется, все движения его мышц. И хорошо, что держит крепко, потому что колени, сжимающие бедра Бокуто, Акааши уже не держат, предательски дрожат. Внутри Акааши собирается большое, сочное; распуская ростки с каждым мокро звучащим толчком, оно проникает во все тело, пробегает электрическими искрами по нервам. Куроо низко стонет совсем рядом, и вибрация от его горла покрывает все тело мурашками. Он ускоряется, и Акааши сдается окончательно, но крепкие руки не дают упасть, больно впиваются в кожу пальцы. Куроо вдруг останавливается, по инерции делает еще несколько мягких толчков и роняет влажную, лохматую голову Акааши на плечо. Когда до Акааши доходит, растущий в нем пузырь, обещавщий наслаждение, с досадой лопается, и удовольствие ускользает. Куроо выходит медленно, но все равно неприятно. В голове звенит. Его наконец отпускают. Куроо деловито возится сзади, а находившийся до этого момента в созерцательном анабиозе Бокуто дотрагивается до его щеки. Неожиданно она оказывается прохладнее кожи. — Точно выдержишь второй раунд? — голос Бокуто мягкий, обволакивающий. И так же мягко он укладывает Акааши снова на спину, поддерживая под голову. Акааши смутно догадывается, почему он спрашивает. На тренировках капитан доводил всех до седьмого пота, и сколько Акааши ни пытался (сначала в шутку, а потом и всерьез), довести его до полного изнеможения, но ничего не вышло. — Да. Собственный голос звучит наждачкой. Бокуто улыбается с какой-то неожиданной эмоцией и смачно, сочно целует. Вступил в свои права, вот так. Расслабленный и мягкий, рядом приваливается Куроо и подмигивает: — Предпочитаю смотреть с первых рядов, не против? Только сейчас Акааши замечает, что у него все еще стоит. — Я вхожу, — предупреждает Бокуто, внезапно посерьезневший. Акааши смотрит на него снизу вверх, и с такого ракурса он выглядит старше на пару лет, выглядит как-то древнегречески. С глазами цвета амброзии его легко принять за какого-нибудь Зевса. Прежде, чем Акааши начинает задыхаться, понятливый Куроо отвлекает его от неприятных ощущений поцелуем. Тело еще чувствительное, но расслабиться удается с трудом, и у Акааши больше нет уверенности, что снова станет приятно. Бокуто незнакомый, тяжелый, руки чуть ниже талии держат клещами. Акааши не стонет даже — хнычет Куроо в рот. — Тише, малыш, — шепчет Куроо теплым, успокаивающим дыханием. Акааши отвечает невнятным мычанием. Бокуто не слишком церемонится, наращивая темп почти сразу. Кожа горит, там где ее касаются — касаются везде; тела рядом потные, горячие, скользят, шлепают с развратным звуком, и Акааши уже даже не пытается понять, где чьи пальцы, губы, волосы. Куроо тянет его к себе, на бок, и теперь Акааши зажат между ним и Бокуто, совершенно стиснут и, кажется, вот-вот самовоспламенится, сгорит, и по отпечаткам зубов в нем, может быть, признают то, что совсем недавно было Акааши Кейджи. Бокуто рычит, впиваясь зубами изгиб шеи со спины. Лучше этого звука нет ничего, лучше него только рука Куроо на его члене. Потом Куроо присовывает в кулак и свой тоже и целует развязно, как никогда до этого. Всего этого слишком много. Сквозь ресницы едва видно расплывающееся лицо Куроо, лицо мокрое — от слез, кажется, и все вокруг податливое, упругое, влажное. Акааши тихо и сдавленно стонет — и кончает Куроо в руку, но органы чувств еще отказываются работать как следует, и утробно-низкий рык Бокуто он слышит будто через вату. Куроо додрачивает и себе, расслабленно и длинно выдохнув, утыкается лбом в лоб. В его голосе — довольное, сытое урчание. В опустившейся тишине только Акааши дышит шумно, все еще широко и жадно раскрывая рот, будто иначе воздуха ему не хватит. Куроо тихонечко, на грани слышимости, усмехается, и напару с Бокуто, не сговариваясь, легко целует: один поцелуй приходится в плечо, другой — в лоб. Медленно оседает на коже чужой жар, чужой запах, и ноющими волнами расходится боль от всех укусов и меток, которыми его наградили. Бокуто ерзает, сплетает свои ноги с ногами Акааши. Довольный — понимает Акааши. И лица его видеть не нужно, все ясно по щекотному следу, который он оставляет кончиком носа на шее, по тому, как беззаботно шевелит пальцами на ногах. Куроо, кажется, дремлет — дышит глубоко и размеренно, чуть улыбаясь во сне, и улыбка не кривится, поднимает уголки почти симметрично. Вид у него крайне целовательный, но Акааши с трудом представляет, как сейчас пошевелиться. Его и самого начинает клонить сон в теплых, неостывающих объятиях. Но Куроо вдруг приоткрывает хитрый глаз, сгоняя всю дремоту: — Ну так что? Кто победил, Акааши-кун? Акааши вздыхает, прикрывает глаза и честно признается: — Я сбился на пяти. Бокуто сзади смеется, сжимая его сильнее руками, и Куроо, хихикнув, присоединяется к нему, запрокинув голову. Вибрация от их голосов щекочет, убаюкивает, ласкает нежнее любого прикосновения. Акааши улыбается и сонно утыкается в подушку.