Люди не меняются

      Грудь продырявили ледяные пальцы, раздавили как гнилой апельсин. Тяжело оставаться профессионалом, когда твоё счастье терпит поражение. Продолжать комментировать, словно не касается тебя всё это; словно не тебе потом вытягивать из жадного болота самопрезрения поломанное тело. Горло заболело, словно в него забили широченный кол. Слова отказывались выбираться наружу. И всё же Хавьер профессионал.       Юдзуру второй день не берёт трубку. Иногда ждёт, пока звонящий сдастся, иногда, психует и скидывает сам. Чаще включает режим полёта и вырубает вай-фай. Слышать Хавьера он пока не готов. При трудностях все бегут к самому родному, самому близкому, Юдзуру же бежит от родных подальше.       Олимпиада — волшебное место, с атмосферой возможности невозможного. А предыдущие две были вдобавок счастьем пропитаны. Азарт. Кураж. Давление. Тревога, выползающая за пределы контроля. Боль. Эйфория. От того, что доказал себе, доказал всем. Забрался на высоту, на которую большинству смотреть страшно. А сейчас?       Юдзуру знает цену победе. Он шёл выкупать её с кошельком набитым больше, чем на любом из ранних стартов. Набитым литрами пота и крови из ссадин; квадратными метрами синяков от светло-жёлтых до черничных; травмами, незалеченными, лишь купированными; лишениями, от необходимых до вовсе необязательных; неудачами и их жалящей болью; ванной, что давно работает зелёным светом для рвущихся наружу слёз; работой через ненависть к своему ремеслу, сменяющейся бесконечной любовью.       Состав кошельков одинаков у всех спортсменов, разница лишь в количестве купюр. У Юдзуру же они с трудом помещались в выделенные отсеки. Он был уверен, что ему хватит, чтобы расплатиться. Но платёж отклонили, обесценив всё, с чем он пришёл. Всё оказалось напрасно.       Давление всегда работало на него. Он не раз хвастался, что становится сильнее, когда зажат в угол. Будь то соревнования или тренировки, необходимость ощущать на себе взгляды, ожидающие совершенства, чуть ли не болезненна. Без запредельных ожиданий наступает расслабление. Комфортные условия размягчают дух. Спокойствие — худший враг его продуктивности. Юдзуру дерётся яростнее, будучи загнанным раненым зверем. Чем сильнее боль, тем бешенее желание впрыгнуть на верхнюю ступень пьедестала.       В этот раз давление дало сбой. Оно не пропало с конечными нотами произвольной программы. И даже в зелёной комнате, когда всё уже было предельно ясно, оно не исчезло. Юдзуру махал в камеры, аплодировал соперникам, заталкивая нервный срыв глубже, яростно затаптывал его ногами. Старательно вёл дружелюбные беседы, пока тело колотило дрожью. Чувство, что от него всё ещё что-то ждут, не оставляло. Будто он может что-то изменить. Будто что-то не доделал.       Это ощущение останется на несколько дней клокотать внутри. Биться о рёбра с криком: «Иди же! Ты не закончил! Почему ты сидишь?! Они ждут! Делай же что-нибудь!» Но Юдзуру прячется, концентрируется на восстановлении. Прячется даже от Хавьера, будто тот предъявит ему за абсурдные ошибки; потребует объяснений; упрекнёт в недостаточной работе.       «Что ты сделал с моим сальховом?! Дважды!»       Юдзуру решает «бить первым». Четырнадцатого февраля он объяснится сам, разложит всё по ящикам. Посмеет напомнить, что он двукратный.       После слов о неизменной важности акселя для не случившейся победы, давление неуверенно отступает. Аксель сырой. Чего вы, собственно, ждали-то?              Первые тренировки после произвольной лечат душу, целуют свежие раны. Таблетки почти помогают забыть, что пользоваться правой ногой до крика больно.       Юдзуру увлечённо набирает скорость. Хитро стреляет по сторонам глазами с искорками сумасшествия. Смехом заходится точно таким же. Мало кто из окружения способен приметить что-то нездоровое, но Хавьер раскусил бы его за пару секунд — ещё одна причина, почему Юдзуру отказывается выходить на связь. Он ищет. Он находит.              Негромкий стук в номер разрушает посторгазменную негу. Злость тихим рыком вибрирует в горле. Кого там принесло под ночь? Юдзуру поднимается на ноги и раздражённо собирает с пола разбросанную одежду. Стук становится громче, сгоняя с кровати и Синьюя. Юдзуру кое-как накидывает одеяло поверх истерзанной простыни, и торопливо открывает дверь.       — Хави? — глаза округляются, что чайные блюдца.       Тело обступает жар инквизиторского костра. Колени разваливаются, с трудом держат. Ему конец. На этот раз точно конец, но он не хочет об этом знать. Вот бы просочиться в землю до самого ядра. Сгореть в том без остатка. Одиннадцатого февраля казалось, что хуже его жизнь уже не станет. Некуда ниже падать. Так он ещё не ошибался.       — Т-ты… как ты здесь?..       Голова даже не пытается что-то придумать. Из такого не выпутаться.       — Ты не отвечаешь на телефон. Я спать не могу, — Хавьер проходит внутрь. — Как ты? — пытается поцеловать, но Юдзуру отстраняется. Смотрит побитой собакой. Сердце в глотке бьётся, вот-вот наружу выскочит вместе со скромным ужином. На ключице багровеет пара небольших пятен.       Радость в Хавьере медленно сползает к пяткам. Глаза прозревают, и в нос ударяет запах пота. Знакомого, до боли родного с примесью чужого, резкого. Хавьер в замешательстве оглядывает потрёпанную кровать. Крутит головой и тут же находит возле входной двери ошарашенного танцора, который вчера нагло кружил его любовь на руках. Тот выставляет ладони перед собой.       — Чувак, я… — усмехается. — Я понятия не имел. Он не говорил.       — Не сомневаюсь, — Хавьер сверлит Юдзуру злой стеклянной обидой.       — Я, лучше, пойду.       Дверь хлопает, и крепкая рука тут же стискивает зацелованную шею.       — Сколько ещё я должен это терпеть?! Сколько ещё я должен стаскивать тебя с рандомных членов?! Когда ты научишься справляться по-другому?! — короткие ногти больно впиваются в кожу. Хавьер резко трясёт рукой. — Есть в этой голове хоть зёрнышко уважения ко мне?       В ответ раздаётся лишь легкое сипение, и не только потому, что извлечь сейчас изо рта слова почти не реально, но и потому, что сказать на это Ханю нечего. Хавьер ловил его на изменах и прежде. Но Юдзуру не старался оправдываться, лишь единожды сказал: «Мне было нужно. Не моя вина, что тебя вечно нет рядом.» Единственное, чего можно было добиться от него — это сухое «прости», и разговор заканчивался.       Да, Хавьер знал о его излюбленном методе отвлекаться от пожирающих мыслей. Но прежде не заставал с поличным. Сидя в родительском доме, через монитор понимал, кого «душа его» выбрал на ночь, но вот чтобы так… Злость загорелась новой вспышкой, и он отдернул руку, испугавшись, что придушит к чертям эту бесплатную проститутку.       Юдзуру хватается за шею, дышит загнанно. Поднимает на Хавьера глаза виновато-печальные, приводя в бо́льшую ярость. Ну, надо же так уметь! Такое лицо состроить, словно это он здесь жертва!       Хавьер грубо толкает его на кровать, наплевав на больную ногу. На всё наплевав. Единственное, что волнует — это как накормить Юдзуру хотя бы кусочком той боли, которой тот бессовестно швыряется от старта к старту. Ох, он ему устроит. Всё дерьмо вытрахает!       Желание до страшного дикое. Перед глазами яркими надписями горит: «Накажи! Подчини! Перебей чужой запах! Изваляй в себе! Присвой!»        Дрожащие от обиды пальцы преодолевают сначала нетугую резинку белья, а следом с легкостью проникают во влажное тело. В голову выстреливает отвратительная мысль, но Хавьер гонит её. Нет, не мог Юдзуру так поступить с ним. С кем попало и без презерватива? Не мог. Это просто смазка. Смазка. Хавьер проверяет догадку.       — Фу, блять! — яростно трёт руку о пододеяльник. — Сука! — несколько раз ударяет кулаком возле растрёпанной головы. — Сука-сука-сука! Я убью тебя! Убью тебя, слышишь?!       Ноги едва держат, словно не родные, словно на протезы подменили, но он продолжает кружить по комнате. Пинает собственный чемодан. Юдзуру же лежит не дыша, шевельнуться боится, лишь голову руками прикрывает. В которой единственная мысль мечется — Хавьер его больше не простит. И правильно сделает. Но он не может его потерять. Не выживет без него. Пальцы зарываются в собственные волосы, тянут до боли. Почему всё именно так?       «Ну, зачем ты приехал?»       — Иди в ванную, — голос звучит отстранённо, по-чужому. Юдзуру вздрагивает и несмело мотает головой.       — Ты чё, блять? — из Хавьера вырывается удивлённый смешок с нотками сумасшествия. — В ванную я сказал! — он пытается стащить Юдзуру с кровати, но тот вырывается, цепляется руками за изголовье.       — Мне нельзя! Сегодня нельзя, Хави! Нога! Там штука! Не знаю… как компресс! Она до завтра! Нельзя мочить!       Хавьер останавливается и с презрением оглядывает фигуру, которая пытается сжаться до теннисного мяча.       — Пожалуйста. Это серьёзно, — тихо просит Юдзуру.       Через пару минут на больной ноге оказывается несколько целлофановых пакетов, примотанных тейпами как скотчем.       — Пошёл.       Больше Юдзуру не спорит. Послушно раздевается и залезает в душевую кабину. Нервно хмыкает.       — Будешь смотреть?       — Буду мыть.       — Хави… — голос впервые за сегодня дрожит, срывается на последней гласной.       — На локти и колени. Живее, — Хавьер снимает с крюка душевой шланг. Откручивает насадку. Настраивает температуру воды.       — Нет…       Юдзуру прилипает спиной к противному пластику. Чувствует, как ступни обступают горячие ручейки. Пар превращает глянцевые стенки кабины в матовые.       — Опускайся, — Хавьер отводит взгляд и запрокидывает голову, пытаясь глазами удержать подступающие слёзы.       — Не делай этого, — кукольное лицо искривляет молящая гримаса. — Не унижай меня так.       — Это я?! Унижаю тебя?! Тогда как называется то, что делаешь ты?!       — Прости меня… я... я люблю тебя, правда. Я не хотел…       — Сука, захлопни рот! — Хавьер громко ударяет по дверце. — У тебя сперма из зада вытекает! Прямо, блять, сейчас! Прямо передо мной! А ты о любви вздумал вещать?!       Слова краской обжигают щёки, Юдзуру закрывает лицо руками. Ему впервые противно от себя такого.       — Я…       — Заткнись! Заткнись. Лучше заткнись нахуй. Пока я не повесил тебя здесь. Бля-ять… Вот же… блять!       Хавьер тоже прячет глаза за ладонью       — Я не хотел, чтобы так получилось…       Неуместный смех прорывается сквозь плотно сжатые губы.       — А как хотел?! А?! Как должно было получиться?! Ты счастливо оттраханный прилетел бы в мои объятья?! В какой раз? Сотый? Двухсотый? Боже…       — Мне было плохо, — Юдзуру шмыгает носом. — Слишком плохо, чтобы терпеть. Ты не понимаешь… ты не поймёшь.       — Я был четвёртым. Я понимаю как никто. Но зад свой никому не подставлял. У тебя же вечно две беды: то слишком плохо, то слишком хорошо. Опускайся, сказал.       — Дай, — Юдзуру неуверенно протягивает руку. — Я сам.       В ответ суровое молчание, и голос звучит уже мольбой.       — Хави, пожалуйста. Если не отдашь… знаешь же, что сопротивляться не смогу… но не поступай так со мной. Пожалуйста. Дай, я сам.       — Плевать, — Хавьер бросает шланг. Тот извивается и рисует несколько влажных линий на зеленой толстовке. Юдзуру шустро ловит его, усмиряет. С облегчением прижимает к груди.       — Дождись меня там, — шепчет несмело вслед, взгляда с пола не поднимая.       Хавьер останавливается в дверях. Он и так не собирался уходить. Просто не смог бы. Между ними происходило столько всего, что их отношения невозможно описать привычными понятиями. Неопознанный гибрид из дружбы, ненависти, любви. Животной нужды друг в друге, способной закрыть глаза абсолютно на всё. Единственная сложность — не свалиться в сумасшествие.       Шум воды слышится громче, чем был, возвращает Хавьера из воспоминаний. Он оборачивается на поникшую обнаженную фигуру. «Как будто хоть в одной из вселенных я бы не дождался» — проговаривает про себя, и выходит из ванной.       Срывает постельное, бесцельно топчет его ногами. Заказывает свежее.       — Большое спасибо. Я справлюсь сам, — выпроваживает ответственную горничную. — У друга небольшая лихорадка из-за травмы. Пара часов — и вот насквозь. Но сейчас уже лучше. Думаю, сегодня мы Вас больше не побеспокоим. Ещё раз спасибо.       Спокойными движениями застилает кровать, а грудь когти рвут. От мысли, что этот громила прикасался к обнаженному Юзу сердце стынет. Хочется бежать за ним, найти, бить, пока лицо не превратится в багровое варенье, но… что кулаками махать понапрасну? Виновник лишь один, и он всего в нескольких метрах. За ним не нужно бежать, он сам придёт.       Хавьер делает глубокий вдох. Ложится под одеяло. Делает выдох. Даже мысли не допускает, что Юдзуру не любит его. Конечно, любит. По-своему. И только его. Нет ему дела до китайского танцора, как и до всех предыдущих. Он может сколько угодно растрачивать тело, но душа навсегда останется у Хавьера.       Вода смолкает, и с трудом успокоившееся сердце начинает новый скоростной забег.       Юдзуру не торопится выходить. Вероятность того, что комната пуста, до незначительного мала, но всё же есть. Проверять страшно.       К облегчению, Хавьер лежит на кровати и дырявит усталыми глазами выключенный телевизор. Юдзуру становится легче дышать. Словно затяжной ливень перемежился, и из-за тучи выглянул кусочек солнца, рисуя над головой радугу.       Облачившись в свежее бельё, он неторопливо ложится на противоположную сторону полуторной кровати. Воздух твердеет, сковывая всё вокруг.       Юдзуру хочется прижаться всем телом. Они так давно не виделись. Но он не считает, что теперь имеет на это право.       Хавьеру хочется прижать, впечатать в себя навсегда, но кем он станет, любовно обняв человека, который буквально час назад стонал в чужих руках?       — Хочешь что-нибудь сказать? — он не выдерживает. Это напряжение сожрёт его.       Юдзуру жмурит глаза до мерцающих звёздочек. Им бы только продержаться до утра. Он клянётся мысленно, искренне клянётся, что не подпустит к себе больше никого. Ни в каком виде не позволит прикасаться. Лишь бы Хавьер дал шанс. Последний. Самый-самый.       Он не считал это проблемой. Не понимал, чего тот злится. И сейчас не до конца понимает. Подумаешь, потрахался. Великое дело. Секс — почти как спорт. Попотел, отхватил «вкусных» гормонов, и спишь сладко. Но столько боли в родных глазах Юдзуру не примечал ранее. От стекла влажного карего собственные убеждения пошатнулись. От кружащих карикатур, каким он предстал перед Хавьером, примчавшимся к нему от беспокойства, на страх и риск, захотелось снова в душ. Запереться и сдирать верхний слой кожи металлической губкой.       — Ты всё знаешь. Неважно, что я скажу. Это не оправдает меня для тебя.       — Я об играх.       — А что о них? Ты не видел? Я проиграл. Всему на свете.       — Что с ногой? — Хавьер приподнимается на локте и откидывает одеяло в сторону. — Выглядит хреново.       — По ощущениям так же.       Теплые губы легко касаются чуть выше незнакомой конструкции, обнимающей лодыжку, и в глазах Юдзуру тут же блестят слёзы.       — Э-эй, — Хавьер обеспокоенно прижимает его к себе. — Так сильно болит?       Тот отрицательно мотает головой, хотя после недавней борьбы против похода в душ боль и вправду зазвучала сильнее.       — Плевать на неё. Почему не оставишь меня? — голос дрожит. Истерика приближается широкими прыжками. — Зачем терпишь? Уходи. Зачем тебе нужен? — слоги с трудом складываются в слова. Бьёт огромный речевой фонтан из скачущих мыслей, смеси языков и плохо сконструированных предложений, который перемежается рыдающими всхлипами. Хавьер терпеливо слушает, позволяет выплеснуться всему, что несколько дней упорно задвигалось в темные углы.       Постепенно плач затихает, дыхание выравнивается. Юдзуру намертво вцепляется в чужую футболку. Упирается лбом в грудь.       — Хави, — шепчет жарким дыханием.       — М?       — Не хочу, чтобы ты не был со мной. Ты будешь?       Разумеется, Хавьер будет. Всегда будет. Только говорить об этом прямо — гордость не позволяет. Признайся он, и Юдзуру совсем забудет, как стесняться. Он старательно обдумывает ответ, не замечая своего громкого дыхания.       Юдзуру пугается. Спешит привести аргументы.       — Я больше не стану так. Никогда не стану. Только твои руки хочу. Не поверишь мне. Я понимаю. Но ты увидишь, я не вру! Не стану больше!       — Тише. Успокойся.       — Не буду! Они не могут быть как ты! Не хочу их! Они все не такие!       «Их». «Все». Челюсти сжимаются — зубы вот-вот в песок раскрошатся. Сколько было этих «их» и этих «всех»? Хавьер со счёта сбился. На руках точно пальцев не хватит. Дышать становится трудно, будто кто-то в живот пнул. Руки сами бесконтрольно сжимаются на рёбрах. Как же велико желание скомкать их. Скомкать всего Юдзуру как фантик. Но Хавьер расслабляет пальцы и старательно выдавливает:       — Хорошо.       Радоваться рано. Хавьер действительно не верит, хоть прежде Юдзуру не нарушал подобных обещаний — он их просто не давал. И всё же люди не меняются за один вечер, это он знает наверняка. Но пока он в силах прощать, он будет прощать. Главное, не прибить Юдзуру, хотя бы до пятидесяти.