***
Леонид слишком любит свою работу. Без нормальной еды, без секса, с тремя часами сна он может существовать, а без работы — никак. Сразу начинается ломка, хочется ближе ко льду, к своим ученикам, чтобы направлять, подтягивать и отдавать всего себя. Это внешне большую часть времени он кажется холодным, спокойным и невозмутимым, на деле же шторму внутри него позавидовал бы Айвазовский. Разумеется, работа нервная, с забитым графиком, когда перекус в дороге или на ходу, когда голова не успевает коснуться подушки, а уже надо вставать, когда перелетов так много, что земли под ногами не чувствуешь, а дом — это лед, а не то место, где лежит часть вещей и периодически удается поспать. Он выматывается. Адски. Работает скорее на энтузиазме и упрямстве — быть лучше, обогнать, прыгнуть выше головы, видеть фамилии своих учеников в первых строчках турнирных таблиц и получать награды за тренерство. Если бы не травма и возраст, он бы сам проводил двадцать два часа в день на льду, ел бы минут за пятнадцать, а остальное время спал. Но его время, как фигуриста, прошло. Хотя, чего скрывать, иногда он выходит на лед — и тогда трибуна замирает. Леонид не катается на льду — летит над гладкой поверхностью, плывет, увлекаемый внутренним течением, чувствует каждую мышцу своего тела, каждую царапину и выемку на застывшей воде, не сбивается, балансирует, полностью отключив голову. Он воздух. Он в своей стихии.***
Леонид снова приходит в тот же клуб, давая второй шанс то ли себе, то ли заведению, то ли его «услугам». Сразу придирчиво осматривает помещение, особенно внимательно разглядывает танцоров и направляется в сторону самого большого скопления народа. Девушка такая тощая, что становится страшно — вдруг сломается, но двигается она грациозно и уверенно, обвиваясь вокруг шеста белой лентой и стекая на пол сверкающей змеей. Из одежды — повязка на бедрах и две метелки на сосках, которые на мужчин действуют как перышко для котов. И Леонид смотрит — опускается в свободное кресло и жадно следит за плавными движениями рук и бедер. В такие моменты он искренне сожалеет о том, что как-то установил для себя свод правил, одно из которых заключалось в том, что в его жизни нет места случайному сексу на один раз, хотя, казалось бы, в его случае это единственный нормальный вариант, потому что времени на адекватные отношения у него нет, как и, если честно, сил и желания. Он научился справляться со стрессом на тренировках, следя за своими учениками и чеканя команды. Научился смотреть на людей как на экспонаты в музее — смотреть и наслаждаться можно сколько угодно, а трогать нельзя. Научился получать удовольствие другими способами и сейчас, спустя столько лет, уже не чувствует особого дискомфорта. Танцовщица надоедает — невкусно, однообразно, вычурно-пошло, а его больше цепляет эротика. Так что Леонид проходит через толпу, решает позволить себе один бокал чего-то легкого и направляется к барной стойке. Дожидаясь заказа, изучает глазами зал и видит смутно знакомую фигуру. Как он неудачно попал.***
Когда еще в средней школе со всех возможных сторон по причине смазливой мордашки ему пророчили место где-то между элитной панелью и пыльным шоссе, Герман решил по простоте душевной согласиться и воспользоваться не то чтобы дружеским советом. Он закончил школу, для галочки отучился пару лет в каком-то колледже, чтобы родители не слишком сильно пилили, и ушел заниматься танцами у знакомого, который согласился взять его бесплатно при условии, что тот будет убираться в помещении каждый вечер после занятий. Цена более чем подходящая, так что Герман не думал. Главной целью было не продавать свое тело в грязном плане, а превратить себя в искусство. Поэтому приоритетом всегда была недоступность, за чем в «Ближе к телу» обещали следить еще с момента подписания договора. И за почти четыре года обещание ни разу не было нарушено. Герман живет сценой, не может без внимания, без восхищения в чужих глазах, для него важно знать, что он желанен, привлекателен, недосягаем и от этого еще больше интересен. Он следит за своим здоровьем и телом, спит положенное количество часов, не изнуряет себя диетами и длительными тренировками, но следует предписаниям личного врача и трижды в неделю ходит в спортзал. Только на красивое тело придут посмотреть и только за него отдадут деньги. Камень в том случае привлечет внимание, если будет блестеть. Именно на сцене, под прицелом десятков глаз, он чувствует каждое мгновение своей жизни, как если бы опустил руку в воду и пропустил мутную жидкость сквозь пальцы — приятная пульсация бесконечно движущейся энергии. Он отдается всецело, растворяется в музыке, ощущает каждый бит, отзывается телом, не сдерживает себя в движениях, не боясь показаться слишком откровенным или даже развратным — в конце концов, он работает в стриптиз-клубе и на нем редко надето что-то больше шорт или какого-то особенного белья. Бывают шоу-программы с раздеваниями, когда он может выйти и в костюме, и в плаще, но чаще — положенный минимум. Играет одна из самых любимых композиций, и Герман искренне кайфует, раскачивая бедрами, не открывает глаз, дышит мерно и глубоко, когда вдруг… — Сейчас была бы уместна третья позиция. Герман как-то поспешно распахивает глаза, слегка морщится, потому что свет прожекторов отражается от блесток на щеках и в уголках глаз, и ему не сразу удается найти источник звука. Он подается немного вперед, прикрывая чувствительные глаза рукой, и видит сидящего перед сценой человека. Первая мысль — как ему не жарко в такой теплой кофте. Вторая мысль — с выражения именно этого лица рисовали эмоцию «недовольство» для детских книжек. Третья мысль — как же он красив. — Прошу прощения? — дыхание все-таки совсем немного сбилось, так что приходится сделать паузу посередине вопроса. — Четвертая позиция совершенно не подходит для этого положения. Ты скорее похож на рожающую лягушку, чем на танцора. Еще немного ноги согнуть — и будет картинка из учебника биологии. Ступор. Непонимание. И совершенно неожиданный восторг. Разговаривающий с ним человек буквально излучает власть и уверенность, которая сквозит и в сложенных на груди руках, и в откинутой назад голове. Даже легкий изгиб губ — предположительно презрение, но Герман решает окрестить это флиртом — отдается странным восхищением в груди, и он совершенно внезапно для себя улыбается. — Никогда не интересовался, как рожают лягушки. Мужчина закатывает глаза, поправляет челку и хмуро смотрит на него. — Речь идет совершенно не об этом, а о том, что вы не знаете азы и ваш танец выглядит карикатурно и издевательски. — А это плохо? — Герман искренне не понимает и смотрит на него, хлопая подкрашенными, и без того длинными ресницами. — Разве юмор — это плохо? — Но не на сцене. Точнее, не на такой сцене. — Людям, однако, нравится, — неуверенно тянет он, глядя по сторонам, и только сейчас понимает, что совершенно забыл про то, где он и какова его задача. Но он не в состоянии оторвать восхищенного взгляда от этого человека, который оказался первым за все эти годы, сделавшим что-то неожиданное и оттого притягательное. — Да и вам, скорее всего, тоже, раз вы все еще тут. — Хотел дождаться окончания твоего, назовем это так, танца, чтобы сказать, что ты даже носок нормально не тянешь, но не выдержал твоего издевательства над присутствующими. — Это больше похоже на «Я бежал за вами через весь город, чтобы сказать, как вы мне безразличны», — по-детски прямо отвечает Герман и пожимает плечами. Мужчина каменеет. Даже в тусклом свете зала видно, как он бледнеет, и это так очаровательно, что Герман улыбается еще шире и с трудом сдерживается от того, чтобы прямо сейчас усесться к нему на колени. Кстати, об этом. — Может, я смогу изменить ваше мнение, станцевав лично для вас? В противном случае, если вы все еще будете недовольны, можете не платить за приват — я попрошу вычесть сумму из своей зарплаты. Синие глаза смотрят холодно и непонимающе. — Зачем тебе так рисковать? — Хочется вас удивить. — Не получится. — Так вы все равно ничего не теряете. — А время? — изящные брови образуют две дуги, словно мосты через реку. — Вы явно никуда не торопились, если пришли сюда. По слегка дрогнувшему уголку губ Герман понимает, что был прав, слезает со сцены, кивнув знакомому танцору, чтобы тот его заменил, и совершенно бесцеремонно берет своего нового знакомого за запястье. Тянет в сторону ближайшей свободной комнаты, на ходу объясняет стоящему в стороне администратору, чтобы это помещение закрепили за ним, заталкивает мужчину в ложу и запахивает полупрозрачные шторы. — Меня зовут Герман. — Сочувствую, — как надменно. — А вас? — А меня не Герман. Герман тушуется, не понимая, тот шутит, заигрывает или показывает характер. Возможно, все вместе, но это еще более сложно, потому что в его жизни все всегда случается как-то слишком просто, и сейчас ему трудно разобраться в настрое посетителя. То ли вся эта театральность — часть большого плана по завоеванию его внимания, и тогда ему нужно дать Оскар, потому что игра на высшем уровне, то ли в комнате душно вовсе не из-за того, что сломался вентилятор. Они оба молчат какое-то время, глядя друг на друга: Герман — выжидательно-заинтересованно, мужчина — равнодушно-устало. И, наконец, второй выдыхает, словно делает ему одолжение всей жизни: — Леонид. — Вам очень подходит ваше имя, — снова эта бровь крышей. — Вы действительно похожи на льва — силой, фигурой… — Как ты можешь это говорить, если первое я даже не демонстрировал, а второе скрыто одеждой? И давай определимся на берегу, — Леонид усаживается поудобнее, откинувшись назад, и закидывает ногу на ногу, — флиртовать со мной не стоит. Я на такое не реагирую. — Именно поэтому приняли закрытую позу, чтобы была возможность спрятать… реакцию?***
Этот мальчишка делает что-то невероятное. За буквально десять минут знакомства он умудряется ошарашить уже раз в пятый, причем так сильно, метко и неожиданно, что Леониду требуется время, чтобы придумать подходящий ответ, отбивая мяч в невидимой игре в пинг-понг. Он не уверен, что Герман в курсе того, что у них началось необозначенное вслух соревнование «Кто кого загонит в угол», но остановиться — значит, сдаться. Наверное, ему не стоило вписываться в этот цирк с приватным выступлением и позволять вертеть собой, нужно было или сразу уйти, или остаться в зале, но почему-то ему стало интересно. Впервые за многие годы его заинтересовало что-то кроме баллов за выступление и результатов отборочных, поэтому было бы неправильно так легко отмахнуться от возможности увидеть что-то новое. Тем более бесплатно. Так вышло, что за тридцать пять лет жизни Леонид не пробовал ничего необычного в постели. Любимая миссионерская поза, крайне редко — наездница, от силы пару раз за все время — раком, скорее смущающий, чем приятный минет, да и все, по большей части. И вовсе не потому, что не получалось — элементарно не было желания. Кончить можно и от обычной позы, совсем не обязательно оборачивать ногу партнерши вокруг шеи, как шарф, и сдерживаться от стонов в кабинке вонючего торгового центра с незакрывающейся до конца дверцей. Экстрима много, смысла ноль. Пока Леонид думает о том, правильно ли он вообще поступает, идя на поводу у малознакомого юноши, тот самый юноша включает музыку и приглушает свет. Неоново-красные лучи скользят по его телу, оглаживая его алыми мутными лентами, выделяют изгибы и рельеф, приковывают внимание к особенно аппетитным местам, и Леонид смотрит. Черт, разумеется, он смотрит. Только в какой-то момент спрашивает непривычно сипло для себя: — А тебе сколько лет? — Сюда моложе двадцати одного не берут, не переживай, — улыбается Герман, отбросив с лица немного влажную от духоты челку. — Мне двадцать пять. Леонид не знает, зачем ему эта информация, но на душе становится спокойнее. Как если бы он что-то планировал. Но они ведь здесь исключительно ради танца, верно? В таком случае он может ни о чем не переживать. Благодаря фигурному катанию Леонид знает, кажется, всю музыку на свете, потому что за все годы участия в этом виде спорта с той или иной стороны он слышал буквально все жанры и заценил всех исполнителей. Так что композиция, которую выбирает Герман, не оказывается новой — Леонид даже помнит прокат одной своей ученицы под ремикс этой песни. Но если первые полторы-две минуты у него в голове женская фигура в сияющем костюме на льду, то потом внимание всё-таки приковывает мужское тело в кожаных шортах и с ошейником на шее, находящееся прямо перед ним. Пластичное, грациозное, движения чёткие, отработанные, отточенные до совершенства — это нельзя не признать. Хотя бы мысленно. В какой-то момент Леониду даже становится обидно от того, что такой способный человек демонстрирует свои таланты именно таким образом, по сути, обрубая их на корню и не давая возможности развиться в будущем. А потом Герман садится к нему на колени. Леонид немного зависает, словно экран с плохим интернетом, потому что настолько концентрируется на конкретном образе танцора, что упускает момент, когда тот отпихивает его руку, которой он упирался в свое бедро, немного толкает его в грудь и, перекинув через него ногу, усаживается к нему на колени. Льнет ближе, слегка прогнувшись, чисто, искренне и при этом безумно возбуждающе смотрит в глаза и плавно потирается пахом. Святой аксель… — Ты когда-нибудь спал с мужчинами? — зачем тебе эта информация, Виноградов? — Я девственник. Звенящая тишина. — И так танцуешь? — Чувствую музыку. И смотрел много порно. Очень много порно, — Герман смеётся так тонко, невинно, словно они обсуждают погоду. — И, может, у меня нет опыта, но я не совсем глупый, чтобы не понять, что ты возбудился. — Ты буквально сел на мой член. — Неправда. Он выше. В таком положении прямо на него сесть будет вряд ли удобно. Леонид смеётся. Впервые за много лет он смеётся искренне, громко и не из-за успеха на работе.***
Полгода спустя — А если не получится? — Герман так крепко стискивает запястье Леонида, что тот вздрагивает, повернувшись к нему. — Это даже не соревнование. Просто показательные выступления разных танцевальных площадок. Тебя никто не осудит за ошибку. — Кроме тебя, — и Леонид кивает. Что правда, то правда, но Герман знал, на что шёл, соглашаясь вступать с ним в отношения. — Что поделаешь. Ты же сам все равно постоянно просишь от меня искренности. Герман кивает и прячет лицо у него в ключице, ощущает крепкие ладони на лопатках и выдыхает. Он знает, что в него верят, что его поддерживают, что хотя бы одни горящие глаза на трибуне точно будут. — Соберись, — более строго произносит Леонид. — Ничего не бойся, но и не халтурь. Ты тут круче всех. Ни у кого больше нет за спиной опыта танцев у шеста, — Герман краснеет и пихает его в живот кулаком. — А если серьёзно, — Леонид кладет ладони на его щеки и гладит большими пальцами, — ты все сможешь, хороший мой мальчик, главное гори этим, как ты можешь. Герман кивает, ловит украдкой один поцелуй, коснувшись его щеки своими губами, распрямляет плечи и, поправив воротник костюма, идёт к сцене. Кто говорил, что жизнь после двадцати пяти заканчивается? Вот у него она только начинается.