«Fuck You?»

Она сидит на полу в своей комнате, захламлённой и не совсем организованной, собственно, как и сама Лиса. Старый деревянный пол, обшарпанные стены, сорванные с петель шторы и разбросанные по углам вещи. Постоянный беспорядок обычно связывают с таким банальным состоянием, как лень и нехватка времени. Однако у Манобан всё гораздо сложнее:  у неё этот беспорядок творится в душе, глубоко внутри, там, где никто ничем не достанет. А может, раскидывая вещи, она пыталась заявить о себе, мол, вот она я, обратите на меня внимание. Может и да, когда-то, когда ей было за десять, когда ушла мать, заявив, что ей всё осточертело, но не сейчас. Не в восемнадцать. Сейчас она медленно сползает на пол, касаясь голыми лопатками холодного пола, устремляет бесцветный взгляд в потолок, с которого свисает белоснежная паутинка; желание вслушаться в тишину с треском провалилось. Снизу доносятся биты бессмысленной музыки в духе а-ля 90-х, сопровождаемые громкими визгами и матом кучки подвыпивших дружков отца. Ежедневная рутина: отец вновь в запой. Безнадёжный алкоголик и нарушитель спокойствия. Беспечный, эгоистичный и совершенно самовлюблённый. В своей жизни он сделал всё, чтобы разрушить свою семью и даже то, что когда-либо вселяло в сердце надежду или радость. Ничего нового. Голоса снизу становятся только громче, сейчас надежда остаётся на то, что кто-либо из соседей пожалуется, и сюда отправят патруль; а пока Лиса переводит взгляд в сторону шелеста листьев, доносящегося из разбитого окна, освещённого ярким светом фонарей, вслушиваясь в громкий рёв постепенно затихающего глушителя. Холодный ветер приятно бьёт в лицо и треплет пшеничного цвета волосы, итак от природы слегка растрёпанные; в уголках глаз скапливается горячая жидкость, вызванная, скорее всего, горечью во рту и всем этим дерьмом в её жизни. Манобан слегка шмыгает носом, с тяжестью сдерживая так и не стёкшие по щекам слёзы, и, потянувшись за банкой пива рядом, обхватывает её тонкими пальцами. Дверь слева открывается. В проёме стоит не менее потрёпанная этой жизнью и пьяная в хлам, видимо, одна из подружек отца и пытается сквозь заплетающийся язык сказать что-то. Лиса хмыкает и, раскрыв складной нож в руке, пробивает банку из-под пива где-то посередине, тут же прикладываясь к ней губами и делая освежающие глотки. Вошедшая женщина ещё что-то мямлит, что Лисе слишком быстро надоедает: одно движение кистью, и нож из её руки острым лезвием втыкается в дверной проём. Ещё бы пара сантиметров, и можно было бы прибить незваную гостью к нему за скуловую кость. «Звучит заманчиво» — проносится в голове, и как только она поворачивается с обезумевшим взглядом, дверь моментально захлопывается. На это Манобан лишь моргает и вновь откидывается на спину, но уже свернувшись на бок. Лиса не знает, когда у неё абсолютно вся жизнь пошла по пизде, в какой момент на неё обрушились серые тучи, а полосы в жизни стали кривыми и чёрными. Нет, она и не пыталась это выяснить, но знала одно: отсюда надо выбираться. Но как правильно сформулировать ответы на вопросы в голове, которые ей не позволяют сделать этого? Пустая банка катится по полу, присоединяясь к десятку таких же, а Лиса тянется за самодельно скрюченной сигарой в карман, которую частенько и другим толкает, таскаясь в одни из похожих ночей по не совсем безопасным переулкам. Если так подумать, это неплохой заработок. Для неё, по крайней мере. Затягивается настолько глубоко, насколько только может, чтобы лёгкие имели возможность за раз задохнуться, ведь у неё самой таковой не имеется. Прикрывает веки в наслаждении, так и не заметив вновь открывшуюся дверь со стороны и закрытый за широкими плечами приглушённый свет с коридора. – Лалиса Манобан, – не менее приглушённый, незнакомый голос, пускающий дрожь по телу. – Вот я тебя и достал. – Сложно было? – Лиса лениво потягивается на полу, игнорируя беглый взгляд, которым обвели натянувшееся в струнку тело. –  Я вроде не пряталась, – дополняет, зажимая меж зубов тонкую сигарету, поворачивает голову на приближающегося незваного гостья. – Набегалась? – высокий парень останавливается в паре сантиметров, давая возможность себя лицезреть. Лиса шанса не упускает. Парень высокий, подтянутый, на нём чёрные джинсы и такого же цвета кожанка, надетая поверх белоснежной футболки. На руке, в которой лежит её нож, красивые массивные явно дорогие часы, на пару десятков баксов точно потянут. Лиса ухмыляется собственным мыслям, уверяя, что с ними он отсюда уже не выйдет, а ей хороший ужин и неплохой шопинг на завтра обеспечен, пусть она и понятия не имеет, кто это такой и что он делает в её комнате. Его чёрные волосы, похожие по цвету на воронье крыло, зачёсаны назад. У него довольно острые черты лица, а режущий взгляд темно-кофейных глаз направлен на неё. Лисе кажется, что по его мнению она должна уменьшиться под этим чертовски непростым взглядом и захотеть снять с себя кожу, потому что дружелюбием от парня и не пахнет, но увы. Да, есть в нём что-то опасное, несомненно, но от Лисы веет могильным холодом, и, в конечном итоге, кожу снимет она с него. Зубами. Всё же внимательность не помешает, особенно когда тот перекладывает нож в правую руку, а Лиса достаёт  припрятанный под кроватью пистолет, без сомнений направляя на парня. Он здесь не просто так, и он этого явно не скрывает. – Чего надо? – вскочив на ноги, тушит сигарету босой ступнёй об пол Манобан. – Совсем охуела? – его голос немного пропитан удивлением. – Охуел твой хуй, – склоняет она голову на бок. – Да ты нарываешься, – только подтверждает своими словами незнакомец, вспыхнувшего восхищения на дне загоревшихся огнём глаз не скрывает. – Давно уже ни на что... – у  Лисы от пробирающего до костей взгляда в голове мутнеет, – спокойствия хочется. – Я наслышан о тебе, – мысленно растягивая чужое имя на языке, а следом расстёгивая короткий топ, еле прикрывающий чужую грудь, парень перекладывает нож на комод рядом. – Я был удивлён. Ты самая юная преступница, которую я встречал. Слышал, у тебя так же одно правило на всё: либо сотрудничество, либо «билет в один конец». В деле расправы ты довольно изобретательна и следов не оставляешь, как я понял, но ближе к делу... – Тогда у тебя три минуты на то, чтобы съебаться из моей комнаты, – на полном серьёзе, чуть ли не клацая зубами, отвечает Манобан, перебирая свои мысли и его слова у себя в голове. – Ты обидела мою сестру, – тот наступает, тонкие пальцы на рукояти пистолета сжимаются мертвой хваткой. – Правда? – театрально удивляется Лиса, вскинув брови и пытаясь вспомнить все передряги, в которые она попадала за последнее время. И кое-что на ум всё же приходит. Она словила экое сходство между его внешностью и той, которая ей пару дней назад проходу не давала. – Не Чон ли? – тот выгибает бровь в знак подтверждения и дополняет открытой угрозой «Чонгук».  Одного имени достаточно было бы чтобы встрепенутся, довольно знакомое и наслышанное среди не только узких кругов. И, судя по недавнему происшествию, такой поворот вполне был ожидаем, но не в лице самого Чон Чонгука – сеульского чёртового наркодилера, который является главой нехилой организации по торговле наркотиками, в этих кругах он считается одним из самых опасных. Он даже входит в число самых разыскиваемых беглецов города. Плюс, сверху у него есть довольно странная организация – «Muerte a Secuestradores – Смерть похитителям», какая-то военизированная группировка, цель которой заключается в том, чтобы отомстить за похищение членов картеля и их семей. Исходя из всего этого и его имени Лиса понимает – он по её душу. – Шлюшка натравила на меня своих псов и хотела изнасиловать, – что есть, то и выпаливает Манобан. Было бы что скрывать. – Но не буквально ведь, – срывается на короткий смешок парень, искренне восхищаясь промелькнувшим мимолётным испугом на миловидном личике, – Не знаю, что она в тебе нашла, могла бы где-то подрочить, например, потеребить сосок, дала бы пару раз полизать. Бабе в душу попасть легче всего, потеребив шмоньку, но нет, ты разбила сердце моей малышки... – Морду, – поправляет Лиса, поморшивщись от прозвучавшего. – Она в реанимации, – тот сводит брови к переносице, от смешка и след простыл. – Скоро оклемается,– хмыкает она. – Думаешь, я это так оставлю – он не спрашивает, утверждает. Рассматривает её сантиметр за сантиметром, всё надеется найти хоть что-то, что заставит его возникший интерес угаснуть, но нет, напротив, он только разгорается. Тут была бы уместна злость и ярость, вот только с каждым её словом и бесстрашием эти эмоции отходят на второй план. – Сделать одолжение? – хищный оскал не портит красивое лицо Манобан. – Одним ударом с ней воссоединю. Манобан понятия не имеет, откуда взялась это смелость, но бороться она намерена до последнего. На лице ни намёка на сожаление, и вот теперь восхищение парня сменяется раздражением, заставляя его податься вперёд, а Лиса предупреждающе снимает пистолет с предохранителя. – Ещё один шаг – разъебу! Первый выстрел попадает мимо мужского плеча, всё же слегка задев плотную ткань и тонкую кожу. На второй он выворачивает ей руку и, с одного удара сбив с ног, валит на пол, заглушив выстрел в постели. Пистолет катится за угол. Лиса не из робкого десятка, на следующей же секунде седлает его и, нанося удар за ударом, целится прямо в лицо. Первый разбивает губу. Второй – бровь. Третий – с щеки струёй стекает кровь. – Не врали ведь, когда сказали, что кулак это – твой второй язык, – Чонгук, поначалу заворожённый, не сразу понимает, под кем и под какими ударами находится, а вот думать о том, стоит ли поднимать руку на девушку, времени нет. Он одним ударом в лицо ладонью скидывает её с себя. Чертовка не сдаётся, и парень, наплевав на приличия, влепляет ей кулаком в бок. И ещё один, и ещё, пока Манобан не бьётся об стену позади и не валится на мягкую кровать, захлёбываясь в собственной крови. Он же выплёвывает свою на грязный пол и в последнюю секунду перехватывает на весу чужой кулак. – Я, кажется, не предупредил. Я не посмотрю на то, что ты девка, хоть и дерёшься не хуже нехилого пацана. Чонгук, пока взбирается на кровать, пару раз головой бьётся об стенку, прилегающую к ней, и всё же перехватывает руки девушки, заводя за голову. Она не сдаётся, он же коленями зажимает чужую голову, не давая ей сделать и лишнего вдоха, крепкими бёдрами вжимая в простыни. Он надолго зависает на ней взглядом, яркими глазами, пылающими огнём. Картина один на миллион, но сил в ней хоть отбавляй. Лиса всё видит, всё замечает. Каждое движение на его лице, как злость сменяется на ярость, пропитанную грязью, и расширенные зрачки, которые сворачиваются серой дымкой, пропитанной похотью, зажатая между бёдрами, чувствуя, как «не сложно додуматься что» упирается ей в подбородок. – Да, ты меня вставляешь, продолжай, – без какой либо иронии усмехается парень, чуть ли не сломив хрупкую шейку. – Пошёл нахуй! – по слогам сквозь зубы выговаривает Лиса, клацает зубами предупреждающе, но Чонгуку это напоминает лишь сжатого от страха и беспомощности лисёнка. Хотя, так оно и есть, лисёнок, лучшего и не придумаешь. Только плохой лисёнок, грязный, опасный и до ужаса манящий. Продолжающий вновь и вновь посылать его нахуй, вот только Чонгук в этом послании слышит лишь одно – «трахать тебя». Дальше времени зря он не теряет, нагибается. Она оказывается проворнее, обнажая зубы и в прямом смысле впиваясь в чужое и, кстати, уже достаточно стойкое для нормы достоинство. Чонгук шипит от пронзившей чувствительную плоть боли и влепляет ей пару жарких пощёчин. Он пытался не портить это красивое лицо, но рассекает ей верхнюю и нижнюю губу, чего не скажешь о нём самом. У Чона кровь с ран на лице хлещет, удары у девушки правильно поставлены, так ещё и рука тяжёлая. Он слегка приподнимается, хватает за светлые волосы и пару-тройку раз бьёт по изголовью кровати. Лиса на несколько долгих секунд теряет сфокусированность, перед глазами темнеет, картина плывет, похотливые руки добираются до её тела. – Да брось, – рычит от представшей перед ним картины и удовольствия Чонгук, одним движением руки рвёт чужие спортивные штаны, тут же отправляя на пол, а она ещё и без нижнего белья, отвал бошки. – Небось уже потекла. Чонгук долго не церемонится, мигом лишая и себя одежды. У него колом уже стоит, и чтобы это случилось, ей просто хватило распахнуть свои янтарные лисьи глаза. Лиса, кажется, приходит в себя, когда у неё колени в стороны не по своей воле раздвигаются, и тело болючими укусами покрывают, с ясным осознанием, что сейчас произойдёт. Чонгук, в целом, не церемонится, силой раздвигает длинные и не менее красивые ноги, слегка поглаживает, пристраивается и входит с первого толчка и до конца, сорвав истошный крик с алых от крови губ, не даёт ей даже опомниться, переходя на молниеносные движения, превращая её тяжёлые крики в истошные вопли. Лиса, с одной стороны, будто в страшном сне, а с другой в адском огне, но на самом деле под дьяволом по имени Чонгук, который вертит ею как хочет, с каждой минутой меняя не только положение, но и угол проникновения, будто упорно пытается найти в ней что-то, что находит, когда крики затихают, а вместо него вырывается глубокий стон. – Я так и знал, сучка, – рычит он, – с первых секунд понял по твоим чёртовым лисьим глазам, – Чон обхватывает её за талию. Раз за разом врывается в чужое тело, переходит на глубокие толчки, оставляет синяки на нежных боках, царапает нежную кожу о бляшку ремня. Лиса, так и не привыкнув к новой порции грубости, пытается расположиться удобнее, облегчить себе боль из-за разрывающего её члена, к размерам которого сложно привыкнуть, но парень держит её стальной хваткой, не даёт пошевелиться и грубо насаживает на себя, заставляя проглатывать крики. Манобан уже на следующей секунде теряет рассудок, что есть сил впивается острыми ногтями в его руки, заставляя зашипеть, и, сделав упор на них, подминает парня под себя, наваливаясь сверху. Пару раз заезжает кулаками по итак разбитому лицу парня, только с его членом внутри, с которого почему-то не слезает. Хоть он и чуток, но хватку теряет. Чон захлёбывается в собственной крови, а ещё от её рук, которые вцепляются в глотку, а ещё от её взгляда, который прошибает его электричеством, и под напором, который нарастает. – Ждёшь, что я увижу смерть в твоих глазах? Этому не бывать, но я раскрою тебе врата в Ад, – у Лисы даже голос меняется, скорее на дьявольский, возобновляет толчки, сильнее впиваясь острыми ногтями в глотку парня, будто аорту хочет достать, желательно вырвать с потрохами и скормить ему же. Если Чонгук хотел её унизить и для этого развязал эту войну, протопавшей, униженной или проигравшей из неё Лиса не выйдет, только с победой в правой руке и с трофеем в левой – его жизнью. Чонгук заходится в кашле, Лиса как-то по-дьявольски усмехается и, приблизившись к чуть ли не посиневшим от нехватки воздуха губам парня, впивается в них болючим и довольно глубоким поцелуем. Она не делится с ним воздухом, наоборот, оставшийся забирает, усиливает движения бёдрами, доводит полумертвого парня до пика, при этом полностью перекрывая ему воздух.  – Я на таблетках, – как ни в чём не бывало улыбается в лицо встрепенувшемуся парню, отлипая от его губ. Чонгук, в последнюю секунду перехватив её за бёдра и навалившись сверху, со звериным рыком кончает, бурно изливаясь в неё же. Горло дерёт, дыхание слишком тяжёлое, отдышаться получается только с глубоким кашлем, но двигаться не перестаёт, пару раз скользит по своей же сперме и, сжав уже её горло, будто пытаясь отомстить, с последним заходом полностью обессиленным валится на хрупкое тело, которое тяжело вздымается. Чонгук не понимает, что только что произошло, он никогда прежде в таком сумашествии не оказывался. Столько адреналина. Доза лучшей дури из его же партии, которую он толкает другим и этим губит город, даже рядом с ней не стоит, и он не прочь повторить. Повторить раз за разом, без остановки, днями и ночами напролёт, потому что это был слишком уж отвал всего. Вот только Лиса так не считает, она с легкостью скидывает его с себя и, выбравшись из-под парня, встаёт в позу. – Вали! – бросает ядовито парню, который жгучим взглядом обводит горячее тело, Лиса же голышом топает в душ, измазанная и в крови и в чужой сперме. Возвращается также голышом спустя пару минут, думая, что от того след простыл, но её ожидания не оправдались. Чонгук, сам измазанный и в своей, и в чужой крови, сидит в кресле и курит, одетый по пояс. В левой руке белый платок, окрашенный в алый, который он моментами прикладывает к носу. – Охуенно, – одно слово, но сколько в нем стали. Разглядывает чужое тело – идеальное тело, на котором медленно расцветают красивые алые бутоны и следы от его пальцев, хоть и у самого на шее хороший отпечаток нарисован. – Нахуй иди! – Ты с него больше не слезешь. Лиса показывает средний палец и сверлит его взглядом. Чонгук медленно поднимается, она даже не моргает, смотрит, дыру в нём проделывает. – Мы ещё не в расчёте, мало крови. – О, я могу и больше пролить, – приблизившись, у мочки его уха шепчет, хоть внутри все горит, будь его воля он бы сразу её прикончил. Интересно, что мешает ему сейчас это сделать? – Где драться научилась? – Чонгук глубоко затягивается и выдыхает дым прямо в её лицо, раздражая совсем свежие раны. – На улице, – Лиса не то, что не прокашлялась, у неё даже ресницы не дёрнулись. – Дикий лисёнок, – вырывается у Чона и тот машинально тянется к алым губам своими, на что та колко бросает: – Поцелуешь меня – отрежу язык! Чонгук коварно усмехается и морщится от разбитой и кровоточащей губы, искренне поражаясь этому исчадию ада и, будто приговор, выдаёт следующее: – Я заберу тебя, сделаю своей. Как так получилось, что у меня есть этот город, но нет тебя? – Нахуй, – сквозь зубы шипит Манобан. – Ещё встретимся, лисёнок, – Чонгук затыкает её сигаретой в руке, приложив к разбитым губам, и разворачивается. Это слово начинает его раздражать. И вот, не успев дойти до двери, он вновь его слышит, заставляя остановиться и вынуждая на последующее решение, которое он принимает в то же мгновение. – У тебя двадцать минут, прежде чем я прикурю пачку, придумаю сто причин «почему» и после заберу тебя. Для чего ты мне нужна – ответь сама.