***
в больнице слишком скучно и серо — никаких тебе тренировок, никаких забегов до самой ночи и даже никаких прогулок по всей деревне и ее окрестностям, к которым уже давно привык. ушибы под бинтами и пластырями жутко болят и щипают, гай бы даже заплакал, но больнее другое. от их неустанных напоминаний, от идеально чистых до тошноты стен, от порванного и наспех зашитого заботливыми руками костюма, от всего вокруг прежняя обида настигает новой волной: он не смог. не отомстил за папу, не натренировался так, чтобы дать отпор, не отстоял честь того, кто всегда горой вставал за него, одной лишь улыбкой и неизменным «спасибо за поддержку!» вводя обидчика в ступор. большой мир уже не такой добрый и приветливый, каким выглядел тогда, с папиных плеч. но дай рядом. заботливо дует на разбитые колени и локти, мягко целует в перебинтованную макушку, шепча, что все пройдет и заживет, что вот еще чуть-чуть, и гай снова будет тренироваться, чтобы стать в разы сильнее, что его ждет столько всего прекрасного в деньках его юности… а гай дает волю слезам, по-своему, по-детски вжимаясь в родительское плечо и крепко сжав маленькими ладонями ткань привычного родного костюма. мокрые глаза так и вопрошают: «ну как же ты не понимаешь, папа, что болит у меня совсем не голова?», – а слабые ручонки все сильнее трясутся. не то от истерики, не то от злости на мир, вмиг ставший недружелюбным. гай молчит, не зная, как об этом сказать, не закричав позорно на всю коноху о своей слабости — о том, что не смог защитить честь родного папы… он лишь глотает соленые слезы и клянется себе, что не позволит никому так говорить о нем больше никогда. ни за что. даже если в грязь лицом придется упасть еще пять тысяч раз!***
гай тихо всхлипывает, обняв отцовскую руку и сжимая ее крепче — в попытке спрятаться от плохого и избавиться от чувства обиды. его сердце, наполненное любовью ко всему вокруг, внезапно варварски разбили и растоптали, не дав и шанса на то, чтобы проявить хоть часть из своих сил. академия оказалась куда сложнее, чем гай мог себе представить, едва поступив. мечты о хороших друзьях, самых огромных среди класса способностях и признании разбились о суровую реальность: таких как он, без навыков в ниндзюцу и гендзюцу, не пропустят в мир шиноби просто и спокойно. и сколько бы он ни пытался — результата ноль! заученная фраза с благодарностью — лишь повод еще больше высмеять и выставить позором… и есть ли после этого хоть что-то светлое, когда каждый день он вынужден приходить домой, скрывая слезы обиды и постыдной жалости к себе? любящие руки осторожно вплетаются в волосы, поглаживают макушку, чешут и успокаивающе спускаются ниже, останавливаясь на спине и своим теплом даря веру в лучшее. «чшшш», — дай не говорит ничего кроме тихого звука, но все плохое постепенно отступает, оставаясь в воспоминаниях кошмарным сном, некогда побеспокоившим отдых ребенка. мир проявил свое настоящее лицо, злорадное и ужасающее, вмиг разбив все то доверие, что когда-то взрастил в наивном детском сердце. но папа рядом… а значит, все еще есть смысл стараться и улыбаться в лицо неудачам.***
нет времени. нет времени зайти домой, нет времени забрать уже остывший обед и даже любимые данго. «я по дороге куплю, ото-сан!», — у гая никогда нет времени на то, чтобы побыть с даем рядом хотя бы ничтожную минуту. состязание с какаши, важная миссия, тренировки в любое время суток, лишь бы не возвращаться домой — каждый раз новый повод, на который дай с гордостью и без капли обиды говорит о том, что его мальчик совсем вырос и забылся во взрослых делах. когда гай в отвращении отдергивается от привычных объятий, дай снова ищет этому оправдания: «чувства для шиноби на последнем месте», – и только ностальгически выдыхает, вспоминая, как гай, будучи малышом, сам тянулся за прикосновением и поглаживанием, ластясь к отцовской руке. где же то время и скольким же нужно заплатить, чтобы вернуться в него хоть на краткое мгновение? а теперь он совсем уже взрослый, но все еще такой кроха… «нет времени!», — чуть не выкрикивает гай, уворачиваясь от последней попытки приобнять на прощание перед самой сложной в его жизни миссией — военной. совсем недавно объявили, что на миссии с разведкой будут брать даже совсем зеленых ниндзя, ведь любая информация на войне дороже золота. дай улыбается, ничуть не волнуясь и прекрасно зная: пока он рядом, гаю совсем ничего не грозит.***
в объятиях дая гай снова чувствует себя беззащитным и слабым ребенком — тем самым, который смотрел на мир с улыбкой, гордо выглядывая из-за отцовской макушки. в папиных объятиях тепло, безопасно, и нет места для боли — только для любви, лечащей любые раны, даже душевные и самые глубокие. его ласково и заботливо гладят по голове, перебирая спутанные волосы, нашептывая тихую и интересную историю — новую легенду из всего их множества, что дай знает. как в детстве, когда гаю долго не удавалось уснуть, и родительские руки медлительно гладили его спину под монотонный неспешный рассказ о смелых и сильных шиноби, некогда защищавших страну… глаза сами закрываются, но так не хочется упускать этот момент — вот бы дослушать рассказ до конца, вот бы еще с минуту погреться теплом грубых ладоней, мягко и любовно гладящих и успокаивающих! вот бы только подольше насладиться их заботой, не ждать пробуждения, чтобы снова с улыбкой открываться миру. и радовать папу… гай тихо выдыхает, — больше не судорожно, уже спокойно, — прежде чем провалиться в глубокий крепкий сон. он увидит мирные сны, картины, в коих нет места войне, смертям и вечной боли, которую ему доводится испытывать непрерывно… он увидит все то, за что будет сражаться долгие годы и однажды чуть не отдаст жизнь, подобно отцу. и пусть утром он осознает, что обнимал лишь свою же подушку, мокрую от постоянных слез, но одно будет знать точно, даже когда смирится — папа всегда рядом. во что бы то ни стало.