***
Подготовка к празднику шла полным ходом: к Романовым невозможно было подойти, ведь их все время окружали участники выступления для обсуждения стихотворений и постановки. Было выдвинуто условие — от каждого класса по три чтеца. Единственные, кто до сих пор не записал своих чтецов — это «А» класс. Многие одноклассники Московского слишком пассивно отнеслись к предстоящему празднику. Их отношение ко всему этому мероприятию можно было назвать «не будет уроков — и на том спасибо». Однако были и исключения в виде Алёны и Арины. Дождавшись, когда последний ученик отлип от Александра, Михаил подошёл к нему. — Привет. Мы определились со чтецами, — сказал Миша. — Здравствуй, — с легкой улыбкой на лице поздоровался с ним Романов, — Назови, пожалуйста, их имена и фамилии. — Упаева Алёна, — начал перечислять староста «А» класса, — Трубежская Арина и Московский Михаил. Услышав имя последнего чтеца, Саша с искренним удивлением взглянул на Московского. — Не смотри на меня так, — беззлобно усмехнувшись, произнес последний, — Я тоже, к сведению, стихи люблю. — Хорошо… — тихо протянул Александр, — Когда выберете стихи, которые хотите читать, сразу приходите ко мне. Нам нужно распределить всех чтецов по секциям. — Что за секции? — Секции по тематике стихотворений. Пока у нас три секции. — И какие же? — Философская лирика, гражданская лирика и любовная лирика, — ответил бывший староста «Б» класса. — А знаешь, — немного пораздумав, выдал Московский, — Запиши меня в секцию любовной лирики. Михаил готов был поклясться, что на щеках Романова заиграл небольшой румянец. — Ладно… — замешкавшись, сказал Саша, — А стих уже есть на примете? — Есть. «Заметался пожар голубой…»***
Буквально через два дня все списки были готовы и вывешены на входной двери в актовый зал. Внимательно изучив их, Московский сделал вывод, что самой малой секцией по количеству участвующих оказалась секция гражданской лирики, а самой крупной — секция философской лирики. Ничего поразительного в этом Михаил не нашел, ведь и без этих списков знал, что здешние десятиклассники — большие любители пофилософствовать. Особенно, когда Лёша и Гоша проносят перелитую в бутылку из-под воды водку на праздники. — Да говорю я тебе — влюбился Московский! — явно не замечая Мишу, начала рассуждать незнакомая ему рыжеволосая девушка. — Да с чего ты взяла? Я даже не уверена, что Московский вообще любить умеет, — поддержала беседу её смуглая худощавая подруга. — Ну у него же были отношения с Камалией. Значит умеет! — Глупая ты… — вздыхая, произнесла вторая, — Встречаться — не значит любить! Я разговаривала с Камалией, и она мне сказала, что они даже толком не целовались. Так, изредка за ручку гуляли. Раздался звонок, и обеим девушкам пришлось покинуть место беседы, оставив Михаила наедине со своими мыслями. Московский даже не помнил, как он оказался в кабинете и как сел за свое место — его сознание было забито совершенно другим. Он думал лишь о том диалоге, что он услышал у актового зала. В блондина было невозможно вселить сомнения, потому что если он в чем-то уверен, то уверен на все сто, если даже не на двести. Но вот когда дело касалось чувств… Умеет ли любить Миша? До недавнего времени он был убежден, что нет. Как так получилось, что он стал встречаться с Камалией? Ответ прост: у него были «какие-то» чувства, у неё были «какие-то чувства», а какие именно — никто не знал. Совсем скоро и «какие-то чувства» пропали. Ну как пропали… Скорее, переросли в братско-сестринскую любовь. Они мирно и добровольно разошлись, Михаила вполне устраивает их дружба, и он искренне рад за её новые счастливые отношения со Святославом. А вот с Сашей… С Сашей всё совершенно иначе. Рядом с Сашей бешено бьётся сердце, рядом с Сашей взгляд прикреплен только к нему, рядом с Сашей зарождается безумная ревность, рядом с Сашей… всё иначе. Да, Московский влюбился.***
Актовый зал был полон репетирующими свое выступление десятиклассниками. Пройдя сквозь них, Миша занял место в первом ряду. Прогоняя свое стихотворение в голове, староста «А» класса начал скользить взглядом по залу: Костя, который со всем чувством и тактом читал «Послушайте!» Юре и Илье; Камалия, своим бархатным голосом читающая «Вечер» Бунина для Пожарского; Коля, из которого Руслан и Матвей, уставшие от его монотонной читки, всеми силами пытаются выдавить эмоции. На сцене стоял Лёня Амурский и максимально драматично чуть ли не кричал пушкинского «Узника», а на него оценивающе смотрели Романовы и мягко прижимающийся к Саше Приморский. Какое-то неприятное чувство завладело сердцем Московского. Он знал, что староста «Ж» класса влюблен в Александра со времен, когда Миша встречался с Камалией. И если раньше Михаила это мало волновало, то сейчас ревность затмила всякий здравый смысл, поэтому нет ничего удивительного в том, что в этот момент в его голову пришла не самая хорошая с моральной точки зрения идея. — Приморский, — подозвал Миша. — Да? — отпрянув от плеча Саши, застенчиво произнес Владимир. — Мне Оксана сейчас написала, что Соёл и Мирон на третьем этаже дерутся. Говорит, без тебя не могут их разнять. — О боже… — испуганно пролепетал Вова и быстро направился в сторону выхода. Убедившись, что Приморский вышел из зала, Михаил занял его место и своевольно положил свою руку на руку Александра. Он вновь заметил так полюбившиеся ему блеск в глазах и румянец на щеках Романова, но при этом он так же и чувствовал меланхоличное состояние рядом сидящего парня. — Волнуешься? — Московский развернулся всем корпусом в сторону Романова. — Немного, — пряча прядь волос за ухо, кротко ответил второй и продолжил слушать Амурского.***
Настал тот самый день «икс». Практически всё дневное время они потратили на то, чтобы украсить актовый зал и собрать самих себя. Все участники мероприятия были довольны проделанной работой — зал, передающий атмосферу девятнадцатого века, восхищал всякого входящего в него. Да и сами десятиклассники выглядели так, будто прибыли прямиком из того же века. Выступление началось. По всему залу раздались аплодисменты, приветствуя чтецов гражданской лирики. Стоящие за кулисами десятиклассники внимательно слушали их и пытались уловить реакцию публики. Больше всех волновались за выступающих Софья и Александр. Раздались восхищенные выкрики и аплодисменты, и выступающие покинули сцену, уступая место следующим. Как только начали раздаваться голоса чтецов философской лирики, оставшимся за сценой участникам стало легче на душе. Даже Романовы явно расслабились и просто наслаждались выступлением сверстников. И вот пришла очередь любовных лириков. Они вместе вышли на сцену и заняли свои места. Первый чтец начал рассказывать свое стихотворение… Саша максимально старался сохранять спокойствие, в особенности, когда очередь дошла до Миши. Он непроизвольно восхищался красотой Московского, который прямо сейчас так сильно напоминал Есенина: в этом костюме, отдающим аристократичным духом, и с белокурыми кудрями, которые ему быстренько накрутили Алёна с Ариной днём. Да, Михаил Московский до безумия красивый — это Саша никогда не отрицал и не мог отрицать. — Мне бы только смотреть на тебя, видеть глаз светло-серый омут… Эти слова застали Александра врасплох. «Он не мог ошибиться. Он же на всех репетициях читал «злато-карий». Ну не мог он ошибиться!» — все лицо Романова было залито краской. — И чтоб, прошлое не любя, ты уйти не смогла к другому. «Похоже он действительно влюблен… И влюблен именно в Соню, » — пришла на ум самая страшная мысль.***
Выступление закончилось выходящими из актового зала зрителями, бурно обсуждающими с восхищением выступления участников. Сами участники начали веселиться, шутить и повторять свои выступления для сверстников. Однако Миша не мог найти среди них самого зачинщика сегодняшнего мероприятия. Как бы он не старался отыскать кудрявую темноволосую макушку, найти её не удавалось. — Он сейчас в коридоре на третьем этаже, — вдруг раздался низкий голос Уралова. Он положил свою руку на плечо Московского, — Поднимись к нему. — Спасибо, — быстро кинул блондин и двинулся в нужном направлении. Третий этаж, на удивление, оказался крайне безлюдным, и единственным признаком жизни на нём были только Миша и Саша. Вопреки всем правилам безопасности, последний сидел на подоконнике, прислонив голову к окну. Даже издалека было видно, что по белым, как чистый лист, щекам текли слезы, которые юноша изредка вытирал своим льняным платком. Миша, боясь спугнуть сероглазого, старался подойти максимально осторожно. Саша даже не сразу заметил его. — Не беспокойся, Миша, это просто на эмоциях после мероприятия, — заранее ответил на вопрос Романов, — Ты отлично выступил. — Мы все отлично выступили, — поправил его Михаил. — Я хотел… — шмыгая, начал Александр, — Я хотел сказать, что я не против ваших с Соней отношений. Ты, главное, не обижай её… — Соня? Саш, ты о чем? — Ты ведь на репетициях безошибочно рассказывал стих, а на самом выступлении зачем-то сказал о «светло-серых» омуте глаз… — Ну как «зачем-то», — с улыбкой сказал Миша и взял из рук собеседника платок, самостоятельно утирая с его лица слезы, — этот омут — мой самый любимый. — Ну вот, — медленно спускаясь с подоконника на пол, сказал второй, — Ты же говорил о… — Она тут не при чем, — прервал его Московский, — Думал я совсем не о ней, а о ком-то более значимом для меня. После этих слов Саша устремил свой взгляд на все ещё улыбающегося Мишу. А Миша и не мог перестать улыбаться, пока на него смотрят переливающиеся множеством морских жемчужин на дне того самого любимого омута глаза. — И о ком же ты думал? — с надеждой спросил Александр. — О тебе. Романов упустил тот момент, когда оказался прижатым к стене и почувствовал на своих губах губы голубоглазого. Миша с жадностью впился во влажные и солёные от слез губы темноволосого парня, одной рукой придерживая его за подбородок, а второй — лукаво поглаживал его талию. Когда кислорода стало критически не хватать, паре пришлось разорвать поцелуй. — Люблю тебя, Саша, — отдышавшись, прошептал на ухо возлюбленному блондин, — Только о тебе и думаю. — У меня с собой ключи от нашего кабинета. Ты знаешь, он тут недалеко… — еле выговаривая слова, проговорил Саша. — Мне нравится твоя идея, — поцеловав парня в висок, Миша взял его за руку и повел в сторону нужного класса.