Короткий разговор

К горлу был приставлен меч, живот его проткнут, а левая рука обрублена по локоть. И все же, эта тварь — тварь с лицом и голосом, и поведением Вей Усяня — оставалась жива, и улыбалась чему-то своему, мутными глазами разрезая пасмурное стекло дождливого неба. Ванцзы хотелось вывернуть ее грудную клетку наружу, порвать хрящи, разодрать ребра, лишь бы добраться до сердца, уже застывшего и усохшего сердца, рядом с которым покоились бы золотое ядро и душа, и выпытать, вытрясти все, все про жизнь — именно Жизнь — и про то, где шастала она тринадцать лет, и что ее подобной сделало. И с губ твари — внезапно, как и первая капля дождя падает с неба на дегтярные волосы Ванцзы — срывается свист. Как песня: мурлыкающая, больше булькающая, звучащая надрывно, прерываясь глубоким хрипом. Убаюкивающая, как колыбельная перед сном. — Ля-ля-ля… Меч сильнее впивается в шею твари. Ванцзы медлит. Тварь переводит свой взгляд — глаза, такие же серые, как и рыдающее небо, с каждой секундой сильнее блекнут — пытаясь рассмотреть заклинателя — и свою смерть — на прощание, но видит только помесь пятен, и самым ярким, к его большому сожалению, горит не белый цвет похоронных одежд Гусу Лань, а багряные вспышки капель крови, застывших на веках и затекающих в глаза. И с отстраненным сожалением думает, что их последняя встреча была не такой, как хотелось бы. В порыве с трудом поднимает голову, сильнее только напарываясь на запачканную сталь меча, тянет руку к чужому лицу, пытаясь дотянуться до блелной кожи, улыбается: — Лань Чжань, я вспомнил. Тогда… в пещере… много лет назад… Это ведь ты был… Лань Чжань! Я вспомнил, вспомнил! — сиплый голос звучит по-настоящему счастливо. Лань Ванцзи внутренне каменеет. Хриплый смех обрывается тихим хрустом — но слишком громким в одиночестве среди деревьев и дождя. Поднятая рука, так и не притронувшись к желаемому бархату белой кожи, с приглушенным стуком падает на пожелтевшую опрелую траву. Лезвие Биченя легко разрубает позвонки, и голова, более не едина с телом, накреняется в бок под неестественным углом. Лицо косит, и неправильная, доселе радостная улыбка теперь напоминает уродливый оскал, а глаза — закатившиеся пустые белки обычного мертвеца. Лань Ванцзи колотит, хоть с виду он все такой же равнодушный и непоколебимый, его трясет — где-то там, внутри, глубоко под кожей дрожат нервы и осыпаются мелкой крошкой кости. Он стоит, все так же ровно, но не отстранив Бичень от отрубленной головы. Не думает, впервые за долгое время очищая голову от мыслей, и не зацикливаясь на навязчивом вопросе: чары любого порожденья тьмы после кончины должны исчезнуть, а тело — приобрести истиный облик. Он стоит долго — холодная крупная морось уже успевает пропитать верхние одежды и размыть кровь в бледно-алые разводы на острой стали меча. А после, резко развернувшись, уходит, не удосужив мертвое тело прощальным взглядом, оставляя после себя легкий аромат сандалового дерева, медленно растворяемого озоном. Так нужно, так правильно. Он должен в ордене понести наказание. Неважно зачем — лишь бы было не тошно, не плохо, не повадно и дальше на что-то надеяться. Да, точно, он нарушил правило и — мало того! — поддался чарам грязного демона. Вей Усянь мертв, и — о, каким наивным он был! — больше не вернется, а душа этого в прошлом беспокойного мальчишки уже ушла на небеса, перерождеие — или куда еще — и ничего не помнит. А этот (Ванцзи тряхнул головой) появился после осады горы, неважно как и от кого, там было много тел и людей, и мертвецов… Вей Ин все так же смотрит ему вслед стеклянными глазами Каким бы ветренным не был Вей Ин при жизни, он точно бы не стал духом разврата. И не кривлялся бы перед другими образами их животного желания, душевного трепета или тоскливого ожидания и почти утерянной надежды. Ведь это — а Ванцзи узнал, с особенной дотошностью расспрашивал всех видящих когда-либо «Вей Ина» — творила эта тварь. Тварь, не Вей Ин, он бы не стал, не стал бы. Ванцзи уже не узнает, что свое — истиное свое — лицо та тварь не могла увидеть все тринадцать лет — и в зеркалах, воде и стали виделась ей лишь меняющая очертания тень с дребезжащими помехами. И довольствовалась похабными образами в глазах других людей, от их желаний получая крупицы сил для жизни Ванцзи проклинает день, когда решил послушать брата и пойти в Цайи на осенний праздник, когда он впервые за столько лет снова увидел Вэй Усяня. Живого, как раньше — такого же веселого и жизнерадостного. И порыве решился догнать его, незаметно старавшегося убежать от чего-то неведомого. И — догнавши, схватить человека перед собой за еле-еле теплую, сухую руку, с осевшим на ней слоем горьковатой дорожной пыли от долгих дорог и частых путешествий, и от ночей под открытым небом. Схватить именно за запястье. И осознать. Сердце Вей Усяня не билось. А Вэй Ин запомнил ту мелодию Мертвое должно оставаться мертвым. Так написано в свитках. Так всегда говорили старейшины. И сомневаться в такой простой истине причин нет. Вей Ин выбрал искаженную дорогу, пойти против судьбы, отобрать у Смерти ей принадлежащее. И что же? Конец его видели многие. Его глупой вере на чудо конец тоже обязан настать. И все же… Как бы не хотелось, с тварями разговор короткий. Даже если у твари такое родное и любимое лицо. А Вей Ин не вернется. Никогда не вернется. Он убил Вей Ина сегодня своими руками.