Беременный омега – горе в семье

Беременный омега – горе в семье. Так говорил отец. Тобирама, разделявший все его взгляды касательно клана и войны, на этот счет сказать ничего не мог. Он не представлял, что это такое. Тем более, что у него была мама, а не омега. Но фраза записалась на подкорке и теперь стала максимально понятной и близкой. Это было не просто горе. Это оказалось хуже смертельной битвы. Потому что вдруг выяснилось, что в бою Мадара был еще деликатен ко всем, а вот беременный не жалел никого. От его жалоб ночами неизменно просыпались все жители дома и сразу торопились помогать. Больше всего, конечно, доставалось отцу ребенка – Хашираме. Все еще уставший после работы, невыспавшийся, он подскакивал, чтобы помассировать тянущую поясницу, немеющие руки, отекающие ноги Мадары. А затем спеть колыбельную неизменно сначала малышу, потом самому Мадаре. Но это совсем не значило, что после этого он крепко заснет до утра. Уже через пару часов Мадаре становилось холодно и требовалось зимнее одеяло. Затем душно, и срочно надо было открывать седзи, нести воды. К моменту, как Изуна подавал в спальню брату прохладную пиалу, Мадаре уже нестерпимо хотелось теплого козьего молока. Вся эта беготня постепенно перетекала в новый день, в котором Тобирама по просьбе Хаширамы (спасавшегося на работе) был обязан следить за питанием беременного и приемом полезных травяных отваров. Что превращалось в спектакль из трех актов с уклоном в драму: Мадара с дикими воплями на всю деревню выражал свое недовольство качеством еды; кидался посудой с лекарствами; в финале он уходил в сад и трагично причитал о тяжелой судьбе мужа хокагэ. В такие моменты Тобираме до скрежета зубов с криком «Остынь!» хотелось окатить Мадару суйтоном. Но Изуна быстро отвлекал Тору поцелуем и уносился вслед за старшим Учихой. За весь день театр, как правило, повторялся еще четыре раза, за которые Изуна успевал сбегать на базар за разными рода кулинарными изысками: бананами с острым перцем; бараньим мясом, чтобы потушить его в клубничном джеме; медом для соленых огурцов. А затем проводить брата в объятия к дубу или понюхать ежа. И с каждым новым прогоном спектакля финальная речь Мадары наполнялась все большим количеством подробностей о тянущем животе, головных болях и частых посещениях уборной, отчего Тобирама мысленно просил богов помиловать их семью и радовался, что осталось потерпеть всего полтора месяца. – …он мне этот отвар шиповника в глаза плеснул! Я чуть его головой об стену не ударил! – жаловался Тобирама Изуне очередным вечером. Мадара, высказав все свое недовольство родственниками, довольно задремал в руках Хаширамы, и теперь у них появилось немного времени на себя. Чем они с Изу поспешили воспользоваться, закрывшись в своей спальне и развалившись на футоне. Тобирама в полтона пересказывал все, что произошло, пока младший Учиха ходил за покупками, а Изуна прижимался к его плечу, вырисовывая пальцами причудливые формы на прессе мужа. – …а потом Его Величество подвернуло лодыжку, пока спускалось с энгавы, и мне пришлось нести его на руках в сад. Я столько «комплиментов» за всю жизнь не слышал!.. Изуна тихонько засмеялся, представляя эту картину. Мадара никогда не выделялся особой тактичностью, а сейчас и вовсе почувствовал вседозволенность, отрываясь на каждом из них и особенно на Тобираме. Изуне было очень жалко Тору, однако и брата он мог понять. Все-таки беременность – это совсем непросто. – …правильно отец говорил: «Беременный омега – горе в семье»! – подытожил свой монолог Тобирама и настороженно скосил глаза на Изуну. Тот, секунду назад весь расслабленный и нежный, вдруг подобрался, поднялся с плеча мужа, усаживаясь на колени. Распущенные волосы упали вперед, закрывая лицо, и весь он словно закаменел. – Изу, ты чего? – Тобирама тоже принял вертикальное положение. Он прокручивал в голове все, что только что наговорил, и никак не мог зацепиться за то, что могло бы вызвать такую реакцию. – Я тебя чем-то обидел? Изуна долго молчал. Пальцами он комкал края юкаты, видимо, решаясь сказать, но поджимал губы в последний момент. Волосы то и дело норовили запутаться в его руках, и наконец Изуна заправил прядь за ухо, прежде чем несмело поднял на Тобираму повлажневшие глаза. И сердце Торы пропустило удар, когда он услышал тихое: – А если бы я носил твоего ребенка, ты бы так же сказал? Риторические вопросы никогда не наблюдались в речи Изуны. Он всегда говорил максимально открыто и честно о том, что его беспокоило. И раз сейчас он решил заговорить об этом, значит, у Изуны были все основания… Тобирама приподнял его лицо за подбородок, ища ответы в полном опасений взгляде. Но Изуна только сильнее вытянулся, словно в спину ему воткнули бетонную колонну, и почти перестал дышать, когда пальцы мужа скользнули ниже. Пробежавшись по длинной шее, жесткой груди, они остановились под ребрами, а уже через мгновение широкая ладонь с трепетом легла на пока что плоский живот. – Правда? Тора счастливо улыбнулся, наклоняясь ближе к любимому, и Изуна шумно выдохнул. Торопливо кивая, он подался в крепкие объятия, отпуская все страхи и обиды, окончательно расслабляясь в надежных руках. Тобирама гладил его по спине, целовал в волосы, ушко, висок, щеку, плечо – везде куда только мог дотянуться – и без устали повторял, как он рад. Хоть Тобирама и разделял взгляды отца на жизнь, все же с последним высказыванием он согласиться не мог. Беременный омега – не горе. Это счастье! Особенно, если этот омега твой. – Принесите молока и огурцов! – взревел Мадара в другой части дома. …А со всем остальным Тобирама обязательно справится.