хранитель солнца (sun keeper)

      Минхо так и не смог привыкнуть к холоду.       Мышечная память настигает его, как пламя фитиль. Холодные, ветреные дни напоминают ему о детстве: грязь, плесень, кровь на кафеле, голод и холод в любой одежде, которая у него была. Раньше он спал на улице, когда ледяной металл туннеля на детской площадке приносил ему больше облегчения, чем крыша его собственного дома, Минхо должен был уже привыкнуть к холоду.       Но он по-прежнему легко заболевает. Сынмин не любит, когда он плохо одет — называет это безрассудством. Минхо называет это единственным, что он вообще знает.       — Не могу поверить, что нас вытащили сюда только для того, чтобы поиграть в снегу, как кучка детей, — жалуется Хенджин, дрожа в дорогом пальто и шарфе с узором аргайла. Красивый и чопорный, как все богатые люди. — Я думал, мы просто собирались выпить кофе.       Минхо бормочет:       — Думаю, мне нужно что-то большее, чем кофеин, но меньшее, чем кокаин.       — Хм. Обычно ты сразу идешь за кокаином — ой! — Он отпрыгивает в сторону после того, как Минхо ударил его по руке. — Хен, я думал, мы прошли фазу ненужного насилия. Я думал, брак смягчает человека.       Минхо щелкает языком и продолжает дуть на свои холодные руки.       — Брак? Я женю свой кулак на твоем лице.       — Я отказываюсь! И вообще, почему ты так плохо одет? Я думал, ты избавился от привычки одеваться плохо с точки зрения тепла и моды. Ты даже не носишь подходящую обувь. Ты когда-нибудь слышал о зимнем пальто?       — Ты понимаешь, что со своим тявканьем, ты однажды разозлишь возможного члена банды, верно? — говорит Минхо. — Они найдут тебя, выпотрошат, чтобы ты истек кровью, и твое тело станет настолько неузнаваемым, что для тебя никогда не устроят похороны, потому что все твои близкие будут думать, что ты сбежал с каким-то человеком, в которого был влюблен всего час.       Хенджин сужает глаза, не обращая на него внимания.       — Я начинаю думать, что ты хочешь быть тем членом банды, который выпотрошит меня и оставит истекать кровью в канаве.       — Ага, если бы это не было незаконно.       — Прекрати быть грубым со мной.       Хенджин надувает щеки от раздражения. Снежинки запутались между прядями его черных волос. «Ради ностальгии» — сказал он, когда Минхо указал на то, что тот больше не блондин. Ностальгия, к сожалению, не включает в себя умение заткнуться.       Голые ветви дерева, под которым они стояли, оказались бесполезными для защиты от падающего снега. Вдалеке Минхо наблюдает, как Джисон гонится за Сынмином, выкрикивая всякую чушь о мести. Сынмин откидывает голову назад в широком смехе с открытым ртом, его щеки покраснели от холода. Теплый звук маленького счастья Сынмина мог бы растопить ледяную оболочку земли.       — Будь благодарен, что я больше не хочу тебя убивать, — беззаботно говорит Минхо. — В такой хороший день, я имею ввиду.       Хенджин бросает на него настороженный взгляд.       — Хм. Должно ли это гарантировать тебе победу за награду «Лучшее развитие персонажа»?       Минхо пожимает плечами. Он просто отходит в сторону, когда замечает Джисона, идущего к ним с большим комком снега в руках. Хенджин вскрикивает и отступает назад с вытянутыми руками, явно став мишенью.       — Эй, Хан Джисон! Не смей, мать твою! Я убью тебя! У меня есть деньги, чтобы спрятать твое тело!       Джисон смеется и успешно сбрасывает снег на голову Хенджина.       — Хотел бы я посмотреть, как ты попытаешься убить этот горячий кусок… АГХ!       Минхо полагает, что эффект стороннего наблюдателя на сегодня вполне приемлем, и наблюдает, как Хенджин валит Джисона на снег и пытается задушить его до смерти.       Минхо смотрит туда, где Сынмин лепит снежного ангела. Снег хрустит под его ногами, оставляя следы, и он чувствует, что его носки снова стали влажными. Остановившись возле локтя Сынмина, Минхо приседает и замечает снежинки на его ресницах.              — Привет, — говорит Сынмин. — Тоже хочешь сделать ангела?              Минхо никогда не любил холод.              — У меня уже есть один. — Минхо встает. — Вставай. Давай уйдем отсюда.                                   — О-о. Хенджин расстроен, что мы ушли, не предупредив его, — Сынмин поднимает глаза от телефона, не получая ответа. — Сегодня холодно, хен. Ты уверен, что тебе достаточно тепло?              Минхо вытирает ладонью остатки соплей, стекающих по носу, и проводит ею по рукаву Сынмина. Пока Сынмин с отвращением жалуется на антисанитарию, Минхо выхватывает из рук Сынмина коробку с хлопьями и заменяет ее другой маркой, менее сладкой, более волокнистой и гораздо более дешевой.              — Ага, — отвечает он и идет по проходу. Сынмин хмуро смотрит ему вслед и останавливается, когда Минхо берет в руки упаковку куриного супа с женьшенем. — Разве не это мы искали последние пятнадцать минут? Когда это было прямо здесь? Ты носишь очки только для украшения?              Сынмин игнорирует его и радуется находке. Он складывает кучу суповой смеси в их корзину, как ребенок конфеты:              — Нуна говорит, что это помогает в дни болезни! Раз уж ты так часто болеешь, нам понадобится много таких супов.              — Я думал, мы должны есть это летом.              — И что? В еде нет правил, — с таким же успехом Сынмин мог взять весь прилавок с суповой смесью. — Доверься моей сестре, хен.              — Нам столько не нужно.              — Это не просто так называется оптовой закупкой продуктов.              — Не тогда, когда плачу я, — категорично заявляет Минхо, забирая из корзины восемь из десяти пакетов, а затем отправляется за пакетом смеси для хоттока, продающийся по скидке. — Тебе нужно делать покупки умнее, глупый.              Сынмин дергает за капюшон ветровки Минхо.              — А тебе нужно одеваться теплее, идиот-хен.              Вместо ответа Минхо берет коробку клубничного печенья со штрейзелем от Lotte, потому что знает, что Сынмин любит печенье от Lotte, и заменяет овощи на более свежие, когда замечает, что шпинат, который взял Сынмин, уже завял. Минхо знает, что нужно покупать, а чего следует избегать, потому что Ким Сынмин безнадежен, когда дело доходит до покупки продуктов.              Пока они ждут у кассы, Минхо принимает непростое решение и быстро выходит из очереди, чтобы взять еще один пакет апельсинов. Он возвращается как раз вовремя, чтобы расплатиться.              — Но у нас уже есть апельсины, — замечает Сынмин.              — Для Хенджина, — говорит Минхо. — Отдай их ему завтра.              Сынмин смотрит на него, моргая. Удивление на его лице медленно переходит в нежность, и Минхо не думает, что когда-нибудь привыкнет к тому, что кто-то может смотреть на него так искренне, как на что-то необычное.              Но Сынмин всегда был таким — его трогали самые простые вещи, он ориентировался на летний свет и звезды. Теперь он смотрит на Минхо в более мягком свете, в отличие от прежних лет, когда он прятался за иллюзией так называемой яркости Минхо и приравнивал ее к расстоянию, определяющему его путь.              — Что? — спросил Сынмин, заметив пристальный взгляд Минхо.              Он стучит своей кредитной картой по терминалу.              — У тебя козявка.              Когда они выходят на улицу с пакетами купленных продуктов, свисающих с их рук, Сынмин смотрит на серое, грохочущее небо и замечает:              — Похоже, с минуты на минуту снова пойдет снег.              Минхо снова начинает дрожать.              — Да, так что поторопись на станцию, пока я не оставил тебя здесь умирать.              — Ты смешон.              — А ты раздражаешь, — говорит Минхо без всякого пыла. — Пойдем.              — Подожди, подожди, — зовет Сынмин, разворачивая его обратно, — Подержи пакеты минутку.              — Нет.              — Пожалуйста?              Минхо ворчит себе под нос и неохотно жонглирует продуктами. Сынмин разворачивает свой толстый шарф с разноцветными квадратами и делает шаг вперед, пока они не оказываются достаточно близко, чтобы Минхо мог сосчитать исчезающие шрамы на его щеках. Когда первые снежинки начинают падать и запутываться между ресницами, Сынмин обматывает шарф вокруг шеи Минхо и усмехается.              Все еще холодно. Как всегда. Ветер пробивается сквозь тонкую ткань ветровки и царапает его потрескавшуюся кожу, но внезапное тепло шарфа Сынмина переплетается с его собственным от волнения, которое пылает от груди, до лица и до самых кончиков ушей.              — Ага, как я и ожидал, — невинно замечает Сынмин, потягивая за концы шарфа, чтобы закрепить его на месте. Его дрожащие губы выдают смешок, который он пытался сдержать. — Тебе идет, хен. Оставь его себе.              — Ты думаешь, что это очень смешно, да? — хмурится Минхо. — Ты считаешь себя абсолютным комиком.              — Я понятия не имею, о чем ты говоришь.              — Сейчас тебе будет холодно, дурак.              Сынмин моргает. Он смотрит вниз на свое толстое пальто, застегнутое до подбородка, и утепленные штаны.              — Думаю, со мной все будет в порядке. Я же не ты, в конце концов.              Минхо все еще хмурится, но все равно тянет Сынмина вперед за воротник. Он слегка поджимает губы и закрывает глаза, но, когда он чувствует, как заикающийся порыв воздуха касается его щеки, Минхо открывает глаза и хмурится еще сильнее.              — Что? Что? — требует Минхо.              — Ты такой красный, — смеется Сынмин. — Это мило.              — Заткнись. Ты можешь заткнуться? — Лицо Минхо пылает, словно он стоит над открытым огнем. — Я не буду тебя целовать, если ты будешь продолжать смеяться.              Сынмин смеется еще сильнее. Раздосадованный Минхо щипает Сынмина за нос, пока тот, наконец, не перестает смеяться и не просит пощады. Как только Минхо отпускает его, Сынмин быстро целует его в скулу. Его губы холодные, но мягкие.              Сынмин забирает свою долю продуктов. Но прежде, чем они уходят, Сынмин переплетает их руки вместе и засовывает их в карман своего пиджака. Его рука достаточно теплая и реальная, чтобы растопить снег, скопившийся на замерзшей земле:              — Та-да.              — Это лишнее и…              — Мерцай, мерцай, маленькая звездочка, — поет Сынмин, притворяясь, что не слышит его нерешительных протестов. — Уже готов идти домой?              Минхо вздыхает. Он смотрит, как их ботинки оставляют слабые следы на тротуаре, когда они делают шаг вперед. Дом: груз, который он когда-то нес, как черепаха несет свой панцирь, потому что он никогда не знал, что это такое.              В эти дни на него нахлынули чувства, и он не знает, почему.              — Конечно, — говорит Минхо, сжимая его руку. — Пойдем домой.              

***

             Это июнь.              Минхо сидит на качелях у ручья, потирая языком язвы во рту, и смотрит, как солнце режет воду, а над головой летает мотылек. Оранжевый цвет вытекает, как блик беды. Пакетик, маленькая полосатая кошка, которую он спас ранее, мурлычет во сне.              У него нет никаких чувств по отношению к лету. Оно было жарким, потным, липким. Минхо проводит свои дни, оттирая следы вандализма с виниловых панелей своего дома, выслеживая соседских хулиганов, ответственных за этот вандализм, чтобы отплатить им в десятикратном размере, разыскивая бездомных кошек, чтобы спасти их и поиграть с ними (потому что он всегда любил животных больше, чем людей), и катаясь на велосипеде по новым тропам, чтобы найти новые укрытия. Это было скучно — дни тянулись как медленная патока.              Лето бесконечно, как одиночество.              Как и онемевшие поездки на велосипеде домой, столкновение костей и кожи, красная краска, которая сказала ему вернуться в Гимпо — вот бесконечные истины, о которых знает Минхо. И это те истины, с которыми ему придется жить до конца своих дней.              Живя так отстраненно, как он живет сейчас, свобода кажется ему недосягаемой как никогда. Ожидание кажется бессмысленным, и все, чего он хочет, это быстрее вырасти, чтобы навсегда покинуть это дурацкое место.              И только следующим летом, когда Минхо ночует в подвале Старика Чона, прежде чем тот перестанет быть в его распоряжении, он слышит, как вращаются шестеренки вселенной.              — Скоро внизу поселятся дети, — зевая, говорит Старик Чон, потягивая за столом старомодный стакан с янтарной жидкостью. — Брат и сестра, я думаю. Младший брат может быть примерно твоего возраста.              — С чего бы им переезжать в твой вонючий подвал? — Минхо берет яйца из холодильника. — Я скажу им, что помочился на диван.              Старик Чон ворчит.              — Сделаешь это, и я выброшу твой велосипед в мусоропровод.              Минхо высунул язык.              — Не то, чтобы у них был выбор, в любом случае. Самое большее, на что были готовы обе стороны их семей, это обратиться к такому чудаку, как я, и попросить жилье. Когда речь идет о детях, я не могу повернуться к ним спиной. Да и кто бы смог?              Минхо притворно хмыкает. Он думает, что многие бы так поступили.              Но только не Старик Чон. Пузатый и сгорбленный, неопрятная одежда и тот же запах — типичная внешность местного пьяницы, разочаровавшегося в человеческом опыте. Несмотря на первое восприятие, Старик Чон — самый добрый человек, которого Минхо когда-либо встречал.              Минхо вспоминает тот день, когда Старик Чон нашел его, уставившегося на конфетный магазин, с карманами, набитыми воздухом, когда переулки были вычищены от монет. Он вспоминает тот день, когда тот предложил свой подвал в качестве второго убежища — первым был туннель. Старик Чон посмотрел на его лицо и не стал задавать вопросов, потому что, как все знали о Старике Чоне, так же все знали о Минхо и его отце.              Вместо этого он сказал:              — Ладно, буду честен. У меня в крови больше вина, чем у всех моих предков вместе взятых, но скажу сразу: я не деспот. Никогда не был и никогда не буду. Так что, если тебе нужно где-то остановиться, мой дом ничем не лучше, но подвал свободен.              Минхо молод, но он умеет читать людей. Он замечает каждую, едва уловимую мелочь, которую большинство людей не улавливают — небольшой перепад в голосе, изменение в воздухе перед действием, напряжение мышц перед тем, как рука отпрянет для удара, мельчайшее подергивание рта; он быстро улавливает все это и переваривает за один раз, чтобы спланировать свой следующий шаг, свой следующий план побега.              Но Старик Чон стоял там, сгорбившись в мышечной памяти, солнечные пятна на его морщинистом лице. Честный, полуживой человек, предлагающий Минхо определенную доброту, которую большинство взрослых никогда не пытались ему дать.              Минхо уставился на землю. Он пнул ногой маленький камешек.              — Ага, — пауза, потому что он вспомнил, что нужно хотя бы быть вежливым. — Спасибо.              Старик Чон нежно погладил его по голове. И Минхо, обезоруженный внезапной лаской, убежал, но с тех пор он знал, что Старик Чон — хороший, добрый человек.              Минхо удивляется, почему все остальные в этом мире не могут быть тоже хорошими.              — Хорошо, — Минхо ударяет яйцо о край раковины. — Получай удовольствие от своего нового благотворительного дела.              — Твой юмор меня больше оскорбляет, чем веселит, парень.              Минхо хмыкает и, наконец, раскалывает яйцо, но задыхается от двух желтков, вытекающих из скорлупы.              — Вау!              Его удивление привлекает внимание Старика Чона. Он встает со своего места и оглядывается через плечо.              — Знаешь, что это значит, парень?              — Что это были бы близнецы?              — Хорошая догадка, но нет. Это значит, что скоро с тобой случится что-то хорошее.              Минхо морщит нос. Он не верит в подобные суеверия. Он просто хотел приготовить завтрак, но пока он взбивает яйца вилкой, он все равно желает много денег.              Но денег он не получает. Вместо этого любопытный десятилетний ребенок приходит, опускается на колени в самом низу рядом с Минхо и делает вмятину в его мире своим дурацким пластырем со «Щенячьим Патрулем».              Невзрачная одежда. Покрасневшие глаза. Запах ладана и средства для мытья посуды. Минхо сразу понимает, что мальчик сделан из того же материала, что и он. Но этот его самодельный мешочек, сшитый неуклюжими, ласковыми руками, — это то, что всегда будет отличать их обоих, независимо от одежды и запаха.              Затем он называет Минхо глупым. Никто в этом районе не осмеливается называть его глупым.              — Не за что, — он нахмурился.              Минхо смотрит на пластырь, которым мальчик успешно заклеил его царапину после падения с велосипеда. Минхо думает, не ударить ли его, но он похож на щенка из «Щенячьего Патруля» на пластыре, а Минхо не одобряет насилие над щенками — да и вообще над любыми животными, если уж на то пошло. Поэтому он только встает с земли, чтобы забрать свой велосипед, и говорит:              — Нет уж.              Идиот из «Щенячьего Патруля» оправдывает свое название «идиот», потому что он действительно выглядит как идиот, когда Минхо поворачивается обратно, чтобы опустить нижнее веко пальцем и высунуть язык. Победа с его стороны.              Он едет на велосипеде вниз по извилистому склону улицы мимо веселых семей, устраивающих барбекю на лужайках перед домом. Приехав домой, он видит, что по порогу их дома растекается новая порция красной краски, а на заколоченных окнах красуются непристойные изображения, Минхо ложится на грязь и делает вид, что тянется к обратному рассеянному свету.              Позже, когда Ким Сынмин прерывает его падение и дает обещание Минхо, несмотря на то что тот оспаривает доверие звезд, Минхо понимает, что он, вероятно, и есть то яйцо с двойным желтком.              — Потому что так поступают друзья, верно?              Минхо не может ответить. У него никогда не было друзей. Старик Чон не считается, так как он был скорее пьяным дядей с нетронутой моралью, а Минхо был слишком мал, чтобы помнить свою жизнь в Гимпо до переезда. Он — перемещенный ребенок, который не знает, где истинный север, когда у него нет компаса, чтобы вести его домой — только карманы грязных монет и мотки синяков на шее.              Но Сынмин выглядит нервным, как будто он сам такой же — для него это впервые. Он не убегает, как большинство людей. Но, возможно, Сынмин не такой, как большинство людей. Лишен родителей, жалок, а еще любит собак, а не кошек. Совсем не нормальный. Но Минхо также слышит обещание остаться в его хлипком обещании помочь ему, поэтому Минхо делает прыжок веры и принимает его с открытой грудью.              — Конечно, Сынмин, — он вынимает листок из чужих волос, его ладонь касается теплой щеки. — Я буду рассчитывать на тебя.              Затем он отворачивается, прежде чем Сынмин успевает увидеть его собственное пылающее лицо, и спешит обратно к своему велосипеду. Каким бы крутым ни пытался казаться Минхо, он не привык к странным и неуклюжим хитросплетениям дружбы.              Он ждет у велосипеда; лицо Сынмина застыло от удивления, и ему требуется некоторое время, чтобы собраться с мыслями, но затем он спешит к нему с глазами, яркими, как воды ручья, когда солнечный свет пробивается сквозь поверхность.              Пока он едет по тропинке, их груди полны смеха, он думает, что все в порядке, что его желание о деньгах не сбылось. Ким Сынмин достаточно хорош.              

***

             Немного странно, что жизнь теперь проста.              Они ходят на учебу. Ходят на работу. Они покупают рыбу, мясо, овощи, возвращаются в квартиру, по очереди купают кошек и кормят себя (хотя Минхо готовит большую часть времени, так как Сынмин в этом ужасен, поэтому он моет посуду вместо него). Они легко ссорятся и ругаются. Они заботятся о том, чтобы у них было не только сегодня, но и завтра. Они намечают остатки былого и рисуют карту настоящего.              Минхо учится использовать свои руки для более мягких вещей, например, аккуратно подстригать челку Сынмина, когда она отрастает, вместо того чтобы позволять укоренившейся мышечной памяти насилия, порожденной самосохранением, брать верх во время стресса. С другой стороны, Сынмин, когда он не пишет письма, не учится и не собирает журналы с фотосессиями своей старшей сестры, понимает, что всю оставшуюся жизнь он будет бежать наперегонки, чтобы разрядить обстановку, когда Минхо говорит что-то подстрекательское.              Но Минхо все равно иногда видит его, когда смотрит на Сынмина — того самого плачущего ребенка, обхватившего горло руками, задыхающегося от затянувшегося комплекса вины. Возможно, он стал выше, шире, решительнее, рациональнее и менее застенчивым, и больше не является тощим мальчишкой, который прячется в туннеле детской площадки, чтобы поплакать, но Минхо считает, что Сынмин всегда будет воплощать в себе чувство вины. Он будет просить о самых простых вещах и заставлять звучать их как извинения.              Это то, с чем рождаются такие люди, как они, также как и рождение с черными волосами и карими глазами. Минхо смотрит в зеркало и слышит, как в его уши вползает звонкий голос матери. У тебя его лицо.              Холод возвращает худшие чувства.              — Я действительно думаю, что нам стоит купить новый чайник, — Сынмин наливает горячую воду в свою чашку и агрессивно дергает чайный пакетик. — Думаю, на Амазон есть недорогие, или мы можем пойти в магазин бытовой техники Джисона и попросить скидку.              Минхо вставляет холодные ломтики хлеба в тостер и видит в пылинках истощающиеся цифры.              — Что не так с чайником? Он в порядке. Нам не нужно тратить деньги на новый.              — Он ржавый, как пиз… ад, — поспешно поправляет себя Сынмин. — Вода иногда имеет странный вкус, а ручка вот-вот отвалится. Он опасен на кухне.              — Ты опасен на кухне.              — Ладно, но я не настолько плох. Разве ты не слышал, что Чанбин-хён разогревал что-то в микроволновке с помощью металлической тарелки и чуть не спалил всю квартиру?              — Я уверен, что у него были веские причины сделать это.              Сынмин хихикает. Он вынимает пакетик чая из чашки после того, как тот достаточно заварится, и продолжает, мягким голосом:              — Нет ничего плохого в том, чтобы купить новый. Он нам нужен, так что все в порядке. Это не будет пустой тратой времени.              Минхо смотрит на чайник на плите. Дискомфорт сжимается в его груди.              — По-моему, все еще выглядит функциональным.              — Хорошо. Я все равно куплю новый.              Минхо вздыхает, берет ломтики хлеба из тостера и передает их Сынмину на тарелку.              — Это просто чайник, — говорит Сынмин, намазывая масло на поджаренный хлеб. — Я же не покупаю новый ноутбук, о чем тебе, кстати, стоит задуматься.              — Я не собираюсь тратить более 950 000 вон на ноутбук.              Сынмин протягивает ему кусочек.              — Однажды тебе придется это сделать, если ты хочешь иметь работающий компьютер с молниеносной скоростью, а не эту кучу мусора, перегревающуюся, как будто она находится на апокалиптической стадии глобального потепления.              — Можем мы вернуться к разговору о чайнике.              Он смеется, и чашка Минхо переполняется от его тихого смеха. Сынмин поднимает руку, чтобы провести большим пальцем по раковине уха Минхо.              — Я думал, ты не хочешь.              — И не хочу, — Минхо разрывает кусок хлеба на кусочки. — Ты серьезно хочешь новый?              Сынмин пожимает плечами. Его черты мягко слоились под солнечными лучами, проникающими через кухонное окно, и Минхо чувствует тепло его кожи — мозоли на кончиках пальцев, которые лежат на его ухе. Минхо хочет протянуть руку к Сынмину и позволить своему внутреннему свету течь по его пальцам, как вода.              — Он должен быть очень дешевым, — сдается Минхо. — Очень, очень, очень дешевым.              Сынмин моргает. Затем он улыбается так широко, что его глаза превращаются в кусочки света.              — Если ты пойдешь со мной в магазин Джисона, мы сможем поторговаться вместе. Или, э-э… Манипулировать им?              — Правда? В магазине бытовой техники?              — Что плохого в том, чтобы торговаться в магазине бытовой техники?              — Кто, блять, торгуется в магазине бытовой техники?              — Все, хен. Все.              Утреннее солнце достигает своего пика и горит на небе все ярче, наполняя своим светом их квартиру. Минхо наблюдает за тем, как Дори пробирается между их лодыжками, но сразу же убегает, как только Сынмин пытается его погладить. Вместо этого он запрыгивает на стойку и сбивает хвостом приправы.              Тишина. Сынмин смотрит на него и говорит:              — Если это в пределах нашего бюджета, мы можем купить очень высокие кошачьи домики…              Минхо вздыхает и тихо целует его.              

***

             В мире существуют определенные истины, о которых Минхо знает. Есть истины, которым он может следовать по правилам и быть приведенным к наиболее оптимальному результату, и истины, которые глубоко проникают в его кровь через мозг и кости.              Он знает о смерти. Смерть неизбежна. Смерть — это один из законов природы. Эту истину ему внушает его мама, лица которой он не помнит. Прежде чем она учит его, что постоянство мимолетно, что таких вещей не существует, ему три года, он на руках у матери, рука на его голове, ее смех в его ушах, палец указывает на человека, которого он больше не узнает вдалеке:              — У тебя его лицо.              Еще одна истина: он не любит огурцы.              Еще одна истина: этот мир уважает тех, у кого есть деньги, а тех, у кого их нет, оставляет гнить. Он чувствует, как белый жар смущения разгорается у него в животе, когда никто не хочет стоять рядом с ним во время съемок. Он сидит на высохшей красной краске их порога и наблюдает, как мир вращается вокруг чопорных и правильных людей, а такие, как он, забыты, как цвет, как чувства.              Истина: он также ненавидит петрушку. Если он может избежать петрушки, он может избежать чего угодно.              Истина: янтарная жидкость, которую пьет Старик Чон, превращает людей в чужаков. Минхо знает — он живет с таким. Он видел, что она может сделать, и пробовал ее, когда она выливалась ему на голову. Минхо считает, что она воняет. Типичная, скучная, обычная истина.              Истина: Сынмин плачет в туннеле, но это не из-за хулиганов. Это из-за его сестры. Минхо ничего не говорит и дает ему леденец. В этот момент Минхо решает устранить все известные источники грусти Сынмина, чтобы он меньше плакал, конечно, потому что его плач раздражает и наполняет туннель микробами грусти, а не потому, что Минхо вроде как заботится о нем, даже если знакомство с Сынмином было похоже на чтение скучной брошюры или на попытку предсказать погоду, когда погода всегда непредсказуема.              Однако единственный источник, к которому он может приложить руку — это хулиганы. Поэтому, когда он бьет Ли Минджуна по лицу, и его костяшки болят от боли, к которой он привык, Ли Минджун называет его сумасшедшим. Ли Минджун собирает своих приспешников и произносит нарочито громко, чтобы Минхо услышал:              — Такой же, как твой отец, проклятый чудак.              И это неопровержимая истина: он — сын своего отца.              Минхо не принимает ее, но и не отрицает.              — Я знаю, — легкомысленно говорит он. — Так что скажи остальным своим одноклассникам, чтобы оставили его в покое, иначе я покажу тебе, насколько мы похожи.              Пустая угроза срабатывает.              На следующий день Сынмин подходит к нему и прямо спрашивает:              — Это ты угрожал моим одноклассникам и ударил Ли Минджуна?              Минхо невинно моргает.              — Нет.              Он ожидает, что когда Сынмин заметит его руки, Сынмин будет ему благодарен, но в то же время испугается его и уйдет, потому что Минхо ввязывается в драки, а люди, которые дерутся, страшные, даже если Минхо получает большинство травм от деревьев и отца, а не от драк. Но Минхо не дерется без причины. Он не злой человек. Он просто не знает, что еще можно сделать, когда его руки не способны ни на что другое.              Но Сынмин не боится. Он с глупым благоговением берет руки Минхо в свои, словно это чаши с нежным огнем, словно они созданы для бережного обращения.              — Лжец, — говорит он. — Ты большой идиот.              Минхо смотрит на их руки. Никто еще не прикасался к нему так нежно. Синяки болят, а может, это грудь, потому что ничто не реально, пока не болит грудь, но это реально. Сынмин не убегает. Он не уходит. Он дарит Минхо тепло, которого не знал ни от кого другого. Его лицо горит, словно его поглощает солнце.              Но все, что он может сказать:              — Неважно.              Сынмин держится за него. Сынмин продолжает следовать за ним по пятам, а Минхо продолжает ждать его у велосипеда. Сынмин дергает его за уши каждый раз, когда дразнит его, потому что теперь он знает, что уши Минхо краснеют, когда он смущается или стесняется. Сынмин всегда смеется, когда они мчатся по улицам, и Минхо думает, что свобода — это хороший звук для него.              Впервые Минхо ощущает, что значит иметь друга и быть другом, когда он был так уверен, что вырастет старым и одиноким.              (- Что значит «свежий» — твой любимый цвет? — пристает Сынмин. — Что, блять, это значит? Скажи мне!              — Не ругайся, — щебечет Минхо.              — Мне все равно! У свежести нет цвета!              — Нет, это не так.              — Нет, это так!              Минхо задается вопросом, знает ли Сынмин вообще о существовании мяты. Он близок к тому, чтобы сдаться, так как Сынмин вот-вот взорвется, но не делает этого, потому что это весело — раздражать Сынмина и наблюдать за его реакцией. Минхо действительно оказывает на людей очень раздражающее воздействие.              А поскольку Сынмин постоянно называет его глупым, Минхо считает, что лучше быть глупым, чем быть похожим на своего отца).              Время идет гораздо быстрее, когда есть с кем поиграть. Не успевает он оглянуться, как наступает осень, а это значит, что сейчас самое время мерзнуть в одной лишь ветровке. Он привык к этому — это ежегодное явление, и у него нет ничего другого, поэтому он смиряется с этим и бегает вокруг, чтобы согреться.              Но в процессе бега он следит за двумя старушками, которые бегают трусцой и сплетничают о старшей сестре Сынмина.              — Я слышала, что молодая девушка в подвале Старика Чона ушла посреди ночи, одевшись как шлюха, — говорит одна из них. — Зарабатывать деньги таким образом, разве ей не стыдно? Особенно когда с ней под одной крышей живет ребенок?              Другая вздыхает.              — То, что случилось с их родителями — это позор. Если бы они были живы, они были бы так разочарованы, увидев, что их дочь превратилась в шлюху.              — О, я надеюсь, что она не принесет ничего плохого, ну, знаешь, что-нибудь венерическое.              — Не сглазь!              — Я просто говорю. А младший ребенок такой жалкий. Без родителей он наверняка попадет в дурную компанию.              Минхо моргает, замедляя шаг. Он не знает, что такое венерические заболевания, но знает, что такое шлюха. Он находит на земле камешек размером с леденец и поднимает его.              — Но разве ты не слышала? Он уже крутится вокруг ребенка Ли, того, который постоянно ввязывается в драки.              — Неудивительно, что он всегда выглядит таким потрепанным.              — О, нет. Разве ты не слышала? Это мистер Ли, который…              — Эй! — зовет Минхо.              Старушки останавливаются на середине своей полу пробежки и поворачиваются к нему лицом, на их морщинистых лицах мелькает узнавание. Минхо не дает им шанса что-либо сказать, когда бросает камешек в грудь одной из них и получает в ответ гневные, пронзительные возгласы.              — Вы шлюхи!              Затем он разворачивается и убегает.              В итоге Минхо прячется в туннеле на случай, если старушки решат натравить на него бесполезных свиней. Хотя обычно он не вступает в драки со старухами, Минхо терпеть не может назойливых людей, которые распространяют такие надуманные слухи. Неважно, что речь идет о нем, ведь он привык к этому, но Сынмин и его сестра не сделали ничего, чтобы оправдать подобные заблуждения.              Старик Чон уже говорил ему, что некоторые люди, особенно родители-одиночки, делают все возможное за деньги, чтобы позаботиться о своем ребенке. Минхо предпочел бы иметь родителей, которые так поступают, а не бьют своего ребенка, потому что, по крайней мере, они получили бы деньги.              — Ух, как это раздражает, — ворчит он, с досады пиная стальную внутреннюю часть туннеля. — Глупые старухи!              Но Минхо полагает, что это какая-то карма, укусившая его за терроризирование пожилых людей, когда на следующий день он появляется больным. Он чихает с силой бульдозера, что побуждает Сынмина к спонтанной акробатике, лишь бы избежать его микробов. Сынмин приглашает его в гости, но Минхо скорее нырнет в ручей в такую погоду, чем позволит Сынмину сесть за руль.              — Ты отстой, — ворчит Минхо.              — Заткнись, — раздраженно отвечает Сынмин. — Это тяжело.              — Ты отстой.              Подвал выглядит так же, как и тем летом: оборванные обои, заплесневелый пол в ванной, подержанная мебель. Он выглядит более уютным благодаря щедрому декору и кучам еды в шкафах и холодильнике. Пока Сынмин носится по кухне, чтобы разогреть еду для него, Минхо усаживается на диван и захлебывается медовым чаем юдзя.              — У меня нет куриного супа, чтобы помочь тебе, но съешь это. Думаю, нуна положила тофу и морские водоросли, — говорит Сынмин, забирая чашку из рук Минхо после того, как он завернул его в одеяло-кокон, и ставя на его место миску с мисо-супом.              Минхо никогда не пробовал мисо-суп. Он также думает, что сейчас самое время затронуть тему о его сестре, по крайней мере, если Сынмин услышит об этом сейчас, он сможет подготовиться к тому, что услышит об этом позже в школе.              — Ты слышал, что говорят о твоей сестре?              — Что? Что говорят?              — Что она шлюха.              От мисо-супа ему не становится легче дышать. Он вдыхает все сопли в надежде, что это разблокирует его дыхательные пути, но вместо этого ему становится еще хуже. Минхо поднимает глаза, чтобы увидеть дрожащие губы Сынмина, и думает, что он точно сделал хуже.              — Она не шлюха.              — Я знаю.              Минхо думает, не стоило ли ему промолчать. Они ведь не могут исправить такие вещи. Никто не слушает таких людей, как они. Они просто марионетки для развлечений, за которыми удачливые люди могут потянуться, потому что они могут позволить себе бесчестную болтовню, а такие, как Минхо, сидят в сточных канавах и смотрят вверх на мигающие спутники, похожие на звезды.              Минхо знает. Вот почему он бросает камешки в старушек и называет их шлюхами. Поэтому он знает, что сестра Сынмина не такая, как о ней говорят. Он знает, что она добрая, потому что Сынмин тоже добрый.              — Но больше никто не знает, — слезно подчеркивает Сынмин. — Точно так же, как все не знают, как тебе больно.              Минхо вздыхает и хватается за край одеяла, чтобы грубо вытереть чужое лицо. Слова Сынмина становятся для него неожиданностью, потому что никто никогда не плакал о нем, и никто никогда не сердился за него. Это странно, но он считает, что друзья для того и существуют, и Минхо решает, что, как друг, он заставит Сынмина снова смеяться.              Опасно плакать в таком ветхом месте, но приятно знать, что кто-то все еще может так счастливо смеяться, несмотря на руины. Минхо надеется, что Сынмин никогда не потеряет свой яркий и раскованный смех в месте, невосприимчивом к звукам солнца.              Минхо доедает свой суп. В этот момент ему все равно, похож ли он на Волан-Де-Морта. Он просто хочет снова дышать, и, если его нос не желает сотрудничать, Минхо найдет способ обойти его. Но Сынмин достаточно быстро приходит в себя, хватает его за руку и тащит в спальню, чтобы показать свои звездные украшения.              Это похоже на планетарий, только менее профессиональный и более детский. Он сидит на кровати и смотрит на пластиковые звезды на потолке, а Сынмин на заднем плане рассказывает о своей коллекции книг со звездами. Затем Сынмин подползает к нему, чтобы показать на звездную карту, и спрашивает, когда у него день рождения.              — 25 октября, — отвечает он. Минхо изучает созвездие своего звездного знака и удивляется, почему оно такое уродливое. Рыболовная удочка? Ракетка для лакросса? Это хобби стариков! Он хочет хотя бы половник. Он хорошо готовит.              — Минхо, — говорит Сынмин, беря в руки календарь. — Какой сегодня день?              — Э-э. 25-е?              Сынмин взрывается.              Минхо перестал праздновать дни рождения с тех пор, как переехал в пригород. Это больше не было чем-то особенным. Это лишь напоминало ему о том, что еще один год прошел без мамы. Но когда он смотрит на Сынмина, глядящего на звезды, Минхо чувствует, что его горло сжимается, и он натягивает одеяло на голову. Спрятав лицо, которое медленно начинает краснеть, он говорит, что в будущем будет еще много дней рождения, которые можно будет провести вместе.              — Но до твоего отъезда осталось не так много дней рождения.              — Тогда следуй за мной, — выпаливает он.              — Что?              Минхо моргает. Он выглядывает из-под одеяла.              — Ты же не собираешься остаться здесь навсегда? Ты ненавидишь это место так же, как и я. Когда закончишь школу, поедешь со мной в Сеул.              Может быть, он все неправильно понял. Может, он единственный, кто хочет уехать из этого места, но это бессмысленно, потому что он видит, что Сынмин тоже смотрит на всех людей в округе с неприязнью. Зачем ему оставаться в рассаднике недовольства?              Глаза Сынмина остекленели. Когда он заперт в собственной голове, звезды словно замирают, а мир останавливает все свои внутренние механизмы, только чтобы Сынмин мог думать. Но он думает так громко и слишком много, когда некоторые вопросы просты, как «да» или «нет». Нет необходимости так много думать.              С другой стороны, Минхо наивно полагает, что его единственный друг последует за ним на родину его матери; ему стало слишком комфортно, а комфорт ему не свойственен. Он полагает, что так бывает, когда находишь своего первого и единственного друга в мире.              Но Минхо знает, как трудно бывает сказать «нет», потому что Минхо знает, что за человек Сынмин. Сынмин слишком много думает, и ему не хватает апатии, чтобы сказать «нет», особенно если это означает задеть чувства Минхо, но Минхо не похож на своего отца в этом отношении. Сказать «нет» не означает ничего плохого. Сказать «нет» означает свободу. Минхо предпочитает честный отказ пустым обещаниям.              — Ладно, давай больше не будем об этом говорить. От того, что ты так много думаешь, у меня болит голова, — Минхо вздыхает и дергает за мочку уха Сынмина.              В комнате воцаряется тишина. Минхо смотрит вверх на пластмассовые звезды. «Звезды — это круто. Я думаю, всем нужно увидеть звезды, чтобы знать, что это нормально — иногда чувствовать себя маленьким и брошенным». Минхо задается вопросом, не поэтому ли Сынмин просыпается с ними каждый день и засыпает с ними каждую ночь.              Он закрывает глаза. Может быть, звезды не так уж плохи, если они все еще будут здесь, чтобы напомнить Сынмину, что это нормально — быть оставленным в тот день, когда Минхо тоже оставит его.              

***

             — Вам повезло, что у меня есть скидка для сотрудников.              Минхо почесал горло. Джисон ходит за ними по пятам, чтобы создать видимость своей выдающейся трудовой этики, хотя на самом деле он притворялся, что помогает им, чтобы сбежать из ада, которым является обслуживание клиентов. Сынмин опередил их на несколько шагов, наклонившись, чтобы осмотреть ряд беспроводных чайников, прежде чем перейти к следующему проходу.              — Да, спасибо, — сказал Минхо, постучав по табличке с ценами. — Почему все так дорого? Одной только ценой этих фильтров для воды можно было бы погасить мои студенческие кредиты.              — Ты же знаешь, как это бывает. Деньги — это дерьмо, — Джисон приподнял бровь. — Ты выглядишь немного раздраженным, находясь здесь.              — Потому что все дорого.              Джисон хихикает и легонько стучит кулаком по плечу Минхо. Минхо вздыхает и вздергивает подбородок в сторону, где Сынмин машет им рукой.              — Видишь? Электрические чайники лучше, — Сынмин показывает на табличку с подробным описанием характеристик. — Они сэкономят нам много электричества. К тому же, плиты страшные, и это снижает вероятность того, что мы можем поджечь квартиру, как Чанбин-хен.              — Разве он не разогревал свою курицу в микроволновке? — Джисон нахмурился. — Черт. Не знаю, как его задницу выбирают. Кто захочет выйти замуж за того, кто не умеет готовить.              Сынмин не поднимает глаз.              — Это говорит парень, который даже блинчик не может перевернуть.              — В свое оправдание скажу, что я думал, что выйду замуж за Минхо-хена и буду есть его еду до конца жизни. Я был готов выслушать все мелочи, которые он нам подкидывал, если бы это означало, что я получу его руку в мужья, как в тот раз, когда он рассказывал о жизненном цикле шелкопряда, и я чуть не вывалил весь свой ужин на симпатичную официантку, потому что фу. Жуки.              Минхо находит разговор смешным, если не сказать неудобным, и возвращает тему в нужное русло.              — Это дорого, Сынмин.              — У меня есть скидки, — говорит Джисон.              — Пятнадцатипроцентная скидка ни хрена не поможет.              Сынмин пожимает плечами.              — Это стоит инвестиций, если мы собираемся использовать его в течение длительного времени.              — Инвестиции, — пробурчал Минхо, не впечатленный. — Это всего лишь чайник.              — Да, я знаю, поэтому мы покупаем новый.              — Не отсюда.              — Тогда откуда? Ты даже не посмотришь на те, что есть в интернете, потому что придется платить за доставку.              Минхо закрывает глаза, желая, чтобы надвигающаяся головная боль прошла.              — Вау. Пожалуйста, не разводитесь во время моей смены, — нервно смеется Джисон и обнимает Сынмина за плечи. — Минхо-хен — хороший скупердяй, но он был худшим, когда только переехал сюда. Уверен, ты все об этом знаешь, Сынминни. Представляешь, он тогда был полным затворником?              — Джисон, — говорит Минхо, голос его звучит резко. Он должен был это предвидеть. Джисон не умеет молчать, как Хенджин, и Минхо должен был это предвидеть. — Мы можем не поднимать эту тему.              Сынмин поворачивается лицом к Джисону.              — Нет, скажи мне.              — А? Эм, ну, чувак. Я помню, как хен какое-то время вообще не выходил из квартиры. Он был настолько экономным, что даже не покупал новую зубную щетку! Я не знаю, что произошло, что заставило его, наконец, решиться испытать университетскую жизнь и снова общаться с нами, когда он избегал нас после первой ночи. Знаешь, я думал, что он довольно серьезный парень, но оказалось, что он говорит всякую смешную хрень, когда открывает рот, и… окей, я сказал что-то не то? Ты должен сказать мне, если я сказал что-то не так, потому что иногда я просто говорю всякую хрень, не задумываясь о том, что это неправильно.              — Нет, — Сынмин смотрит на Минхо немигающими глазами, засунув руки в карманы пальто. — Просто мне говорили совсем другое.              — Кто? Хенджин? У него есть привычка приукрашивать истории. Поэтому я и говорю ему, чтобы он засунул метлу себе…              — Здесь душно, — отрывисто сказал Минхо. — Я пойду на улицу.              Джисон взвизгнул.              — Как может быть душно, когда никого нет. Эй!              Как и ожидалось, Сынмин выходит вслед за ним из магазина бытовой техники. Они задерживаются у витрин, где на стеклах висят плакаты с рекламой новых товаров, покрытые морозным лаком. Минхо смотрит на рукав своей ветровки, зажатый между дрожащими пальцами Сынмина. Он не привык к холоду так, как Минхо.              — Ты злишься? — спрашивает Минхо.              Сынмин поджимает губы. Его глаза приобретают блеск рыбьего подбрюшья.              — Я… нет, — отвечает он, и это правда, потому что в его словах чувствуется неуклюжесть глупого ребенка, пытающегося честно рассказать о чем-то пустяковом. — Ты никогда не рассказывал мне об этом. Ты сказал, что тебе здесь лучше, когда я звонил. Я думал, что ты… ну, счастлив.              В его груди что-то защемило, но это не слова. Это что-то тяжелое, что терзает его легкие. Ветер царапает его щеки и оставляет горло сырым. Возможно, он чем-то заболел. Простуда, может быть, или это просто оголенный нерв.              Минхо не любит думать об этом.              Ему не нравится думать о том, как он впервые за шестнадцать лет приехал сюда, в город, совсем один, как ему пришлось сидеть на полу в международном аэропорту Инчхон, потому что его ноги не переставали дрожать, а обед не помещался в желудке. Ему не нравится думать о том, что он наконец-то свободен, наконец-то в безопасности; что он больше не птица в клетке; что он будет жить сам по себе, а не как сын несчастного незнакомца, но как он провел первые несколько сезонов вновь обретенной свободы, просто плывя по течению без чувства направления, потому что чего-то не хватало.              Минхо очень не нравится думать об этом.              — Ты мог бы сказать мне об этом до того, как мы… ну, ты знаешь. До того, как мы перестали разговаривать.              — Почему? — Минхо немного смеется. — Ты же знаешь, что я бы не смог.              По лицу Сынмина пробегает удивление, прежде чем он отпускает рукав Минхо. Он знает, что Сынмин сейчас сердится, потому что, когда он сердится, он никогда никого не трогает.              — Да, ты мог бы.              — Нет смысла поднимать эту тему, ведь все случилось так давно.              — То есть ты хочешь сказать, что мы не должны вспоминать ничего из нашего прошлого только потому, что это случилось очень давно.              Минхо отмахнулся рукой в пренебрежительном жесте.              — Я не это имел в виду. Просто я уже отошел от этого. Выговорился и все такое, так что…              — Ты так ничего и не понял, да? — ему интересно, бьется ли сердце Сынмина так же быстро, как сжимаются и разжимаются его руки. — Я хочу знать, когда тебе больно. Почему это так трудно понять даже сейчас?              — Это не должно иметь значения, если мне больно.              — Все, что касается тебя имеет значение.              Минхо моргает. Иногда ему кажется, что Сынмин — это вселенная, пожирающая его заживо.              — Тогда это потому, что я не хотел, чтобы ты волновался.              Сынмин смотрит на него с тонкой дрожью в челюсти. Минхо не может точно определить выражение лица Сынмина, но когда в его глотке появляется боль, он понимает, что Сынмин выглядит так же, как и все те годы назад, когда он нашел Минхо в туннеле.              Туман, сумерки, свет, рука на его груди, слова «дом», прижатые к кончику языка, когда он спал, преодолевая боль.              «Но это не то же самое» — думает Минхо, когда Сынмин отворачивает голову и закрывает лицо рукой. В отражении зеркала в магазине Минхо видит, как Сынмин старательно трет глаза — «Это не то же самое».              — Сынмин, — он протягивает руку вперед, чтобы убрать челку Сынмина. Она стала длиннее. Минхо нужно снова ее подстричь. — Посмотри на меня.              — Нет.              Минхо немного наклоняется, пытаясь разглядеть лицо Сынмина снизу, но Сынмин отходит, прежде чем он успевает посмотреть.              — Что тебя так разозлило?              Сынмин поднимает голову. Его глаза ярко-красные.              — Если ты до сих пор не знаешь, то пойди и разберись сам, идиот, — огрызается он. — Это не так уж и сложно.              Минхо смотрит, как Сынмин протискивается обратно в магазин бытовой техники, оставляя его в головокружительном и тихом холоде. Расстояние напоминает ему о том дне в аэропорту, когда они прощались, и Минхо держал руку на груди Сынмина, чтобы почувствовать пульс его обещания, ведь Сынмин был так далеко от него. Даже когда они были вместе, Сынмин всегда был так далек от него, независимо от близости. И с этого момента Сынмин всегда будет далеко от него.              Туман, сумерки, свет. Он вспоминает дрожащие руки Сынмина. «Ах» — думает Минхо — «Возможно, это одно и то же».              Через зеркало Минхо видит, как Джисон бросает на него недовольный взгляд. Минхо не знает, что ему ответить, поэтому разворачивается и уходит.              По дороге домой Минхо смотрит на тающий в небе пояс Венеры. Уже зима, но инверсионные следы продолжают оставлять свои тонкие следы на заходящем небе, оранжево-розовые пятна с вкраплениями индиго вдалеке. Кровь течет у него над головой, как из только что открытой раны.              Минхо думает, что сказать, но слова не приходят.              

***

             Сынмин показывает ему свою чашку со звездами, и Минхо считает ее довольно странной.              Это маленькая фарфоровая чашка с нарисованными на дне звездами. Логически Минхо все понимает. Чашка со звездами более особенная, чем те, что на его потолке. Он может понять его чувства, потому что Сынмин видит надежду в этих крошечных штучках на небе, но в переносном смысле Минхо считает это глупостью.              Это фальшивые звезды на дне чашки. Фальшивые звезды дают ложную надежду. Звезды, звезды, звезды, сгорающие дотла, коллапсирующие внутрь, массивные столкновения, превращающиеся в черные дыры; искусственная конструкция, которая изначально существует в природе, но романтизируется людьми. Настоящая или ненастоящая, в смерти нет ничего приятного, какой бы прекрасной она ни казалась с человеческого расстояния, на расстоянии световых лет.              Звезды никогда и никому не светили. Они давно умерли еще до того, как Минхо начал существовать. Они бесполезные, сентиментальные вещи, не имеющие денежной ценности — просто газ и свет. Искажения. Расстояние. Смерть.              Но Сынмин начинает смотреть на него, как на одну из тех бесполезных, сентиментальных вещей в небе, издалека, сразу после того, как он отверг предложение Минхо вернуться в Сеул после окончания школы. Минхо не понимает, почему. Звезды, как известно, яркие, красивые и далекие. Минхо ничего из этого не представляет.              Он просто яркий. Он не далек: он просто прячется в тени и позволяет темноте разъедать его сердце. Если он и звезда, то лишь та, что уже догорела.              — Ты действительно не знаешь о Большой Медведице? И Малой Медведице тоже? — Сынмин хмурится, тыча ему в лицо энциклопедией созвездий. — Но ведь они общеизвестны, не так ли?              — Я надеру вам обоим задницы, если ты не уберешь это с моего лица, — отвечает Минхо.              Сынмин надувается и убирает энциклопедию.              — Чувак, ты такой странный.              — Говорит тот, кто более странный.              Сынмин не обращает на него внимания, потому что у него хороший избирательный слух, и продолжает болтать о вековых историях о созвездиях. Минхо смотрит на потолок, где прикреплены пластмассовые звезды, и думает, как это — любить что-то настолько сильно, чтобы хотеть за это держаться. Сынмин так пылко держится за звезды, что это кажется отчаянием.              «Оставленный позади» — Минхо слышит это в молчании Сынмина. Минхо слышит это, когда Сынмин спит, когда он смотрит в сторону, и даже в его смехе, в котором таится тихая ярость. Минхо слышит это в его «Я не знаю, я не могу оставить нуну»; в его «Ты очень крутой».              Звезды, его сестра — они удерживают его, но Минхо не понимает этого. Сынмин говорит о своей сестре так, будто она его ненавидит, но она смотрит на Сынмина так же, как когда-то смотрела на Минхо мама. Несмотря на усталость, она звонко смеется. Ее руки прижимают Сынмина к груди, несмотря на его протесты.              Она любит его. Она устала, она взволнована, но она любит его. Но Сынмин ходит вокруг нее походкой виноватой души, молча извиняется, а Минхо не имеет ни малейшего понятия, за что он извиняется.              Минхо ненавидит ненужные извинения, произнесенные или нет, поэтому он стучит их головами вместе, как кошек, надеясь, что это выбьет из него всю эту глупость. Конечно, это не срабатывает, но, когда Сынмин смеется так, будто он и есть вся форма звука, Минхо становится теплее, чем суп, который он сварил, и накрывает голову курткой.              Лето приходит в сверкающих волнах жары. Когда они просыпаются, головастики, за которыми Минхо самоотверженно ухаживал во дворе Старика Чона, уже исчезли. Минхо интересуется, чувствует ли Сынмин это — приближение взросления. Но он просто смотрит на Минхо так, словно он спас мир, и Минхо думает, что Сынмин очень, очень глуп.              — Эй, эй, — Сынмин пихает его в ногу, когда они отдыхают у корней дерева, сразу после того, как Минхо рассказал бедному мальчику о биологических особенностях задницы стрекозы, и тот провел следующие несколько минут, катаясь по земле от отвращения. — Минхо-о.              — Что?              — Конфету, пожалуйста.              Минхо сужает глаза и останавливается на середине скручивания резинки в руках. Он роется в карманах своих шорт и хмурится, когда понимает, что у него остался только один апельсиновый леденец. Минхо размышляет над широко раскрытыми глазами Сынмина и решает отказаться от сладкого на эту ночь.              — Ничего страшного, если у тебя…              Минхо засовывает конфету ему в рот. Сынмин поперхнулся и откинулся на спинку кресла.              — Зачем ты это сделал? — восклицает Сынмин. — Я мог умереть!              — Не моя проблема.              Сынмин сморщил нос и неохотно пробормотал спасибо.              — Разве ты не собираешься тоже съесть одну?              — Позже. У меня их много, — легкомысленно отвечает Минхо, скручивая резинку в двойную звезду. Он протягивает ее Сынмину, и тот встречает ее сияющими глазами.              — Какие еще фигуры ты можешь сделать?              Минхо хмыкает. Он делает ракету. Как подходяще для звездного мальчика.              Их летние приключения едва ли можно уместить в одном предложении. Раньше лето было скучным, одиноким, неспешным, только солнце, стекающее в ручей, как красная краска, разлитая по порогу. Но оно больше не бесконечно, как одиночество. Оно бесконечно от смеха.              Детство закончилось, когда его мама уехала, и он был вынужден переехать на новое место жительства. Детство началось снова, когда в его жизни появился Сынмин.              В какой-то момент они идут в кондитерскую, чтобы купить еще леденцов после того, как собрали достаточно монет в переулках, но в этот момент Минхо кое-что замечает.              Старик Чон — хороший человек, но Сынмин, похоже, в это не верит. Всякий раз, когда они сталкиваются друг с другом, Сынмин краснеет и держится за футболку Минхо, не желая отпускать его, пока Старик Чон не уйдет. Поэтому, когда они ждут автобус на остановке и пожилой мужчина подходит к Сынмину, Минхо чувствует, как он сразу же напрягается.              У Сынмина есть тенденция становиться меньше в присутствии пожилых мужчин. Минхо не знает, с чем это связано, но ему это не нравится, поэтому он намеренно роняет леденец на землю рядом с ботинками мужчины. Когда он идет его поднимать, Минхо снова вклинивается в очередь, встав между Сынмином и мужчиной.              Ничего особенного, но во время поездки на автобусе домой Сынмин смотрит на него, как на только что открытое созвездие.              Лето продолжается. Небо окутывает их тела теплом, как легкая льняная шаль, как золотая пудра на холмах. Они играют у ручья, строят картонные палатки для кошек, которых спасают, мстят (безобидно) соседским хулиганам, а Минхо запоминает вид Сынмина, лежащего на раскаленном тротуаре только потому, что Минхо бросил ему в штаны лед.              Это весело. Минхо много смеется.              Но он также оставляет красную краску на своем доме нетронутой. Она накапливается, как пыль на забытом предмете, и напоминает Минхо о том, куда он попал и откуда не может выбраться. Это его родословная.              Поэтому Минхо иногда возвращается туда. В конце концов, он живет там, и чем больше он гостит у Сынмина, тем больше ему становится не по себе от незнания.              Минхо навсегда привязан к этому маленькому, кривому домику, к призракам, которых еще не изгнали, потому что они привязаны к страху, а Минхо ничего, кроме страха, там не испытывает. В доме холодно и темно, как бы яростно ни светило солнце. Полы скрипят и стонут, стены шепчут сожаления, а стук сердца его отца громче, чем его собственное дыхание. Призраки всплывают на поверхность, как нежные синяки сливового цвета на его коже, а голос матери вползает к нему во сне.              В подвале Сынмина ненамного лучше, но там тепло. Туда все еще проникает свет. Там смех и шутки. В холодильнике и в шкафах есть еда. Руки Сынмина, трясущиеся и неуклюжие, держащиеся за рубашку Минхо во время кошмара. Нет ни угрозы, ни страха. Никто не стоит у двери, когда он просыпается, потому что Сынмин рядом с ним и в темноте, и при свете.              Он получает истинное представление о том, какой может быть жизнь за пределами сточных канав. Возможно, жизнь станет лучше, как только он закончит школу и вернется на родину матери, возможно, жизнь, которую он хочет прожить с нужными людьми, окажется не такой уж плохой. Он уедет отсюда, как только станет достаточно взрослым, чтобы быть самостоятельным, и будет хорошим, свободным и самим собой — кем бы он ни был.              В темноте своей спальни, холодной ночью, Минхо поднимает руку к потолку. Сынмин, тепло тушеного тофу его сестры, глупые фильмы, которые они смотрят, рука на его футболке — все они по ту сторону затмения, и Минхо обнаруживает, что жаждет этого.              

***

       Придурок Хван вы двое поссорились? почему

      Я

Это не драка

И не твое дело

Придурок Хван я не обижался на то что всегда был 3 лишним не для того чтобы вы просто развелись что насчет моих усилий? мое ВМЕШАТЕЛЬСВО не дай всему этому ПРОПАСТЬ пожалуйста я умоляю тебя у меня столько планов для вашей свадьбы сделай это для меня              Минхо оставляет Хенджина не отвеченным и переходит к своим следующим непрочитанным сообщениям.        Придурок Хан ХЕН!!!!!!!! ТЫ И СЫНМИН ПОСОРИЛИСЬ ИЗЗА МЕНЯ? ПРОСТИ!!!!!!!! Я НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ГОВОРИТЬ ЧТО ХОЧУ ВЫЙТИ ЗА ТЕБЯ ЗАМУЖ ВСЛУХ!!!!! Я ОЧЕНЬ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ НО НЕ В ТОМ СМЫСЛЕ!!! ПОЖАЛУЙСТА СКАЖИ СЫНМИНУ ЧТО Я НЕ СОБИРАЮСЬ КРАСТЬ ЕГО ПАРНЯ!!!       Еще хуже. Минхо чувствует приближающуюся головную боль, просто глядя на сообщения Джисона. Вместо ответа он выключает телефон и прячет его в карман, когда приходит один из менеджеров, чтобы осмотреть кабину управления, которую они утром устанавливали для нового проектора планетария. Затем, после удовлетворительного осмотра, Минхо тратит следующий час или около того на заучивание сценария их предстоящего планетарного шоу для близлежащей начальной школы.              Из-за нехватки персонала ему приходится до конца смены работать в сувенирном магазине. В ветреный будний день здесь тихо; он сидит за кассой и дергает за рукав фиолетового свитера Сынмина, который тот поспешно надел сегодня утром, поздно проснувшись.              Особенность Сынмина в том, что, когда что-то случается, он делает вид, что ничего не произошло. Несмотря на тяжесть, витающую в воздухе между ними, и скованность, сжимающую его плечи, Сынмин продолжает свой день в той же методичной манере. Спокойный, тихий. Яркий, сухой. Он смеется и жалуется; показывает Минхо письмо, которое Старик Чон написал в ответ. Но он также пуглив, двигается медленно и незаметно, когда находится рядом с Минхо. Даже то, как он двигается, звучит как извинение.              Минхо понимает, что должен что-то с этим сделать. В конце концов, это его вина. В последнее время холод был сильным, закрепившись в мышечной памяти.              Его выводит из задумчивости то, что в сувенирный магазин заходят мать и сын. Минхо приветствует их в отточенной манере, хоть он и хочет сесть обратно и мысленно разлагаться, пока они не уйдут или не купят что-нибудь, вместо этого он наблюдает за ними.              У матери длинные волосы. Мальчик маленький, может быть, четырех или пяти лет, закутанный в пуховую куртку и шапочку с помпоном. Когда мать берет в руки снежный шар со звездами, мальчик нетерпеливо визжит и просит его, а она издает звонкий смех, от которого у Минхо по горлу ползут мурашки.              — Здравствуйте, — приветствует она, ставя снежный шар на прилавок рядом с возбужденным сыном. — Я бы хотела купить его.              Он отвечает на вежливое приветствие, хотя и жестко, и берет снежный шар, чтобы просканировать его.              — Как бы вы хотели заплатить?              Она протягивает ему несколько банкнот. Он дает ей сдачу и начинает заворачивать снежный шар в газету, когда она говорит мягким голосом:              — Я уверена, что вы слышали это много раз, но вы очень красивый молодой человек. Нана, ты тоже так думаешь?               — Да! — восклицает мальчик с яркими глазами. — Красивый, как папа!              Звонкий смех, мягкий голос, теплые руки. У тебя его лицо.              Минхо вздрагивает так сильно, что чуть не роняет снежный шар. В уголке его глаза мелькает слабое воспоминание — ощутимое, но не сводимое к определенной форме. Оно витает в его голове под давлением.              — Вы в порядке?              Минхо поднимает голову, чтобы увидеть ее беспокойство. Он запихивает дискомфорт обратно в свою скелетную пропасть и быстро упаковывает снежный шар, прежде чем передать его ей.              — Да, я в порядке. Спасибо за покупку, — говорит он. — И спасибо за комплимент.              Он смотрит, как они уходят. Он думает, что, возможно, простудился.              Когда его смена заканчивается, Минхо задерживается в сувенирном магазине, рассматривая все сувениры. Он выбирает брелок с звездой и думает, что на данный момент извинений будет достаточно.              Когда он выходит из планетария, небо уже темнеет. Минхо включает телефон, и его встречает череда сообщений от Хенджина и Джисона, одно от Сынмин и два от Чанбина.              Первым он открывает сообщение от Сынмина.        *Ким Дуракмин не жди. я ужинаю с друзьями.              — Надеюсь, готовишь не ты, — пробормотал Минхо, набирая в ответ быстрое «ок». Он неохотно открывает следующий диалог с Чанбином. Для него сегодня слишком много сообщений. Не зря же он их игнорирует.        Придурок Со эй присоединяйся к нашей спонтанной пьянке после работы плиз retropub @ hongdae              Минхо со вздохом кутается в цветастый шарф Сынмина, наблюдая за тем, как белое облачко его дыхания исчезает в воздухе. Шарф теплый, словно остатки светящейся звезды, о которой он заботится, но холодный воздух продолжает царапать легкие при каждом вдохе.              Он садится на автобус до университета Хонгик.              Он находится далеко от Ансона, но Минхо удается добраться до района за час, поскольку улицы по пути туда были не очень оживленными. Он идет по району, светящемуся неоновыми огнями, некая пустота, которая кристаллизуется в его глазах и заставляет его почувствовать отсутствие звезд. Он стоит у входа в паб и потирает нос.              — Смотрите, кого к нам принесло! — восклицает Чанбин, как только Минхо заходит внутрь. Здесь многолюдно, но не тесно, и его сразу же уводят к их столику. Чан выглядит покрасневшим, но трезвым, а Чанбин — откровенно пьян. — Что ты хочешь выпить, чувак? Мы… Мы сейчас, типа, празднуем нашу жизнь.              — Почему? — Минхо помассировал заложенные уши. — Сегодня только вечер четверга.              — Именно.              — Он празднует тот факт, что чуть не спалил свою квартиру, — говорит Чан и вскрикивает, когда Чанбин дергает его за нос. — Я шучу!              — Я буду только воду, — говорит Минхо, и, прежде чем они успевают запротестовать, он быстро продолжает. — Я плохо себя чувствую, поэтому просто принеси мне воды.              Чанбин хватается за грудь.       — Чувак. Чувак. Я не могу поверить, что ты старался изо всех сил, чтобы составить нам компанию, когда ты болен. Это такое милое дерьмо. Я люблю тебя.              — О, хорошо. Тогда иди сюда… — Минхо поджимает губы и пытается поцеловать щеку Чанбина, но Чанбин с громким криком отталкивает его и бежит к стойке. Он смеется и разматывает шарф с шеи, когда от кондиционера в здании он начинает потеть.              — Ты уверен, что не хочешь пойти домой отдохнуть? — спрашивает Чан с примирительной улыбкой. — Все еще ссоритесь?              Глаз Минхо дергается.              — Мы не ссоримся. Это Хенджин тебе проболтался?              — Вообще-то, Джисон пришел к Хенджину, а потом Хенджин пришел к Феликсу, а потом Феликс пришел ко мне, а потом я пошел к Чанбину, а потом он пошел к Чонину…              — Понятно.              — Ну, парочки ссорятся, так что это нормально, — размышляет Чан, положив голову на руки. — Что это была за ссора…              — Это не ссора…              — … Разногласие, о чем?              — Ни о чем, — говорит он беззаботно, — Ничего особенного. Просто разные мнения.              — О, мы говорим о вашей любовной размолвке? — Чанбин щебечет, возвращаясь к столу с бутылкой воды. Минхо считает, что убийство законно, если оно совершено по отношению к Хан Джисону. — Я хочу знать, как вы двое ссоритесь. Кто из вас первый разбрасывает дерьмо? Много ли криков? Бедные соседи.              — Я никогда не видел, чтобы кто-то из них искренне злился или повышал голос, — Чан недоверчиво смеется. — Я имею в виду, ты жил с ним, Бин. Ты когда-нибудь видел, чтобы Минхо злился?              Чанбин почесал нос.              — Нет. Хотя у него очень хорошенькое лицо, как у стервы.              — Да, и Сынмин почти не отреагировал, когда Джисон швырнул в него бумажник из-за глупого спора, так что я сомневаюсь, что они будут драться как агрессивные солдаты, — Чан резко закрывает рот. Он хмуро смотрит на Минхо. — Подожди. Подожди. На этот раз это была злая ссора? Это действительно серьезно? Ты… ты хочешь поговорить об этом? Мне говорили, что я даю хорошие советы. Я могу дать тебе совет.              Чанбин рыгнул.              — Разве разногласия — это не эвфемизм для ссоры?              Чан пинает Чанбина под столом.              — Эй, хен! Я занят! Не играй со мной в ладушки ногами!              — Я сведу тебя в могилу, если ты не заткнешься, тупица.              — Мы можем просто не говорить об этом, — многострадально говорит Минхо. Он откручивает крышку бутылки с водой и говорит. — Расскажи мне о микроволновке, Чанбин. Расскажи мне, как ты умудрился испортить что-то настолько простое.              Минхо больше слушает, чем участвует в разговоре, хотя время от времени и бросает несколько легкомысленных подколок. Темы приходят и уходят, и смех вокруг них становится все гуще. Он с запозданием понимает, что посетители бара разбросаны по пабу, как созвездия, притягиваемые черными дырами, которыми являются Бан Чан, Со Чанбин и их болтовня.              Это приятно. Минхо они нравятся. Они как метеоры, перемещающиеся по комнате. Но потом у него закладывает нос, в ушах начинает звенеть, а давление в затылке растет, как паводковые воды, размывающие коренные породы.              Бывают моменты, когда его захватывает поток мыслей, лента воспоминаний. Он чувствует тяжесть связки ключей в кармане и закрывает глаза.              

***

             Минхо видит две разные вещи.              Первое: Хенджин.              Он не нравится Минхо, как таковой, но и не вызывает у него неприязни. Он просто не испытывает к нему никаких чувств. Они подружились из-за Сынмина, и Хенджин, похоже, преодолел первоначальный испытательный срок страха, который возникает, когда Минхо оказывается рядом с ним.              Минхо не винит его; Минхо может спасти всех животных в мире, но люди все равно будут верить, что он пинает котят в канализацию только потому, что кто-то так сказал. Бесполезно даже пытаться исправить снежную кучу недоразумений, связанных с его характером. Единственный человек в мире, который действительно знает его — это Сынмин, и Минхо не хотел бы, чтобы было иначе.              В любом случае. Хенджин — человек, вокруг которого люди вращаются по орбитам из-за его характера и внешности, но он также уверен в себе до такой степени, что может открыто выразить свою неприязнь к чему-либо. У него нет ни фильтра, ни сомнений, и у такого парня, несомненно, хватит смелости спровоцировать драку.              Так что Минхо все прекрасно понимает, когда становится свидетелем того, как Хенджин бьет какого-то парня по носу во дворе школы. Это четвертый урок, и Минхо пропустил занятия, чтобы вздремнуть под солнечными лучами, но вместо этого обнаружил, что его обычное место для сна занято бандитом, который выглядит неважно, и богачом Хваном.              — О, чувак! Эй! — закричал Хенджин, когда заметил Минхо, незаметно пытающегося скрыться из виду. — Подожди меня!              — Я ничего не видел, — говорит Минхо. Хенджин догоняет его своими дурацкими длинными ногами. — Продолжай делать то, что ты делал. Я никому не скажу, так что оставь меня в покое.              Хенджин моргает.              — Что? Нет, это не секрет или что-то в этом роде. У меня черный пояс по тхэквондо! Тот чувак полностью заслужил это. Он говорил всякое дерьмо о моих родителях, и я решил хотя бы попытаться просветить его, начиная с того самого дня, когда родилась Сапфо, ну, знаешь, просто чтобы создать обстановку для моего исторического пересказа, но тут он перебил меня, сказав, что Сапфо, вероятно, была мужчиной. А я такой, «заткнись, блять», а он такой, «приведи мне доказательства». Он начал спорить со мной, и тут я понял, почему я спорю с каким-то гомофобным придурком? И я ударил его! Думаю, он сейчас плачет.              Минхо трет лицо, но морщится, вспомнив, что не может поднять руку слишком высоко. Он забывает, что Хенджин — болтун. У него никогда не кончаются слова, даже когда он выдает их со скоростью света в секунду. Это достойно восхищения.              — Разве у тебя нет уроков? — вместо этого спрашивает Минхо.              — Да, но сейчас уже поздно возвращаться, так как эта задница отняла у меня время, — отвечает Хенджин. — А у тебя разве тоже не уроки? Погоди, ты собирался встретиться со своим суперсекретным бойцовским клубом?              — Нет.              — О, значит, мы будем держаться вместе до следующего урока, — говорит Хенджин, цепляясь за ушибленную руку Минхо с божьим мужеством. — Так или иначе, в истории есть еще один мудак, которого я…              Минхо заканчивает тем, что отключает его.              — А ты не можешь с ним отдружиться?              Сынмин отрывается от своей книги позже в тот же день, когда они делают домашнее задание в его комнате, а голова Минхо все еще болела от того, что Хенджин болтал с ним без умолку.              — С кем?              — С кем еще ты дружишь?              Сынмин грызет кончик карандаша. Минхо отдергивает руку.              — Он что-то сделал?              — Он раздражает.              — Но ты считаешь меня раздражающим, так что где логика? Кроме того, я не видел, чтобы ты прикоснулся хоть к одной странице своего учебника. Ты хочешь закончить школу или нет?              Минхо закатывает глаза, но все равно открывает учебник по естествознанию. Он хорошо учится в школе, не то, чтобы он когда-либо злорадствовал по этому поводу, и достаточно хорошо справляется с тестами, чтобы пропускать задания. — Оценки не имеют значения, пока ты не станешь выпускником.              — Ага, — говорит Сынмин. — Хенджин — хороший человек. Ты привыкнешь к нему.              Минхо это знает. Он видит, как Хенджин откровенен, не боится защищать людей и при этом завоевывает уважение окружающих. Он — все то, чем не является Минхо. У него есть все, чего нет у Минхо. Короче говоря, Хенджин — такой же человек, как и все остальные в пригороде, просто так получилось, что он менее осудителен, чем все остальные.              Хенджин вливается в их обыденную жизнь и легко вписывается в нее. Он не назойлив и не замкнут. Но когда Минхо стоит за белым забором большого дома Хенджина, окруженного кустами разноцветных жасминов, ему напоминают, что он всегда будет изгоем.              Сынмин считает, что это нормально. А Минхо — нет. Его кожа всегда кажется грязной, даже когда одна из мам Хенджина берет его на руки и прижимает его голову к своей мягкой груди. Он знает, что краснеет от того, как горячо его лицо, но она пахнет цветами, похожими на бергамот.              Ему снова три года, он в объятиях матери, рука на его голове, он вдыхает ее духи, а ее голос звенит ему в ухо. У тебя его лицо.              Хенджин дразнит его. Сынмин странно молчит. Минхо выбирает Кирби и в девятый раз побеждает их обоих в Super Smash Bros.              Это приводит ко второму.              Существует закономерность, в которую, сам того не подозревая, попадает его отец: если Минхо отсутствует дольше четырех ночей, он вспоминает, что у него вообще есть сын, и злится, что сына нет дома. Если же Минхо будет дома каждый день, то отец будет вымещать злость ежедневно.              Минхо всегда находит подходящий момент, тот самый идеальный промежуточный момент, для возвращения домой, чтобы обеспечить менее тяжелый исход. Это происходит потому, что ему нужно, а не потому, что он этого хочет, а также потому, что гордость не позволяет ему слишком близко познакомиться с подвалом Сынмина. В конце концов он там не живет.              Но Минхо видит, что все идет своим чередом, потому что это всегда происходит. Насилие не является ни незнакомцем, ни другом. Это дом.              Сынмин спрашивает, все ли с ним будет в порядке, и Минхо считает, что это глупый вопрос. Он не злой, но и не добрый, и он едет к себе домой с кратером, выдолбленным в груди. Он не любит глупых вопросов.              Красная краска копится уже давно, и некому отмыть дом. Он не был внутри уже три ночи, но он здесь перед четвертой и думает, что все должно быть хорошо, все должно быть терпимо, все должно быть не так уж плохо, но если это так, то все в порядке, потому что он прошел через худшее, и это не…              Минхо задается вопросом, каково это — бить собственное отражение.              Это удар по его черепу. Возможно, он даже увидел звезды. Немного смешно видеть звезды, потому что на этом небе звезд никогда не видно. Но потом он вспоминает, что находится внутри, а не снаружи, и в потолке есть трещина. Там темно и холодно, но не совсем, потому что руки его отца теплые от опьянения.              В один момент он без единого звука шагнул внутрь, а в следующую секунду споткнулся о мусорный бак, опрокинутый в темноте. Мина срикошетила от тонких стен, и он почувствовал, как пот выступил у него на затылке, и сердце подскочило к горлу, и дрожь сковала мышцы, и он подумал, что может спасти это, может исправить это, как он исправлял многие вещи, это всего лишь три ночи, ни больше ни меньше, и ему нужно отмыть красную краску, иначе он забудет.              Он думает, что когда-то его отец был хорошим человеком.              Минхо поднимается с пола, когда снова остается один. Он не думает, просто хватает свою куртку и шапку и бежит.              Он крутит педали так быстро, как только может, его обожженное ветром горло кровоточит от сухости. Фонари мерцают шарами света, но это тень за тенью, и еще очень холодно. Минхо чувствует, что из освещенных окон за ним наблюдают глаза — наблюдают, как отец разбирает его, как ветер деревья, находя то, что было внутри него, слишком неприглядным, чтобы к нему прикасаться.              То же лицо, те же руки. Неопровержимая истина.              Минхо бросает велосипед. Он заползает в туннель и лежит там, в его голове царит такая тишина, что он едва чувствует стук своего сердца. Когда адреналин уходит и больше не маскирует боль, Минхо чувствует, что его лицо болит и пульсирует с поразительной остротой.              Он забыл о красной краске. Бесполезно, думает он. Она всегда будет там.              Минхо чувствует искру раздражения из-за смены настроения. Сынмин посмотрит на него и, возможно, заплачет, и Минхо скорее свалится в звездное столкновение, чем увидит это. Всегда проще притворяться, что все в порядке, когда он может спрятать их под одеждой. Но когда это становится очевидным на его лице, он больше не может притворяться.              Он дышит на свои потрескавшиеся руки. Он смотрит на стальные листы, слышит резкие звуки завывающего ветра, грохочущего в туннеле, холод, который вгрызается в кожу и проникает в мозг и кости — все это трясущиеся кулаки и дрожащие зубы. Отчаяние сковывает его грудь льдом и превращает в окаменелость само это воспоминание в его руках.              Он хочет уйти. Он хочет уйти и вернуться домой, туда, где лежит его мать. Здесь не растет ничего хорошего. Ничто не светит ему. Он обречен гнить в этом теле, у которого то же лицо, что и у его предшественника.              — Такие бывают в семьях, — шепчет он себе в ладони, как будто он может изгнать из себя мысль, которую несут эти слова, произнеся их вслух и насмехаясь над ними — мысль о том, что он никогда не избежит таких же, жестоких рук в своей семье.              Но слова превращаются в туман, густой и белый, а затем исчезают, как будто их и не произносили.              Минхо закрывает глаза. Он гадает, увидит ли он завтра Сынмина.                                                 Он не видит Сынмина завтра. Или на следующий день.              Он прогуливает школу. От холода его бьет крупная дрожь, мышцы болят, горло чешется, хочется воды. С таким же успехом он может умереть с треском (под треском он подразумевает обезвоживание).              Минхо остается в туннеле, спит или ходит в поисках кошек, потому что видит знакомую бродягу, которая гонится за белкой на одном из высоких деревьев. Пакетик все такая же пушистая, как всегда, но еще больше, потому что от ее веса он чуть не падает со ствола.              — Ого, — пробормотал он, опуская ее на землю, — Ты воруешь еду или что-то в этом роде, толстушка?              Она мяукает и садится к нему на колени. Минхо рисует звездочки в грязи, пока она не убегает.              Минхо не замечает, что прошло уже почти три дня. Он думает, что его ждет засада или похищение, когда внезапно на него наваливается груз и выбивает его из сна. Но потом он понимает, что к нему прикасаются, ведь он запомнил, как к нему прикасается Сынмин.              — Господи, черт возьми, — ругается он. — Сынмин?              Сынмин называет его сумасшедшим ублюдком, или что-то в этом роде, и Минхо рассмеялся бы, если бы не боль в его лице. А потом он смотрит на Минхо так, будто вылез из комикса про зомби, когда тот садится и позволяет свету осветить свой опухший глаз.              Вот чего он пытался избежать. Сынмин похож на побитого щенка, а Минхо очень, очень не любит, когда пинают щенков.              И тут происходит то, чего он не ожидал.              Сынмин злится. Он держит Минхо за рукав и говорит с пламенем в глазах, которое принадлежит большему огню, который еще предстоит раздуть. Он зол, и Минхо слышит это по ноткам его голоса.              — Я сказал, что помогу тебе, когда понадобится, но я не знаю когда, если ты мне не скажешь. Ты никогда не говоришь мне ничего…              Минхо не злой человек. Его никогда не волновало это настолько, чтобы злиться. Он отстраненный, может быть, даже непокорный, но никогда не злится. Но тут он чувствует, как белая волна жара вырывается вперед, вгрызается в ребра и лижет горло, побуждая его вырвать руку и выплевывать слова обратно с той же силой, с тем же пламенем. Сынмин считает, что так легко говорить недосказанное, и это больше всего злит Минхо.              Минхо был выкорчеван в этом убогом месте с раннего детства с едва сохранившимися воспоминаниями о единственном человеке, который его любил. Он живет здесь, паря как призрак, без реальных связей или реальной связи с чем-либо или кем-либо, задаваясь вопросом, что он сделал не так, чтобы потерять вещи и потерять людей.              Сынмин просто не понимает этого. И никогда не поймет. Он любим. У него есть сестра, которая связала для него мешочек и готовит его любимое рагу из тофу с кимчи. У него есть сестра, которая предпочла его своим мечтам. У него есть родители, которые когда-то любили его. А у Минхо — нет. У Минхо нет красного мешочка ручной работы. У Минхо нет никого, кто бы приготовил для него тушеный тофу или чай с лимоном, когда он болен. Он идет домой, и из него выбивают остатки света. У Минхо ничего нет.              Сынмин никогда не поймет, какой жестокий груз приходится нести Минхо в одиночку.              Но вот Сынмин берет их руки и переплетает их — твердый жест, который контрастирует с его яростным выражением лица, и от его внезапной теплоты у Минхо по позвоночнику пробегает дрожь.              — Оставайся с нами, пока не закончишь школу, — торопливо предлагает он, и Минхо думает, что это может быть лихорадочным сном. — Не то, чтобы это было что-то новое. Ты и так практически на халяву живешь. Просто это будет более постоянным. Ты можешь спать в гостиной, если не хочешь спать в моей кровати. Мы сможем вместе просыпаться, вместе ходить в школу и вместе возвращаться домой.              Пальцы Сынмина длиннее и сочленены в суставах. Они мягче. На них нет синяков, как у него. Он предлагает постоянство, как будто это одна из мировых истин, а Минхо в это не верит.              — Мне не нужна твоя благотворительность, — ворчит он.              Сынмин сжимает брови.              — Ты очень глуп, если думаешь, что это благотворительность. Я живу на свалке. Если бы Хенджин попросил тебя пожить с ним, это была бы благотворительность. Нуна в любом случае может использовать лишнюю пару рук для уборки ванной и кухни. Может, она даже заплатит тебе, кто знает. Просто живи со мной.              В забытой дымке поздней осени, окутанный сумерками и светом ртутной лампы, Минхо чувствует, как пробивается земля. Он чувствует это в своем сердце, легких, надпочечниках. Он чувствует это, как закат в еловом лесу. Он чувствует, как гнев вытекает наружу и распирает его желудок. Он чувствует, что Сынмин держит его, как держит гравитация.              Минхо не думает, что такие люди, как Сынмин, должны существовать в этом мире — такие люди, как он, бесстыдно держат его руки, гладят их и даже целуют. Такие люди, как он, дают детские обещания, видят разные вещи, когда смотрят на звезды, и обладают уникальной нежностью, неизвестной остальной вселенной. Такие, как он, смотрят на Минхо так, словно он может быть чем-то большим, чем лицо, которое связывает его со своей кровью.              Это будет еще одна непостоянная вещь. Люди и места мимолетны, а такие существа, как они, обязаны стать чем-то, но не созданы для того, чтобы оставаться на одном месте.              У Минхо с детства был план, который должен был вывести его из пригорода, но Ким Сынмин не входил в этот план. Он не является пунктом правила или шагом, которому Минхо может следовать для достижения оптимального результата. Он теплый, человечный и катализатор, потому что теперь Минхо стал жадным и хочет больше, чем может себе позволить. Он хочет держаться за что-то. Он хочет держаться за эту руку, которая знает только нежные вещи.              Он хочет жить таким, какой он есть, а не таким, каким должен быть.              Сынмин сидит с ним в темноте, как будто это мышечная память. Тепло его рук поднимается к его лицу, пока он не окутывает его.              И вот, Минхо испускает вздох, от которого ему становится не по себе, и говорит с окончательной уверенностью:              — Хорошо.              Сынмин моргает. Затем он смеется в свои руки, и Минхо чувствует, как болят его мышцы, когда его губы растягиваются в улыбку.              Они выползают из туннеля. Они идут домой.                                                 Минхо спит без сновидений. Он просыпается от того, что на его груди лежит рука.              Флуоресцентный блеск пластмассовых звезд размывается утренним светом, проникающим через створчатое окно. Он слышит шаги на улице, затем хруст травы, обледеневшей за ночь, и слабое пение утренних жаворонков. Его лицо болит от глубокой боли, и он вдыхает тягучий аромат эвкалипта.              Сынмин крепко спит лицом к нему, прижавшись щекой к подушке, челка разметалась по векам. Его рука теплеет на груди Минхо. Минхо не понимает смысла этого жеста, но еще несколько минут терпит его, прежде чем убирает руку Сынмина и аккуратно кладет ее на подушку.              Он с практической легкостью поднимается с кровати и натягивает одеяло на плечи Сынмина. Затем Минхо тихонько выходит из комнаты, чтобы не разбудить его.              На кухне Минхо роется в холодильнике в надежде, что там найдется что-нибудь подходящее, чтобы прижать к ушибленному глазу. По ощущениям он решил, что глаз не так уж сильно опух, но, когда слышит, как отпирается дверь и входит Сонджа-нуна, она бросает взгляд на лицо Минхо и замирает на пороге.              — О, — шепчет она, ставя свои сумки у прилавка. — Минхо.              Ладно, возможно, все так плохо, как кажется. Минхо закрывает дверь холодильника и складывает руки за спиной.              — Доброе утро, — приветствует он, его голос хриплый.              — Что случилось? — она подходит к нему, осторожно берет его за лицо и осматривает рану. Ее руки холодные. — Кто… Как?              Ее смело подведенные глаза сужаются, позволяя морщинкам образоваться между бровями — плотно сжатые красные губы и мерцающий шторм в пасмурной мгле ее лица. Сынмин тоже так смотрит на Минхо в дни, когда его ребра болят гораздо сильнее, чем обычно.              Минхо сглатывает. Он не привык к такому и не знает, как реагировать, чтобы добиться наилучшего результата. Поэтому он говорит:              — Сынмин сказал мне жить здесь.              — Он так сказал?              — Да, — Минхо смотрит на старое, пожелтевшее пятно на полу. Он может его оттереть. Он знает, как. Он может быть полезен. — Я могу остаться?              Сонджа-нуна отпускает его лицо и упирается руками в бока. Наступает созерцательная тишина, в которой Минхо слышит свой собственный дрожащий пульс, пока она не гладит его по голове.              — Не вижу причин для отказа.              Он поднимает взгляд, чтобы увидеть ее улыбку: усталую, слабую, но искреннюю. Она красива, когда улыбается. В его ладонях появилось что-то вроде умиротворяющей доброты, и он не уверен, заслуживает ли он ее.              Затем она путает его волосы и спрашивает:              — Ты голоден?              Сонджа-нуна протягивает ему холодный компресс и таблетку ибупрофена, после чего удаляется на кухню, чтобы приготовить что-нибудь легкое и простое для всех. Она настаивает, чтобы он сел, и Минхо мысленно разлагается на диване, прижимая компресс к глазу и наблюдая, как вокруг него порхают пылинки, словно отброшенные мысли.              В какой-то момент просыпается Сынмин. Он выходит из комнаты, протирая сонные глаза, и замечает Минхо на диване.              — О. Нуна дома?              — Готовит еду, — отвечает он.              Сынмин перекатывается через диван и садится рядом с Минхо.              — Я посмотрю?              Минхо снимает холодный компресс. Сынмин хмурится и поглаживает зубами нижнюю губу.              — Вау.              — Все не так плохо, как кажется.              Сынмин задумчиво хмыкает, его глаза бегают по стенам, и тут его осеняет идея.              — Подожди здесь!              — А куда мне еще идти, — усмехается Минхо.              Сынмин бежит в свою комнату. Он не заставляет себя долго ждать и выходит обратно с красным вязаным мешочком, который Минхо не видел уже давно, с момента их первой встречи. Минхо сразу же понимает, что его ждет, и хмурится:              — Нет.              — Да ладно, — жалуется Сынмин, доставая пластырь с «Щенячьим Патрулем». — Это просто мультяшные собаки. И это единственные пластыри, которые у меня есть. Не похоже, что они должны быть модными.              — У меня синяк под глазом, а не кровотечение, дурачок.              — Он просто будет там, пока не будет выглядеть лучше, — Сынмин выглядит слишком искренне, чтобы согласиться с такой детской идеей.              Недовольный, Минхо отталкивает его руку от лица.              — Прекрати. Я слишком стар для этого дерьма.              — Не ругайся! И что значит «слишком стар»? Мы буквально оба еще дети.              — Ты ребенок. А я нет. Мне пятнадцать.              — Я начинаю думать, что ты никогда ребенком и не был, — говорит Сынмин, а Минхо от удивления зажимает рот. — Ха, я заставил тебя потерять дар речи. Я ведь умный, да? Эй, не смотри на меня так! Только на сегодня, ладно? Я буду умолять нуну разрешить нам прогулять школу, чтобы мы могли остаться дома и поиграть в игру, которую я тайно скачал на ее ноутбук, если ты больше беспокоишься о пластыре, чем о синяке на лице.              Плечи Минхо опустились.              — Ладно.              Все лицо Сынмина светлеет. Он отрывает края подложки и прижимает их колени друг к другу, но, прежде чем протянуть пластырь вперед, он слегка целует его переднюю часть.              Минхо открывает рот, но слов не вырывается. Сынмин прикладывает пластырь к коже под глазом и слегка постукивает по нему. На его щеках остались следы от подушки. Минхо быстро моргает в такт пульсу, жар от его лица распространяется от ушей до щелей между пальцами ног.              Он снова открывает рот и спрашивает:              — Зачем ты это сделал?              — Что сделал?              — Сделал… — Минхо показывает на свое лицо, где находится пластырь. — Это.              Сынмин невинно наклоняет голову.              — Это просто поцелуй от синяка, косвенно, конечно. Эй, ты в порядке? Почему ты такой красный? Ты опять заболел?              Сынмин, как всезнайка, раздражает в лучшем случае, но, когда он ничего не понимает, Минхо это раздражает еще больше. Все еще взволнованный, Минхо пихает Сынмина лицом в диван и бьет его одной из диванных подушек. Тяжелый груз вчерашнего дня растворяется в обрывочном смехе под мольбы Сынмина о пощаде.              — Мальчики, — зовет Сонджа-нуна из кухни. — Кушать!              Минхо неохотно останавливается и идет поправлять подушки. Сынмин велит ему накрыть на стол, чтобы он мог пойти помочь сестре принести еду.              Он расставляет тарелки. Он слышит, как они разговаривают на кухне, и отходит в сторону, чтобы не подслушивать. В конце концов, они выходят, Сонджа-нуна ставит три миски с яичным бибимбапом в соевом соусе, тарелки с маринованным редисом и сикхе из камбалы. Сынмин приносит посуду и передает Минхо его долю.              — Это немного, но, к счастью, у нас в холодильнике остался рис, — говорит она, выдвигая стул. — Давайте есть. Минни говорит, что ты пропустил довольно много приемов пищи.              Они садятся и молча едят. Минхо берет свою первую ложку и старается жевать в темпе, несмотря на голод. Он поднимает взгляд, чувствуя, что Сонджа-нуна наблюдает за ним.              — С этого момента ты будешь есть здесь с нами каждый день, — говорит она с улыбкой. — Как на вкус?              Сынмин переводит взгляд с одного на другого, набивая свои щеки рисом.              Минхо замедляет свой ход. Вкус еды такой же, как и у всех остальных блюд, которые он ел здесь. Ничего необычного, ничего впечатляющего, но в чем-то она другая. Что-то такое, что невозможно объяснить обычными словами, описывая еду.              — Хорошо, — говорит он, проглатывая остатки риса во рту. — Вкус приятный.              Сонджа-нуна моргает. Сынмин старается не рассмеяться, и Минхо это понимает, потому что его дрожащие губы сжаты. Минхо не думает, что сказал что-то постыдное, но когда Сонджа-нуна потянулась погладить его по голове, он почувствовал, как его лицо нагревается, и он опускается на свое место.              — Я рада, — шепчет она.              Что-то теплое бурлит в его груди. Минхо проглатывает его и запихивает в рот еще риса.                                                 Сонджа-нуна с готовностью помогает ему замазать глаз на следующий день. Минхо с удовольствием наблюдает за тем, как она наносит себе макияж, но обнаруживает, что она действительно много ругается в процессе.              — Блять, вот блять, — рыдает она, когда портит стрелку. — Гребаный кусок дерьма…              — Кусок дерьма, — весело подхватывает Сынмин.              — Кусок дерьма, — категорично повторяет Минхо.              — Мальчики, — кричит она, поворачиваясь, чтобы указать на них кисточкой. — Не ругайтесь, блять.              Хотя она использует консилер на несколько тонов светлее его цвета лица, Минхо считает, что он выглядит довольно круто, как Зуко. Сынмин считает, что он похож на идиота.              — Нет! — вопит Хенджин, потрясая кулаками перед Минхо, как только видит его. — Ты выглядишь ужасно! Что это за оттенок? Сынмин, не обижайся на свою прекрасную сестру, но никогда больше не позволяй ей прикасаться к его лицу с этой мерзостью! Мы идем по магазинам после школы... нет, нет. Я не хочу это слышать. Я подберу правильный оттенок и куплю все, что поможет тебе органично вписать его в твою медовую кожу, чтобы ты не был похож на Спайдеруса из «Мисс Паучка и ее друзей»!              Минхо не слишком нравится идея, что Хенджин покупает вещи от его имени, но тот достаточно социально грамотен, чтобы не спрашивать о его синяке под глазом, поэтому Минхо держит рот на замке, чтобы уменьшить вероятность того, что Хенджин не закроет свой рот.              И с этим, кажется, все постепенно встает на свои места.              Старик Чон не возражает против идеи нового жильца, и даже выглядит довольно счастливым. Он покупает Минхо необходимые вещи и даже помогает забрать его школьные вещи и одежду из дома во время работы отца. Он учит Минхо водить свою старлетку, и Минхо считает, что вождение — это худшее, что когда-либо было изобретено человечеством, когда он врезается в столб.              Во время перерыва на чтение Минхо находит в коридоре Сынмина, который разговаривает с несколькими недружелюбными одноклассниками. Пока Сынмин болтает о том, как неуважительно говорить о профессии его сестры, Минхо молча подходит и встает позади него. Он ловит взгляды хулиганов и проводит линию по своей шее, заставляя их в страхе разбежаться.              Сынмин оборачивается, пораженный его появлением.              — Ты что-то сделал?              Минхо невинно моргает. (Он не невинен.)              — Нет.              И когда синяки начинают исчезать, уже после школы в солнечный день Ким Сынмин прижимает к ладони Минхо кусок ржавой латуни.              Он смотрит на нее так, словно это инопланетный предмет. В центре головки ключа была приклеена маленькая звездочка, отличающая его от всех других копий. За все годы своей жизни Минхо никогда не владел ключом от дома.              — Зачем? — спрашивает он.              — Что значит «зачем»? Теперь это твой дом, глупый, — Сынмин прячет руки за спину и смотрит куда угодно, только не в глаза Минхо. — Ты должен быть благодарен! Я использовал деньги со своей копилки для этого.              Минхо ничего не говорит. Он поднимает его к небу и смотрит на него, как на солнце.              Слова даются ему нелегко. Они никогда не даются таким людям, как он. Минхо воспринимал жизнь с некоторой осторожностью и отстраненностью. Он жил не как единое целое, а как перевариваемая версия самого себя, потому что он был укоренен в той же почве, что и скелетные останки его матери, а значимые отношения были бесполезны в том месте, где ему никогда не было места.              Но потом появился Ким Сынмин — парень младше его на два года, которого он встретил в один ничем не примечательный летний день. Ребенок, домашний и наивный, который смотрел на небо и видел надежду в крошечных лучах света.              Чувствительный и болтливый. Упрямый, но извиняющийся. Быстро соображающий, но туповатый. Стыдливый, со своими пластырями с «Щенячьим патрулем», и вызывающий, со своей магмой молчаливой ярости, которая гноилась за всей мягкостью.              Минхо смотрит на ключ, впивающийся в его ладонь, оставляя после себя углубления на поверхности и медный запах, смешанный с запахом пота, и чувствует, как что-то теплое и странное трепещет внутри него, как набегающая волна. Дом.              — Ты не должен был, — бормочет Минхо, вместо простой благодарности. — Ты же знаешь, что это временно. Ты знаешь, что я не буду здесь вечно.              Сынмин смотрит на одуванчики, прорастающие из трещин тротуара. Его взгляд медленно поднимается вверх, пока он не встречается глазами с Минхо, но лишь на секунду, словно удивляясь, что тот смотрит в ответ.              — Конечно, я это знаю, но что, если ты вернешься раньше меня? Или тебя запрут? Так что пока оставь его себе. Это просто ключ. Ничего страшного. Можешь выбросить его, когда уйдешь.              Минхо пятнадцать лет, кожа шелушится от ветра и кровоточит сквозь трещины. Его решимость покинуть пригород как можно скорее становится все сильнее, все прочнее, потому что выживание — это понятие, которое он знает лучше всего. Но порой эта решимость колеблется, когда он вспоминает, что ему придется оставить позади.              «Я помогу тебе выбраться. Для этого и нужны друзья, верно?»              — Хорошо, — говорит он.              Минхо никогда не выбрасывает ключ.              

***

             — Минхо?              Он вздрагивает от толчка в плечо и резко поднимается на своем месте, так как заснул, положив голову на стол. Чан отпрыгивает назад и поднимает руки.              — Это всего лишь я, — Чан виновато улыбается. — Я не хотел тебя напугать, извини за это. Наше такси уже здесь, но не беспокойся о стоимости! Чанбин заплатит, но… Не говори ему об этом.              Они вдвоем выносят потерявшего сознание Чанбина из паба и бросают его на заднее сиденье. Минхо прислоняется головой к окну и смотрит, как мимо него проносятся огни города. Его костяшки пальцев болят от фантомной боли.              — Было бы здорово получить бесплатную поездку, но единственный человек в нашем кругу, который не пьет и владеет машиной — это Хенджин, а он водит просто кошмарно. Кроме того, он очень быстро выходит из себя на дороге, а я предпочитаю не попадать в неприятности, — говорит Чан, положив голову на плечо Минхо. — Ты умеешь водить?              — Вроде того.              — Классно, — пробормотал Чан. — Спорим, ты полный отстой.              Минхо фыркнул.              — Я не так уж плох.              — Ага, конечно. Кто тебя учил? Твой отец? Я думаю, каждый в какой-то момент получает уроки от отца. Они самые худшие учителя на свете.              Минхо раздумывает, отвечать или нет, потому что он на самом деле не говорит с ними о семье. Они спрашивали раньше, когда он только обживался, но Минхо либо уклонялся от ответа, либо придумывал достаточно правдоподобную ложь, чтобы они перестали спрашивать.              Но он думает о Старике Чоне. Минхо задается вопросом, подбирает ли он еще бедных, как когда-то подобрал его.              — Да, — отвечает Минхо. — Мой отец.              Чан мурлыкает.              — Круто.              Минхо высаживают первым. Он благодарит Чана и машет на прощание, когда такси уезжает.              Он поднимается по лестнице в квартиру с тяжелыми конечностями и пульсирующей головой. Минхо думает, что, возможно, он подхватил что-то похуже простуды, а может, просто устал. Обычно он плохо спит.              Он заходит в квартиру, и его встречает Дуни, обвивающий хвостом лодыжку Минхо. Он закрывает за собой дверь, снимает ботинки и приседает, чтобы почесать за ушами.              — Хочешь поспать со мной сегодня? — шепчет он, но получает однозначный отказ, когда тот уходит.              Кряхтя, он поддается боли в ногах и садится на пол. В гостиной темно, но из щелей комнаты Сынмина пробивается слабый свет. Он закрывает глаза и прислушивается к звукам их квартиры.              Минхо должен перестать капризничать из-за чайника. Он должен просто выбросить тот чайник, который у них сейчас, чтобы ему было легче принять любой чайник, который они купят. Это просто чайник. Это просто чайник. Он не умрет из-за чайника. Но, возможно, они смогут сохранить старый на случай чрезвычайной ситуации, но тогда он задается вопросом, какого рода чрезвычайная ситуация может оправдать использование гребаного чайника.              Его голова пульсирует в лучах рассеянного света. Это всего лишь чайник. Минхо покупал и более дорогие вещи, например, синий свитер из того претенциозного бутика, где он заставил продавщицу сделать ему скидку. Он покупал и ненужные вещи, как, например, сегодняшний брелок. Поэтому он не понимает, почему не может просто купить новый гребаный чайник, когда был уверен, что покончил с этой навязчивой бережливостью.              — Минхо-хен.              Сколько бы раз он ни напоминал себе, что у него приличная работа, что ему не нужно инстинктивно смотреть на землю в поисках монет, что ему позволено быть в тепле и уюте — мышечная память пробивает его панцирь и тащит обратно в холодные канавы вместе с паразитами и пороками его отца.              Дымка, сумерки, свет. «Перестань хоть на мгновение заботиться обо мне и хоть раз начни заботиться о себе.»              О. Наверное, поэтому.              Что-то холодное коснулось его лба. Странно, ведь сейчас Минхо чувствует тепло во всем теле.              — Хен, — это Сынмин. Он сидит рядом с ним в темноте. — Мне кажется, ты заболел.              — Я уверен, что это так — говорит Минхо.              — Ты можешь хотя бы встать?              — Ага, — говорит он, но не двигается.              Сынмин хрипит. Его рука неуверенно касается шеи Минхо.              — Я всегда знал, что ты из тех, кто пропускает прием у врача только потому, что ему не так уж и плохо.              — Ты сейчас шутишь надо мной? Я думал, ты злишься.              — На тебе мой свитер, — говорит ему Сынмин.              — Надел случайно. Он был в моем шкафу, а я спешил на работу. Не увиливай от темы.              — Тебе идет.              Минхо складывает губы в напряженную линию и благодарен, что тени скрывают его лицо. Поскольку ни у кого из них нет настроения снова обсуждать этот вопрос, Минхо роется во внутренностях своей ветровки и достает брелок, после чего опускает его на колени Сынмина. Наступает тишина, кроме легкого звяканья брелока, и Минхо чувствует присутствие Сынмина, как линию на своей ладони.              Но вот, слабо освещенный каким-то светом в темноте, Сынмин подносит брелок к лицу Минхо. Качающаяся звезда холодна, когда случайно касается его щеки.              — Красиво, — слово вылетает из уст Сынмина с легким дуновением воздуха.              Минхо несколько раз быстро моргает. Брелок убирается, теперь он держит его по середине ладошки, Минхо удивленно смотрит на него. «Красиво», но как что? Минхо ждет ответа, но его не следует.              — Эй, — он ловит себя на мысли, что не может продолжить, но Сынмин уже смотрит на него, и его рот разжимается от тепла, разливающегося по груди. Зуд пузырится под кожей, распространяясь по всему телу, отчего ему хочется вырвать из него все до костей и косточек, и он лепечет. — На кого я похож?              Это ужасный, выбивающийся из контекста вопрос. Сынмин даже не знает, как выглядят родители Минхо. Он даже не знает, кем они были. Минхо тоже не знает. Это желаемая мысль, придушенное отчаяние.              Но Сынмин, непредсказуемый, как проблеск кометы в небе, всегда выбивает его из колеи.              — О чем ты говоришь? — серьезно говорит Сынмин. — Ты похож на Минхо-хена, которого я люблю.              Минхо открывает рот, закрывает его. Чувствует, как горит его лицо, словно жар, белый жар черной дыры испепеляет его легкие. Слова вертятся внутри него, но он не может ничего вымолвить.              С таким же успехом он мог бы поджечь Минхо.              Глотая слова, которые не выходят, он наклоняется вперед и прижимается губами к шее Сынмина, где находится пульс. Минхо чувствует, как под ним вздрагивает Сынмин, чувствует, как пульс его сердца трепещет, как брызги солнца. Затем Минхо зарывается носом в плечо Сынмина, и они остаются так на некоторое время.              Дымка, сумерки, свет. Ключ в ладони, непрямой поцелуй в глаза, одинокая звезда, скользнувшая по языку.              Минхо думает о том, что жизнь без Ким Сынмина была бы ужасно неискренней.              ***              — Пляж?              Минхо поднимает глаза от своей мобильной игры. Старик Чон сидит на крыльце, потягивая пиво из бутылки, с сигаретой в губах.              — Да, ему понравилось.              — Ха, — говорит Старик Чон. — Как романтично.              — Романтично… — Минхо чуть не вскрикивает от недоверия, но вовремя сдерживается и говорит тише. Он бросает леденец в Старика Чона, но тот ловит его с ворчанием. Он вынимает сигарету и заменяет ее леденцом. Минхо никогда раньше не видел, чтобы старики ели леденцы.              — Помню, как я взял свою жену на пляж во время нашей годовщины, — с тоской вспоминает Старик Чон, глядя на небо, усыпанное персиками. — Ну, сейчас она уже мертва, но я уверяю тебя, у нее в глазах сверкали искры, она выглядела так, будто готова сделать мне предложение. Ты, должно быть, прирожденный знаток таких вещей, парень.              — Каких вещей? И почему ты сейчас говоришь о своей умершей жене?              — Ах, Мун Сохи. Она была настоящей красавицей. У нее тоже были большие щенячьи глаза.              Минхо морщит нос и возвращается к своей мобильной игре.              — Старики, — произносит он.              Несмотря на то, что Сынмину понравился подарок Минхо, Сынмин ведет себя странно с тех пор, как прошел его день рождения.              Минхо сначала не думал, что это так повлияет на него. Все, что он сделал, это небрежно поискал в интернете рекомендуемое место для наблюдения за звездами, взял его туда, как сюрприз, и посмотрел на настоящие звезды, а не на дурацкие в его чашке. Хотя его отношение к звездам не изменилось, это самое малое, что Минхо может сделать после всего, что дал ему Сынмин.              Глупое, ошарашенное выражение лица Сынмина того стоило. Он не умолкал, рассказывая о созвездиях то-се, что-то о Луке и Роге Изобилия, и, хотя Минхо чувствовал себя так, будто его мозг подвергся перегрузке, он полагал, что не так уж плохо провел время, изучая истории, связанные со звездами.              Но Сынмин начинает отдаляться — сначала незаметно, но как только Минхо это замечает, это становится очевидным. Он бросает взгляды на Минхо, но тут же отворачивается, когда Минхо ловит его взгляд. Он пытается вести себя нормально, но в его глазах нарастает дрожь, которая перестает преломлять слабые ореолы солнечного света. Он больше прячет руки, потому что они выражают больше, чем его слова. Он смеется и улыбается с одинаковой легкостью, но его одолевают контуры тоски, когда он думает, что остался один. Кажется, что Сынмин что-то скрывает, скрывает себя.              Но Минхо, находясь в ловушке туннельного видения, списывает это на гормоны. У него не хватает ни времени, ни сил противостоять Сынмину в его поведении, когда он много работает, чтобы накопить денег. Он также не знает, как это сделать, когда Сынмин, притворяясь, что у него все в порядке, вставляет между ними все больший клин.              Поэтому Минхо делает то, что у него получается лучше всего — ждет.              Школа. Работа. Дом. Заявления, международные звонки, собеседования, часы, проведенные за кухонным столом за заполнением бланков и учебой. Он проводит время с Сынмином и Хенджином так много, как только может несмотря на то, что утверждает, что очень хочет их оставить, потому что с каждым днем выпускной приближается, и Минхо не может отрицать, что не будет скучать по ним.              (— Ты недооцениваешь мою способность оставаться на связи, хен, — говорит Хенджин совершенно искренне.              — Я постараюсь игнорировать тебя больше всего, — шутит Минхо.              Хенджин хнычет. Ему удается уговорить Минхо создать аккаунт в инстаграм. Сынмин молчит, уткнувшись носом в книгу о стеклянном замке. Он остается на той же странице в течение часа.)              Затем, наконец, наступает выпускной. Минхо получает деньги. Он получает деньги, чтобы поступить в выбранную им школу. Он идет по сцене, смущенный улюлюканьем Хенджина и Сынмина. Сонджа-нуна гладит его по голове. Его начальник дарит ему бутылку шампанского, но он отдает ее Старику Чону. Он так близок к свободе, что почти чувствует ее горьковато-сладкий вкус.              За день до отлета у Минхо есть два дела в списке.              Он отправляется в одиночку в главный город. Он повторяет их путь и снова оказывается у бутика с синим свитером. У Минхо не такой бюджет, чтобы покупать дорогую одежду, и с тех пор, как он устроился на работу, он скуп в своих тратах, но выражение лица Сынмина в тот день, словно он открыл новую звезду, так ярко запечатлелось в памяти Минхо, что он не сможет забыть его, даже если попытается. Поэтому он отложил свои с трудом заработанные сбережения специально для этого случая.              Он подходит к прилавку, за которым стоит продавщица, и она поднимает идеально очерченную бровь при его появлении. Она осматривает его с головы до ног, прежде чем прочистить горло и спросить:              — Чем я могу вам помочь?              — Синий свитер, — Минхо показывает на витрину. — На него есть скидка?              — Боюсь, сейчас у нас нет никаких текущих распродаж или акций, сэр. Но если вы хотите, вы можете подписаться на нашу рассылку, чтобы получать новости о нашем магазине…              — Даже студенческих скидок нет?              — Ну, нет…              — Программа лояльности?              — Как я уже говорил, у нас есть рассылка…              Минхо щелкает языком и оглядывается через плечо, чтобы изучить растущую очередь людей, стоящих позади него. Они перешептываются, прикрывшись ладонями. Путешествие по величественным районам города неизбежно привлекает внимание. Минхо видит это по тому, как люди смотрят на него — глаза наполнены чем-то сродни жалости, но в основном дискомфортом; поверхностное проявление сострадания, которое испортилось, когда он, казалось бы, был вне пределов слышимости.              Его это не беспокоит, Минхо давно смирился с тем, что он всегда будет на дне бочки. Ничто в этом городе больше не имеет значения, когда завтра он уезжает.              Он не торопится.              — Я куплю его, если вы сбросите цену, — говорит Минхо.              — Боюсь, мы не можем этого сделать, — отвечает она с улыбкой, обслуживающей клиентов. — Но, опять же, я рекомендую вам подписаться на нашу рассылку, если вас интересуют наши предстоящие акции…              — Если я подпишусь на рассылку, вы дадите мне скидку?              — Еще раз извините, но мы не можем…              — Это хороший свитер, но возле воротника есть дырка, — лжет он. — Она не большая, совсем крошечная, но для магазина, где продаются дизайнерские вещи, это, конечно, досадно. Могу ли я купить ее по более низкой цене, так как она считается поврежденной?              Она выглядит все более раздраженной. Очередь за ним продолжает расти, жалобы начинают нарастать, и он видит, что это ее задевает. Сейчас около полудня, поэтому Минхо знает, что все менеджеры, работающие в смене, сейчас на перерыве и поэтому недоступны. В это время в бутике, судя по его наблюдениям, нет других продавцов.              — Мне придется поговорить с менеджером.              — Тогда я подожду здесь, у кассы, пока вы поговорите со своим менеджером. Я также буду здесь, у кассы, если ваш менеджер захочет поговорить со мной.              Это продолжается еще несколько минут. Минхо не двигается с места. Он находит это забавным, и видит, как трещина проступает, когда продавщица поджимает губы. Она постукивает длинными ногтями по прилавку и, наконец, сдается.              — Самое большее, что я могу вам предложить, это десять процентов.              — А чуть больше?              — Боюсь, что нет.              — Почему?              — Это все, что мы можем предложить в данный момент.              Минхо мысленно хмыкнул.              — По крайней мере, тридцать процентов, — пауза, потому что он помнит о хороших манерах. — Пожалуйста.              Она открывает рот, смотрит на очередь за ним и стискивает зубы.              Минхо выходит из бутика со свитером.              Он кладет его в рюкзак. Он не так дорог, как он думал вначале, с учетом скидки, но все равно дороговат, и он поклялся никогда больше не покупать одежду по завышенной цене. Это первый пункт в его списке дел. Теперь он переходит к последнему.              Он возвращается в дом.              Все по-прежнему. Красную краску недавно забрызгали обычные, преданные вандалы. Минхо стоит на том же месте, где когда-то лежал, глядя на обратное рассеяние света. Он думает о том, как сильно все изменилось, кроме этого, единственного, неподвижного места.              Минхо знает, что его отец сегодня не работает. Он оставляет входную дверь открытой, чтобы свет проникал внутрь и освещал вечно темные помещения, и застает отца сидящим в старом кресле от La-Z-Boy. Минхо стоит достаточно далеко, чтобы, если бы отец попытался что-то сделать, Минхо в мгновение ока оказался бы за дверью.              Его лицо похоже на расплавленный воск: под глазами, под подбородком, под челюстью, разрушенное ритуалом упадка, который он держит в руках.              — Завтра я уезжаю, — говорит Минхо стене.              Кто-то однажды сказал Минхо, что все формы жизни податливы и что все в мире может быть чем-то другим. Минхо задается вопросом, почему его отец предпочитает быть трупом, лежащим в собственном гробу. Он уверен, что его отец когда-то воплощал в себе безграничные возможности любви; он уверен, что так было не всегда, что, возможно, такую любовь могут понять только такие люди, как они.              Едва заметный намек на движение. Минхо сглатывает и крепче сжимает лямки рюкзака. Он уже наполовину готов отвернуться, когда слышит, как его отец впервые за два года заговорил.              — Беги, сколько хочешь, — прохрипел он. — Ты всегда будешь моим сыном.              Минхо уходит и захлопывает за собой дверь. Он смотрит на красную краску, растекающуюся по порогу, на грязные кроссовки и понимает, что улыбался. Или, может быть, гримасничает. Минхо не знает — на его лице это выглядит отвратительно.              — Я знаю, — говорит он с запозданием. — Я знаю.              Неважно, каким был его отец. Это не любовь, и он никогда к ней не вернется.                                                 В его сумке странный комок. Минхо не знает, что это такое, но у него нет времени, чтобы это исправить. Он берет все, что ему нужно, все, что может туда поместиться, и находит свои носки, выглядывающие из-под кровати. Он моргает, глядя на них. Ему интересно, сможет ли он залезть в них.              Признание Сынмина — это нож, вонзенный в его живот.              Сынмин говорит это так легко, так осторожно, его рот вырезает каждый слог с дрожащей точностью. «Я люблю тебя». Но отношения Минхо с любовью недобрые. Он думает, что любовь — это рука матери на его голове, ее смех, звенящий в его ушах, но потом ее палец указывает на незнакомца, и Минхо больше не думает, что это любовь, даже если он скорбит по ней.              Но он понял, что, возможно, это нечто большее. Дружба — это тоже любовь, и Сынмин стал основой их дружбы, как сердце, качающее поршни крови. Сынмин — его лучший друг, единственный, кто видел его таким, какой он есть, а не каким-то другим — от совместного сна до ловли стрекоз и путешествий по новым тропам в лавандовой ночи. Сынмин — та самая межзвездная синева, которая изменила его жизнь и заставила его захотеть сказать недосказанное. Минхо просто никогда не думал, что это будет сказано вслух между ними. Важные вещи не нуждаются в том, чтобы их называли.              Но он считает, что это самое малое и последнее, что он может сделать для Сынмина лично в качестве прощального подарка.              — Я тоже тебя люблю, — наконец говорит он в ответ, ужасно неловко. Он никогда раньше не произносил этих слов. — Ты ведь знаешь, что люблю, даже если не говорю, верно? Ты был моим первым настоящим другом.              Сынмин смеется. Звучит насыщенно и отрывисто.              — Да. Я знаю.              Поездка в аэропорт проходит спокойно. Сынмин выходит первый и оставляет его в машине со Стариком Чоном. Сегодня жарко, солнце плавится сквозь стекло, заставляя его щуриться. Он смотрит на свои колени, когда что-то мягко ложится ему на макушку.              — Похоже, ты выбрался отсюда живым, парень, — усмехается Старик Чон. — Ты рад?              Минхо морщится.              — Не люблю самолеты.              — Ты сможешь выдержать четырнадцатичасовой перелет, если с юности жил в этой дыре. Думаю, именно это имеют в виду родители, когда говорят, что их дети покидают гнездо.              — Конечно.              Старик Чон умолкает. Он убирает руку, и Минхо поднимает взгляд.              — Ну, ты знаешь, я рад за тебя. Я… — он испустил тяжелый, долгий вздох. — Мне жаль, что я не смог сделать для тебя достаточно, парень. Ни одна свинья не станет слушать такого старого пьяницу, как я, но верь мне, это была правда, когда я говорил, что было бы здорово, если бы я мог законно взять тебя к себе, не так ли?              Минхо смотрит на него. Его грудь продолжает пульсировать от всех этих признаний, данных ему перед прощанием.              — Да, — шепчет он, потому что «ага» в таком разговоре неприменимо. «Ага» означает, что есть возможность для «нет» и возможность для «может быть», потому что «ага» не является твердым ответом и является для него способом преуменьшить себя. Но это не один из тех случаев. Это «да». «Да, было бы неплохо». — Спасибо за все.              Старик Чон издал кривой смешок.              — Звони, не пропадай.              Минхо выходит из машины. Сынмин достал из багажника его багаж и протягивает ему спортивную сумку. Они стоят под летним светом, и Минхо задается вопросом, не в последний ли раз они видят друг друга.              Минхо не умеет говорить. Он не плетет из стекла большие слова и не умеет их использовать, чтобы передать то, что он хочет. Он больше не может позволить себе быть жадным; он не может позволить себе использовать язык, когда он столько раз терял его. Он не знает, как сказать, что синий свитер будет ждать его в комнате, потому что предложение Минхо поехать с ним в Сеул после окончания школы никогда не будет выполнено в этой жизни.              Все, что может сделать Минхо, это положить руку на грудь Сынмина, как в ту ночь, и почувствовать пульс его обещания, тепло солнца внутри него, потому что для того, кто поклоняется звездам, Сынмин не совсем понимает, что он самый большой из них. Но даже тогда, даже сейчас между ними все еще есть расстояние, которое Минхо, кажется, не может преодолеть.              — Увидимся позже, — говорит он. — Плакса.              Он разворачивается, собираясь войти внутрь, когда Сынмин окликает его посреди оживленного аэропорта. Минхо едва не спотыкается о собственные ноги, когда разворачивается. Сынмин стоит в центре, как паргелия, всегда оставляя за собой последнее слово.              — Я буду скучать по тебе!              Минхо моргает. Затем Сынмин спешит в машину и опускается на свое место. Старик Чон пожимает плечами и выводит их с парковки, а Минхо смотрит, как старлетка становится все меньше и меньше, пока не исчезает из виду.              Солнце греет его лицо. Минхо опускает голову и быстро идет в аэропорт, бормоча:              — Дурак.              Минхо восемнадцать, и он наконец-то свободен.              

***

             — Почему ты в моей квартире?              — Меня прислал Сынмин, — бойко говорит Хенджин под маской, плюхаясь на кровать Минхо и распугивая котов. Он выглядит слишком нарядно для скромного домашнего визита. — Он сказал, что приготовил куриный суп чем-то и просил разогреть его для тебя, когда ты проснешься, потому что у него работа после пар.              Минхо вздыхает через рот. Он был недееспособен уже несколько дней. Только сегодня его лихорадка спала.              — Чувствую себя дерьмово, — простонал Минхо. — Почему у нас есть носы? К черту суп. Просто оторви мне нос.              — Ни за что! Я не хочу быть рядом с твоей задницей, похожей на Волан-Де-Морта, — отвечает Хенджин, хотя звучит так, будто он веселится при виде страданий Минхо. — Просто сиди тихо. Суп почти готов. О, я принесу тебе еще воды!              Минхо смотрит, как он уходит. Солнечный свет, разрезанный ставнями на триптихи, струится по потолку.              Он думает, что именно поэтому в эти дни его так поглощают чувства. Болезнь разбросала его мысли, которые больше не поддаются упорядочиванию. А может быть, проблески воспоминаний — это часть зимнего пакета, те одинокие призраки, поднимающиеся из своих ледяных могил, чтобы застыть у него на груди. Сложите два и два вместе, и обязательно получится плохое столкновение эффектов.              Прошлое продолжает настигать его, пока не затихает на заднем плане. Он смиряется с детской болтовней, но даже тогда она не перестает к нему возвращаться.              Минхо потирает нос. Он очень, очень ненавидит холод.              — Я пришел с эликсиром! — объявляет Хенджин, входя со стаканом воды и миской супа. — Пахнет как-то странно. Я помолюсь за тебя, хен.              Минхо бормочет слова благодарности, беря миску в руки. Суп определенно не должен был быть такого цвета. Покойся с миром, его желудок.              Хенджин сидит у его кровати в нетерпеливом ожидании, пока Минхо осторожно делает глоток. Он соленый, в нем чувствуется кислая нотка, которая сразу же жжет нёбо и оставляет неприятное послевкусие. Он делает еще один глоток и удивляется, как кто-то мог испортить готовую смесь для супа, ведь он просто ужасен.              — О, это плохо, не так ли, — замечает Хенджин.              Минхо ничего не говорит. Глоток за глотком он прихлебывает суп, когда он становится не таким горячим, а более теплым. Он ужасный, кислый, и его тело протестует против его вкуса, но Минхо думает, что это хорошо, если это было сделано из любви. Минхо хочет поглотить всю любовь, которую вложил в него Сынмин.              — Все в порядке, — отвечает Минхо, вытирая рот тыльной стороной ладони. Он тоже принимает лекарство и запивает его водой. — Бывало и хуже.              Хенджин не выглядит убежденным.              — Ладно, думаю, моя работа здесь закончена. Я просто уйду.              — Что? — Минхо похлопал по сиденью рядом с собой. — Составь мне компанию, идиот. Я застрял тут и смертельно скучаю. Развлеки меня.              Хенджин выглядит удивленным, но довольным, и он быстро перекатывается через Минхо, чтобы добраться до другой стороны кровати. Он садится, прислонившись спиной к раме, и спрашивает:              — Значит ли это, что мы можем сплетничать? Потому что мне очень интересны твои секреты. Вы двое все еще ссоритесь?              Неважно. Минхо жалеет, что сказал Хенджину остаться.              — Мы не ссоримся.              — Ага, а я уродливый натурал.              — Рад узнать, что у тебя потрясающее самосознание.              Хенджин хлопает его по плечу. Минхо опускает пальцем нижнее веко и высовывает язык, прежде чем достать салфетку из тумбочки. Он сморкается и чувствует, как закладывает уши от давления.              — Ты хотя бы знаешь, почему вы не ссоритесь? — спрашивает он.              — Конечно, — отвечает Минхо.              — Ладно, хорошо, потому что я не смогу этого вынести, если вы двое будете ссориться всерьез, — бормочет Хенджин, и у Минхо хватает половины сознания, чтобы не обращать на него внимания. — Вы можете ссориться по любому поводу, но если это будет серьезно, то мне снова придется вмешаться. Я люблю вас, ребята, да, я знаю, что ты скажешь, хен. Я глуп, но я глуп и горяч, так что дай мне закончить! И даже если я тебе не нравлюсь, ты мне, по крайней мере, нравишься, так что я хочу, чтобы вы были счастливы долго, долго, до-олго…              Минхо притворяется, что заснул, когда Хенджин говорит что-то, за что стоит зацепиться. Он прерывает его, хватая за рукав.              — Что ты сказал?              — А? Что я хочу, чтобы вы, ребята, были счастливы долго-долго-до~олго…              — Нет, другое, — Минхо садится, — С чего ты взял, что ты мне не нравишься?              Хенджин моргает на него.              — Серьезно? Ты хочешь убить меня. Ты хочешь задушить меня и бросить мое тело в пылающий мусорный контейнер. Само мое существование действует тебе на нервы.              — Ты раздражаешь, — говорит Минхо, озадаченный. — Но это не значит, что я тебя ненавижу. Я думал, мы установили именно такую динамику.              — Подожди, так ты и в школе меня не ненавидел?              Минхо гримасничает и шевелит рукой. Он не настолько нечестен, чтобы приукрашивать правду.              — Ты был тем, к кому я ничего не чувствовал, но, ты идиот, мы стали старше. Я уже давно смирился с тобой. Я не ненавижу твое существование, или что-то в этом роде. Если бы ты мне не нравился, я бы сейчас с тобой не разговаривал, тупица.              — Так ты любишь меня? Я важен для тебя? Поэтому ты постоянно покупаешь мне фрукты, даришь купоны моим мамам и присылаешь мне случайные видео с кошками после долгих периодов игнорирования?              Скрипнув зубами, Минхо отвечает:              — Конечно.              Хенджин шмыгает. У него появились слезы на глазах, и за маской Минхо видит, что его губы подрагивают.              — Хён, ты настоящий милашка, не так ли? Ты просто не хочешь этого признавать.              — Я не…              Затем Хенджин прижимается к Минхо и рассказывает о силе дружбы, о том, как он рад, что познакомился с ним и Сынмином, что Минхо всегда рады видеть в его гейском доме, полном гейских вещей. Минхо даже не понимает, что это значит. Зато он знает, что его окружает кучка плакс.              Он неловко гладит Хенджина по голове. Не зная, что еще можно сделать, он предлагает Хенджину салфетку, но это вызывает еще большее количество слез. В конце концов, плач утомляет Хенджина, и он комично засыпает. Тогда Суни возвращается и садится ему на живот, Дуни плюхается ему на ноги, а Дори пихает его лапой прямо в лицо.              Минхо не может ничего сделать со всем этим весом на себе, поэтому он закрывает глаза и порхает над ручьем, как мотылек над головой.              

***

             Он вернулся в страну, где похоронена его мать.              Блеск городских огней, спокойствие природы, свобода, не связанная с его личностью, расслабляет все его мускулы, но в то же время сворачивает на эксцентричности всего этого. Начинать все сначала означает снова остаться одному, и, хотя Минхо привык к одиночеству, он больше привык к компании Кима.              Но теперь он здесь. Это то, чего он так долго хотел. Он вдыхает запах города и чувствует слабые остатки бергамота. Мышечная память заставляет его оглянуться через плечо, знакомые слова складываются на губах, но он останавливается, не успевая сказать их пустому месту.              Если хорошенько пофантазировать, то можно услышать, как Сынмин смеется рядом с ним: «Глупый хен».              Минхо старается не думать об этом.              Его сосед по комнате достаточно любезен, чтобы предложить подвезти его до их квартиры с аэропорта, как только Минхо соберется с мыслями. Он никогда не любил перелеты и вообще все, что требует длительного нахождения на высоте, поэтому следующие полчаса он провел на полу аэропорта, ожидая, пока его ноги затвердеют от состояния желе.              Со Чанбин, его сосед по комнате, представляется так. На год младше Минхо, с резкими, задумчивыми чертами лица, но ужасно шумный, как только чувствует себя комфортно. Специальность — музыкальное продюсирование. Выходец из обеспеченной семьи, учитывая, что у него есть личный водитель, состоящей из матери, отца и старшей сестры. Яркая личность, которая утверждает, что любит темные, но милые вещи.              — Я могу познакомить тебя со своими друзьями, — говорит Чанбин, охотно пожимая потрепанную руку Минхо. — Я знаю, как тяжело переезжать на новое место в одиночку, поэтому, пожалуйста, присоединяйся к нам, когда захочешь. Клянусь, мы дружелюбные и точно не идиоты.              Минхо думает, что они хорошо поладят, и улыбается.              — Спасибо.              Их квартира находится в малонаселенном районе города, в окружении вездесущих магазинов и захудалых гошивонов. Дорога до его университета занимает два часа. Первые несколько дней Минхо борется со сменой часовых поясов; это затягивается, пока он распаковывает свой багаж, а его присутствие наноскопично.              Но и после этого оно не проходит.              Поначалу Минхо не обращает на это внимания. Он списывает это на непривычку к студенческой ночной жизни, к свободе, которая приходит от того, что его игнорируют, к братству, которое заполняет залы и преследует его по всему кампусу, к смешению голосов, которое просачивается сквозь его менее чем твердое тело. Но вместе с работой, на которую он устроился в дерьмовый круглосуточный магазин рядом со своей квартирой, сон стал ускользать от него с тех пор, как он приехал в город. На пределе своих возможностей Минхо решает посетить консультационную службу в надежде, что там ему просто выпишут рецепт на снотворное.              В итоге он остается на сеанс. Минхо не видит ничего плохого. Это просто кошмары. Это просто бессонница. Просто смена часовых поясов. Ничего такого, из-за чего стоило бы переживать.              Минхо в порядке. Он берет больше смен, чем может справиться, потому что ему нужны деньги, потому что они всегда будут нужны, и на случай непредвиденных обстоятельств Минхо запасается излишками вещей, которые Чанбин тоже считает ненужными.              — Чувак, даже пустая зубная паста? — Чанбин недоверчиво хмурится. — Что ты собираешься с этим делать? Есть?              — Его можно использовать для многих вещей, но ты богатый ребенок, поэтому не знаешь, — легкомысленно говорит Минхо, выхватывая тюбик из рук Чанбина, чтобы положить его обратно в коробку для хранения.              — Эй, я не настолько расточителен. Купи хотя бы новую зубную щетку!              — Ага.              Минхо никогда не привыкал к СМС. Его преследовал Хенджин, который обладает супер-звуковой скоростью для ответов на сообщения, но Минхо старается отвечать на сообщения Сынмина как можно чаще, даже если в итоге забывает ответить. Они поддерживают связь, и, хотя они могут неделями не созваниваться, Минхо считает, что это нормально, потому что они всегда будут общаться, даже если не каждый день.              А потом он звонит, чтобы спросить, как дела у Минхо, и Минхо не может заставить себя быть честным.              — Я пробую новые вещи, то, чего раньше не делал, — лжет он, потому что все, что он делает, это ходит домой и остается дома, если это не работа или школа. Но Сынмин будет волноваться, если Минхо скажет правду, а Минхо это не нужно. Беспокойство бесполезно для них обоих. — Нашел хорошую работу. Я разговариваю кое с кем, я имею в виду, чтобы стать лучше.              — Я рад, хен, — шепчет Сынмин с тоскливой ноткой в голосе, а Минхо смотрит на полосы лунного света, мерцающие на стенах.              Потолки здесь мрачные и пустые.              И именно в холодные, ветреные ноябрьские ночи к Минхо приходит осознание того, что это не смена часовых поясов.              После изнурительного экзамена он наконец принимает предложение Чанбина поужинать с друзьями. Минхо считает, что ему станет легче, если он побудет в компании людей, которые видят в нем человека с чистого листа. Ужин проходит в неприметном, дешевом ресторанчике за лабиринтом переулков станции Чонно Сам-га. В еде нет ничего причудливого, но она вкусная и дешевая, а порции сытные.              Минхо встречается с остальными друзьями Чанбина: Чан, амбиверт, участвующий в той же музыкальной программе, с добрыми глазами, и Джисон, ученик предпоследнего класса старшей школы с моторчиком во рту. Они с Сынмином одного возраста. Минхо отстраненно задается вопросом, чем сейчас занимается Сынмин.              Они охотно принимают новое присутствие и настаивают на том, чтобы отбросить формальности, и начинают немного расспрашивать о его жизни, чтобы узнать его получше, но Минхо чувствует, как бесконечная наковальня погружается все глубже в глубины его желудка всякий раз, когда они открывают рот.              — Итак, Минхо, — говорит Чан, наклоняясь вперед к столу после того, как они заказали свои блюда. — Что ты изучаешь? Я пытался спросить об этом Бина, но он сказал, что не знает.              — Это никогда не всплывало!              — Хен, это буквально первое, что люди спрашивают друг о друге, когда живут вместе, — недоверчиво говорит Джисон.              Минхо смущенно почесывает затылок.              — Социальное обеспечение.              — Вау, круто, — радуется Джисон. — Тебе нравится работать с детьми?              — Не только с детьми, придурок, — со смехом отвечает Чанбин.              Разговор переходит от учебы к семье, так как скоро каникулы. Минхо спокойно наблюдает за ними со своего места — за их манерами, резкими движениями, взглядами. Он смеется, когда они смеются, улыбается, когда они улыбаются, кивает в знак сочувствия, хотя Минхо не может понять, как это — раздражаться из-за неправильно сделанного заказа на кофе. Он пытается вести себя как они, но от этого только сильнее чувствует себя не в своей тарелке.              У Чана большая семья, в которой оба разведенных родителя женились повторно и подарили ему по меньшей мере дюжину неродных братьев и сестер. Встречи часто проходят с трудом, не из-за какой-то изжитой враждебности, а потому что так много конфликтующих расписаний, которые мешают друг другу. Джисон жалуется на свою мать, которая, по сути, является его лучшим другом, за то, что она нянчится с ним, хотя он уже почти достиг порога взрослой жизни.              Но Минхо ничего этого не понимает. Он не может.              — Хён, ты тоже собираешься вернуться домой? На праздники, — с любопытством спрашивает Чанбин.              «Домой». Минхо повторяет это в уме. Домой, домой, домой. Мышечная память заставляет его оглядываться через плечо, тянуться к кому-то, кого уже нет рядом. Холодные колючки лунного света ползут по его горлу, оставляя за собой следы красной краски.              Минхо здесь не место.              — Я с детства был один, — выдавливает он из себя, потому что молчание вызывает больше подозрений, чем ответы. — Мои родители много путешествуют по работе, особенно в это время года, так что я, скорее всего, просто останусь здесь.              — О, это отстой, — говорит Джисон, широко моргая. — Чем занимаются твои родители? Они работают в авиакомпании? Поэтому они много путешествуют?              — Джисон, поумерь любопытство, — ворчит Чанбин, протягивая руку, чтобы слегка потрепать его по голове. — Что это по-твоему? Интервью?              — Мне просто любопытно!              Чан встречает взгляд Минхо и понимающе улыбается. Приносят еду, и тема снова меняется. Минхо смотрит на свой поднос с едой, позволяя пару подниматься к лицу, но даже тогда он чувствует холод. Ощущение удушья.              Он сидит здесь, не притрагиваясь к еде, и смотрит, как остальные погружаются в свои блюда, смеются от души и болтают о чем-то знакомом. Он сидит там, с дырой в груди, и задается вопросом: «Что я здесь делаю?»              Когда он остается один в своей комнате, чувствуя, как тихие стены дрожат в такт биению его сердца, Минхо думает, что что-то не так. Теперь он чист — чистый лист, на котором он может рисовать все, что захочет, но это не то, что нужно. Ничто не кажется правильным, это не должно казаться неправильным.              Сообщение от Сынмина лежит в его мессенджере: «Как дела?»              Минхо чувствует тяжесть своих больших пальцев, когда набирает — «Я в порядке», хотя хотел сказать — «Что я здесь делаю?»              В магазине полночь. Он ищет пачку сигарет для мужчины, смутно узнавая в ней ту же марку, которую курит Старик Чон, и слова его родного языка звучат в его ушах неуклюже и неправильно. «Что я здесь делаю?»              Минхо сидит в лекционном зале. У его профессора волосы той же длины, что и у Сонджа-нуны. Они говорят о социальной политике, и он знает, потому что это часть учебной программы, но Минхо слышит только белый шум. Все, что он слышит — «Что я здесь делаю?»              Он ест редко. «Что я здесь делаю?» Он лежит в постели с грязью под кожей. «Что я здесь делаю?» Он пополняет запасы чипсов и наклеивает ценники на обеды. «Что я здесь делаю?» Он смотрит на магазин канцелярских товаров, где продаются блокноты с космической тематикой, и поворачивается, чтобы схватить за рукав того, кого уже нет рядом с ним. «Что я здесь делаю?»              Минхо смотрит в зеркало в ванной. Он задается вопросом, всегда ли он так выглядел. Его глаза красные. Он думает о краске, проступившей сквозь подошвы его ботинок, и понимает, что это всегда было постоянным пятном — пятном на холсте, от которого он не может избавиться, сколько бы раз он его ни оттирал, потому что если и есть что-то постоянное в этом мире, то это пятно его родословной.              Его мама, положив руку ему на голову, смеется ему в уши, указывая на него: «У тебя его лицо».              — Я знаю, — Минхо выключает свет и стоит в темноте. Его отец прав. Неважно, как далеко он убежит; Минхо всегда будет его сыном. — Я знаю.              Сынмин звонит снова. Прошло два месяца. Или три. Он перестал вести счет. Минхо ничего не говорит — просто засыпает под его голос.              Университет. Работа. Дом. Его зубная щетка старая. Щетинки рвутся. Он не покупает новую. Он не покупает много вещей. Он не может тратиться на бесполезные вещи, иначе он потеряет это место и его людей. Багаж остается не распакованным, посуда немытой, постель не заправленной; парализованный внутренними воспоминаниями, застрявший в восьмиминутных периодах, когда ностальгия была слишком непреодолимой, оплакивающий потерю того, чего он никогда не знал, потому что он родился с потерей, как и с одиночеством, слушающий затихающий голос Сынмина по телефону только для того, чтобы задаться вопросом, должна ли свобода быть такой несбыточной.              Чанбин, конечно же, замечает это, как и все те случаи, когда Минхо уклоняется от любого сценария потенциального взаимодействия. Именно поэтому, когда Минхо спотыкается на кухне, как робот Атлас, он спрашивает:              — Эм. Ты в порядке?              — Просто споткнулся.              Чанбин не выглядит убежденным. Он засовывает руки в карманы джинсов и вздыхает.              — Я просто собираюсь сказать это, так что ударь меня, если я перехожу черту. Ты ведь знаешь, что это нормально, э-э-э, говорить о вещах? Я знаю, что мы не так долго были соседями по комнате, но я понимаю — переехать сюда очень сложно, особенно когда ты никого не знаешь.              Минхо не думает, что Чанбин это понимает, но улыбается.              — Спасибо.              Листья на деревьях меняют цвет. Осень и кости, зима и смерть, весна и тупик. Дни сливаются воедино, цели в университете становятся необязательными, сообщения и ответы откладываются и забываются.              Минхо думает, что это, должно быть, шутка.              Время неумолимо идет.              Это лето, когда Сынмин снова звонит. Минхо говорит достаточно прилично, чтобы отгородиться от любого беспокойства, но когда он слушает дыхание Сынмина, то, как тот говорит медленно и мягко, Минхо кажется, что они снова дети, пинающие друг друга под одеялом и смеющиеся над бесполезными разговорами.              — Кстати, нуна нашла новую работу… — после этого Минхо больше ничего не слышит, засыпая.              Май, июнь, июль. Лето, скука, работа. Ему нужно распаковать оставшиеся вещи, но он этого не делает. Он слушает, что говорит его консультант, но не сосредотачивается. Это неправильно, и он знает это, но он также знает, что так не должно быть, потому что ему должно быть здесь хорошо, свободно и счастливо.              Он пришел сюда не просто так. Он выбрался из сточных канав, из призраков, которые цепляются за него в доме, он должен жить той жизнью, которую он хочет и о которой мечтал с юных лет. Именно поэтому он здесь, но его разум говорит одно, а сердце — другое, и его лицо говорит все.              Он снова плывет, как призрак, среди людей и мест, которые приходят и уходят. Ничто не реально, когда он не может прикоснуться к ним, и он больше не знает, за что держаться, когда все кажется водой, ускользающей сквозь пальцы.              Но однажды утром он просыпается от телефонного звонка.              Это Сынмин, необычайно рано и неожиданно. В его голосе звучит странная интонация, от которой Минхо приподнимается на кровати.              — У тебя странный голос.              — Нет, не странный.              — Нет, странный.              Сынмин вздыхает, и Минхо сразу же чувствует, как он опускается. Он слышал его и раньше, когда Сынмин находил его в ползучем туннеле или когда был недоволен чем-то, связанным с сестрой. Это звук человека, защищенного от солнца.              — О, ты злишься.              — Что?              — Ты злишься. Я это слышу.              Сынмин продолжает отрицать это. Минхо считает забавным, что Сынмин не понимает, что Минхо улавливает такие вещи, ведь замечать малейшие отклонения от обычного настроения человека — одно из его умений. Также забавно, что Сынмин лжет, хотя он самый отстойный лжец на планете. Он едва может скрыть свои чувства.              Но это утомляет. Минхо не в состоянии смириться с обычной попыткой Сынмина скрыть свои чувства и перевести тему, потому что он всегда такой, и именно тогда, когда он такой, Минхо чувствует, что неисправимая дистанция между ними увеличивается еще больше. Он не хочет больше притворяться, когда все и так кажется нереальным.              Минхо достаточно раз видел, как Сынмин сдерживает свой гнев, чтобы понять, что однажды он его задушит, и Минхо не хочет ждать этого дня.              — Я не… я не злюсь. Я просто… я не знаю. Это половое созревание. Это гормоны и перепады настроения.              — Это нечто большее.              — Нет, это не так.              — Это так.              — Ты знаешь меня, — говорит Сынмин, и Минхо чувствует, как в его груди медленно поднимается белый жар. — Ты же знаешь, что это именно так.              Но Минхо не знает. Минхо до сих пор не знает, почему Сынмин так ведет себя с сестрой, почему вздрагивает, когда рядом оказывается мужчина, достаточно взрослый, чтобы быть их отцом, почему никогда не хочет говорить о гневе, который гниет в его ребрах, почему первым отдаляется и оставляет между ними дыру, которая может соперничать с земной пропастью. Минхо не знает, почему Сынмин смотрит на него так, будто способен дать ему все ответы, или почему он плачет над несправедливостью других, когда мир устроен именно так. Минхо не знает.              В любой хороший день, возможно, Минхо оставит его. Но Минхо не может вспомнить, когда в последний раз у него был хороший день. Он погряз в собственной неуверенности, лежа в гробу своего отца, накидывает петлю на голос матери, и Минхо больше не может продолжать хоронить мертвые вещи, которые они несли. Сынмин зол, и ему нужно принять это, как и Минхо нужно принять, что у него всегда будет лицо монстра.              Но правда раскалывается на части, раздражаясь, как открытая рана.              — Я не злюсь, — голос Сынмина срывается, и огонь в его животе тут же гаснет. — Я не злюсь. Я не твой отец и не мой.              Минхо медленно осознает его слова. Все, на что он обращает внимание — это голос Сынмина, выражение его лица, возможно, сжимающееся в попытке сдержать слезы. Минхо снова чувствует себя двенадцатилетним, пытаясь успокоить мальчика, плачущего в одиночестве в туннеле на площадке.              — Сынмин…              Звонок сбрасывается, и Минхо поднимает телефон. Минхо смотрит на экран. Приложение для сообщений пестрит количеством непрочитанных сообщений. Время говорит ему, что он пропустит свои занятия, но слова Сынмина снова всплывают в памяти, почти осязаемые перед глазами.              Истина: «У тебя его лицо».              Истина: «Такой же, как твой отец, проклятый чудак».              Истина: «Беги, сколько хочешь. Ты всегда будешь моим сыном».              Истина: «Я не твой отец и не мой».              Минхо дрожит от холода, но его руки чувствуют себя невыносимо горячими. Призрачное ощущение дискомфорта задерживается на костяшках пальцев, впечатываясь в мышцы и кости разорванных связок и содранной кожи.              Он видит Сынмина, указывающего на созвездие лебедя среди кладбища звезд над голубым океаном. Сынмина, держащегося за талию Минхо, когда они крутят педали на крутом склоне под летним светом. Сынмина, отворачивающегося от возвышающихся фигур, но восхищающийся одуванчиками, растущими из трещин на тротуаре. Сынмина в дымке, сумерках, свете: «Я помогу тебе выбраться, ведь для этого и нужны друзья, верно?»              Он всегда все понимал. Он такой же, как Минхо.              Минхо вздрагивает от неожиданности, когда его телефон начинает звонить. Он смотрит на определитель номера, слушает два гудка, а потом берет трубку. Звезды вдалеке увеличивают тишину, растянутую между ними, и только спустя долгое-долгое время Сынмин громко шмыгает носом и, наконец, побуждает Минхо сказать то, о чем он так долго думал.              — Ты прав. Ты не такой, — «Я не такой». — Ты не один из них, — «Я не один из них». — Ты просто Сынмин. — «Я просто Минхо».              — Я — это я. Я просто я.              — Ты просто ты, — твердо говорит Минхо. Он ложится и делает вид, что видит пластмассовые звезды на потолке. — Ты просто мальчик со своей чашкой со звездами.              Апельсиновых леденцов больше нет, но Минхо повторяет эти утешительные слова, пока они не становятся похожими на них. Когда солнце начинает садиться и оставляет после себя медные отблески, Минхо бодрствует, пока Сынмин спит, прислушиваясь к незнакомому тихому дыханию.              Он устал. Он закрывает глаза и представляет себе свое отражение. Минхо — точная копия его отца, но голос Сынмина снова звучит в его голове, и он думает, что Сынмин прав. Он считает, что это нормально, хотеть жить такой жизнью, где он сам по себе, а не определяется бременем, которое несет его семья.              То, что он сын своего отца — неопровержимая истина. Их кровь — неоспоримое доказательство.              Но есть в этом мире другая истина, которая правдивее истины, которая абсолютна, и она такова: он просто Ли Минхо, и всегда будет просто Ли Минхо, и никем другим.       

      ***

             Когда он открывает глаза, уже темно. Его лицо зарыто в одном из котов, возможно, Дуни, так как он стал немного пухлее. Минхо лежит с кошачьей шерстью во рту; пульсация в голове утихла, хотя нос все еще заложен.              Хенджина нет. Минхо осторожно сползает с кровати и ждет, пока пройдет головокружение, после чего выходит из комнаты.              — Нуна, я прочитал инструкцию. Я просто забыл, что они обычно уже кладут приправы. Я торопился, поэтому… ну… Я имею в виду. Я могу поджарить яйцо? Не смейся надо мной, пожалуйста.              Сынмин на кухне, телефон зажат между ухом и плечом, он открывает кастрюлю и начинает выливать суп в раковину. Минхо инстинктивно выкрикивает тарабарщину и пугает Сынмина, заставляя его остановиться.              — Что с тобой? — Сынмин хмурится, затем протягивает телефон. — Передай привет нуне.              — Привет, — говорит Минхо, подходя к раковине, чтобы взять кастрюлю из рук Сынмина. Не обращая внимания на недоуменный взгляд Сынмина, он ставит кастрюлю обратно на плиту.              — Ну, разве это не мой второй любимый человек в мире? — смеется она, и что-то в его груди сжимается. — Как дела?              — Ужасно, — отвечает он.              Сынмин проводит рукой по его лбу.              — У тебя нет температуры, так что это хорошо.              — Кажется, суп подействовал.              — Ты шутишь.              — Я болен, — говорит Минхо. — Я сейчас не способен шутить.              — Значит, ты и есть шутка.              Минхо не реагирует. Он берет миску, сохнущую на полке для посуды, и с помощью половника наполняет ее супом, не обращая внимания на то, как Сынмин прожигает дыру в его затылке.              — Рада слышать, что мало что изменилось, — говорит Сонджа-нуна ласковым голосом. Он всегда удивляется, когда слышит, что она так счастлива, когда они разговаривают; раньше она всегда звучала так жалобно. Такая усталая. Но она, должно быть, счастлива в своей работе, тем более что Сынмин всегда приносит журналы о моде с ее лицом. — Ладно, не буду вас больше беспокоить. Через час у меня встреча, так что мне нужно подготовиться. Позаботьтесь друг о друге ради меня, хорошо? Давайте поскорее встретимся!              Когда Сынмин прощается, Минхо подносит миску к губам, но останавливается, когда Сынмин дергает его за рукав.              — Он ужасен, — смущенно говорит Сынмин. — Я сделаю лучше. Тебе не обязательно его пить. Ничего страшного не случится, если мы его выльем. Нехорошо вводить в организм что-то настолько соленое. Эй, идиот, ты вообще слушаешь?              Минхо слушает, но предпочитает игнорировать его, прихлебывая тепловатый суп. Его все равно тошнит, так что он не чувствует всей остроты, хотя уксус все равно бьет ему в горло.              Он ставит миску на стол. Он поднимает взгляд, а Сынмин уже вытирает с подбородка Минхо струйку, которая стекла с него во время торопливого питья. Минхо старается не реагировать на кружение в животе, когда Сынмин слизывает каплю со своего большого пальца.              Сынмин морщится.              — Ты же знаешь, что не должен щадить мои чувства? Потому что это на вкус как дерьмо, как корм, как протеиновый коктейль Феликса.              — Я не щажу твои чувства, — говорит Минхо. — Мне это нравится, так что дай мне это выпить.              — Это действительно не стоит высокого кровяного давления.              — У меня от тебя высокое давление.              Сынмин сужает глаза.              — Ты сейчас очень странно себя ведешь.              — Правда? — Минхо берет апельсин из сетчатой чаши и садится за стол, продолжаем говорить через забитый нос. Боже, он хочет быть Волан-Де-Мортом прямо сейчас, если это означает, что он сможет нормально дышать. — Думаю, я всегда такой. Или, знаешь, я просто болен.              Сынмин вздыхает и берет нож для фруктов, прежде чем взять апельсин из рук Минхо. Он проводит лезвием по центру апельсина и прорезает отверстие, достаточно глубокое для того, чтобы захватить его ногтями, но не настолько глубокое, чтобы испортить дольки. Он отдает апельсин обратно Минхо, чтобы тот снял кожуру.              — Тебе снился кошмар?              — Нет, — Минхо просовывает большой палец между толстой кожурой и долькой апельсина и снимает с него кожуру. — Просто было холодно. Это заставляет меня кое-что вспомнить.              — Что вспомнить?              Минхо хмыкает. Сынмин некоторое время стоит и смотрит на него, а затем садится напротив. Минхо делит апельсин пополам и дает одну Сынмину, который отказывается, потому что уже почистил зубы, но Минхо все равно подталкивает его к нему. Сынмин хмурится и все равно принимает его.              — Все, — наконец отвечает он, отламывая дольку и кладя его в рот. Когда он проглатывает его вместе с соплями, он чувствует себя отвратительно. — Но я также забываю о некоторых других вещах.              Спокойные глаза Сынмина непреклонны за стеклами очков.              — Например что?              — Например, то, что я должен заботиться о себе ради тебя.              — О.              Минхо доедает свою часть апельсина. Сынмин разрезает его нетронутую половинку на четвертинки и отдает ему. В его голове крутятся слова, но как только он открывает рот, они падают замертво, как плодовые мухи.              Он смотрит, как Сынмин доедает свою часть апельсина. Минхо протягивает ему свою дольку. Минхо приходит в голову мысль, что Сынмин ждет, когда он продолжит.              В лесу, который был сожжен до хрустящей корочки, он с терпением отрастает заново, и Минхо видит это по тому, как его ноги расположены параллельно полу, вниз к земле, а голова все время находится в облаках звездного рассеяния.              У него было достаточно времени, чтобы подумать об этом.              — Ты знаешь, как это бывает, — говорит Минхо после минутной внутренней борьбы. — Когда ты растешь так, как росли люди вроде меня, ты никогда не живешь комфортно. По крайней мере, не все время. Ты думаешь о том, не будет ли эта машина стоить тебе обеда на неделю вперед. Ты думаешь о том, как сохранить все на случай потери, потому что потерять так же легко, как и приобрести. Но так бывает не всегда. Это приходит и уходит в разной степени испорченности, например, ты купишь брелок для кого-то, но не купишь чайник, который тебе на самом деле нужен.              Сынмин тщательно пережевывает.              — И ты никогда не думал, что станешь настолько важным, что тебе придется ценить свою жизнь наравне с другими. Так было с самого детства. Сейчас это мышечная память. Вот почему для меня никогда не имело значения, если мне причиняли боль больше, чем один раз, потому что до тех пор, пока тебе не причиняли боль, я бы терпел все, что угодно, даже если это то, что я терплю в одиночку.              Минхо отдает ему последнюю апельсиновую дольку.              — Пока тебе нравится брелок, я куплю для тебя сотни таких вместо чайника, который нам нужен.              — Мне это не нравится, — в упор говорит Сынмин.              — Я знаю, что тебе не нравится, — ворчит Минхо. — Мне тоже не нравится. Но это не то, что я могу исправить за ночь или за год. Я думаю, это просто то, что я должен носить в себе, или то, чему я должен научиться, чтобы это не мешало мне жить день за днем. Это одно из моих многочисленных очарований, ты так не думаешь?              Его шутка, добавленная в конце, терпит неудачу, когда Сынмин просто смотрит на последний предложенную ему дольку апельсина. Он откусывает половину от нее и отдает обратно. Минхо моргает.              — Тогда я научусь жить с этим вместе с тобой, — Сынмин закрывает рот, когда Минхо пытается запихнуть оставшийся кусочек ему в рот. — Ты все равно застрял со мной на очень долгое время.              — Просто съешь его, дурак.              — Я оставил его для тебя.              — Ты хочешь, чтобы я ел твои объедки?              — Я хочу, чтобы ты хорошо питался, — спокойно поправляет Сынмин. — Хочешь заболеть цингой?              — Цинга, — насмехается Минхо, неохотно доедая оставшийся кусочек. — Ты больше не злишься?              — Что? Я и не злился.              — Ага.              — Я не злился.              — Ага.              Сынмин фыркает и бросает кожуру на его лицо.              — Я просто… просто хотел, чтобы ты рассказывал мне о таких вещах. Сейчас это ничего не меняет, но я все равно хочу знать. Мне не нравится, когда тебе больно, и особенно мне не нравится, когда тебе все равно, что тебе больно. Ты важен не только для меня, но и для всех остальных в нашей жизни. Мы больше не одни, хен.              Сынмин смотрит на него решительным взглядом после того, как Минхо садится за упавшей на пол кожуру. Кожура прилипает к его липким пальцам.              Туман, сумерки, свет. Минхо больше не один в ползущем туннеле. Друзья, которых они приобрели по пути, меняют пульс, меняют цвет на ламинарный и блестящий, и, хотя постоянство мимолетно, Минхо думает, что это не так уж и плохо, как он когда-то считал. Вселенная конечна, в конце концов, но она все еще молода и продолжает расти.              — Да, — говорит он. — Мы не одни.              — Тогда поделись этим со мной, хен. Тем, что ты носишь в себе. И я сделаю то же самое.              Снаружи небо темное, усеянное мрачными тенями от голых ветвей. Но даже внутри падающие звезды все еще способны пробраться сквозь стекло и запутаться в черных волосах Сынмина — своего рода притяжение всех звезд к самому большому и яркому из них, мальчику, который чувствует так сильно, что из колебаний его сердца может родиться вселенная.              Сынмин действительно тот, кого Минхо не может найти дважды в этом мире.              — Хорошо, — говорит он, и это с окончательностью. — Да, хорошо.              Они выбрасывают апельсиновые корки.                                          (— Я болен, — говорит Минхо, когда Сынмин по-собачьи уткнулся лицом ему в шею.              — Неважно, — радостно говорит он. — Теперь твоя очередь варить мне суп.              — Я в него плюну.              — Ты такой плохой. Очень плохой.              Минхо знает, что, когда он проснется завтра, ничего не изменится. Холод продолжит заползать обратно и устраиваться в одном из многочисленных пространств, открытых внутри него, как неизведанные комнаты, собирающие пыль. Но он чувствует, как Сынмин улыбается ему в шею, и ночь становится теплее.              Не так уж плохо, думает он, когда Сынмин здесь, чтобы надолго, надолго избавить его от холода.)       

      ***

             Минхо встает с кровати.              Нелепо, что это кажется ему самой сложной задачей в мире, когда он переживал и не такое. Но после еще одного дня пропущенных занятий, пробуя имя Сынмина и слыша его отсутствие, Минхо думает, что пора распаковать остатки своего багажа.              Там не так много. Это только спортивная сумка и чемодан, который он бросил в стороне в своей захламленной комнате, которую он так и не удосужился привести в порядок. Он слышит шум кондиционера, звуки, доносящиеся снаружи среди холодного рассвета.              Минхо начинает со спортивной сумки и достает несколько рваных носков, пару футболок и нижнее белье. Он даже находит запасную зубную щетку, к своему удовольствию, что позволяет ему сэкономить несколько вон, потому что ему больше не нужная новая. Но тут его рука натыкается на что-то холодное и твердое, как стекло, как будто это был фарфор.              Минхо медленно моргает. Там, вложенная между его футболками, лежит чашка со звездами.              Он достает ее из спортивной сумки и поднимает в воздух, словно осколок солнца — пожелтевшее и потрескавшееся продолжение сердца Сынмина. Минхо смотрит на нее с недоверием, потому что, конечно же, ему это привиделось от бессонницы, но потом солнечный свет попадает на ободок чашки, и она светится в его руке.              Его тело напряжено, как тетива, как будто что-то схватило его за шею и туго натянуло позвоночник. Тихий ритм биения его сердца становится все громче, пока не заполняет уши.              Она не должна быть здесь.              Она не должна быть в его руках. Она не должна быть нигде, кроме как с Сынмином. Это ошибка, так и должно быть, потому что звезды кажутся Минхо бесполезными и глупыми. Они светятся в искажении и мерцают в смерти. Сынмин знает это — он должен это знать, так зачем же ему отдавать звезды, которые он так любит, кому-то вроде Минхо?              Как еще Сынмин сможет увидеть звезды ночью без этой чашки и вспомнить, что это нормально — иногда чувствовать себя маленьким и покинутым?              Минхо семнадцать лет. Сынмин идет рядом с ним, их руки касаются друг друга среди яркого осеннего мрака. Чужие глаза задерживаются на нем, но отводятся в сторону, когда он ловит его взгляд.              Минхо шестнадцать. Он наблюдает, как Сынмин отходит от него все дальше и дальше, смеется рядом с Хенджином, словно выплевывает солнце, но смотрит на Минхо так, словно не может проглотить свет.              Минхо пятнадцать лет. Сынмин целует его синяк под глазом и дает ему ключ, застенчиво проходя мимо одуванчиков на тротуаре. Он говорит, что теперь его дом, и это всего лишь ключ, хотя для таких, как он, это всегда будет больше, чем просто ключ.              Минхо тринадцать лет. Сынмин смотрит на Минхо так, словно он поблекшая звезда, ожившая благодаря свету.              — О, — «Я люблю тебя». — Я идиот.              Минхо, возможно, самый худший из всех.              Это как удариться лицом об асфальт, как попасть под поезд, который он видел за много миль. Если Минхо вспомнит тот момент, когда Сынмин начал колебаться между бегом к нему и бегом от него, то теперь все становится понятным.              Любовь всегда была привилегией для таких людей, как Минхо, людей, защищающих свою грудь с трясущимися кулаками и дрожащими зубами, и похоронивших своих матерей слишком молодыми, чтобы помнить ее фигуру. Любовь, будь то семья, дружба или нечто большее, всегда была слишком дорогой, чтобы позволить себе ее, но, возможно, Минхо всегда жил в любви, потому что любовь — это дом, который дал ему Сынмин — ключ, чашка, ушибленные руки, которые он нежно сжимал в своих ладонях, опровергая жестокую обивку его дома.              Все постепенно встает на свои места. Сынмин любит его. Он любил Минхо все это время, и неважно, много это или мало, ведь любовь никогда не измерялась взаимностью для них обоих.              Туннельное зрение заставило его забыть о многих вещах.              Минхо садится на пол. Его ноги снова похожи на желе. Но, желая того или нет, он думает, что это знак того, что Сынмин увидит его в будущем. Это его компас для возвращения домой. Если есть что-то, к чему Сынмин вернется, то это должна быть чашка.              Есть причина, почему он взял синий свитер с собой, а не просто отдал его Сынмину, почему он спрятан в беспорядочной куче одежды в шкафу, забытый, как пылинка под вазой. Это для того, чтобы они могли больше не полагаться на ложную надежду или туманное будущее, а на будущее, в котором они вновь обретут то, что потеряли, и будут расти как личности, а не как детская потребность на расстоянии, балансирующая между ними.              И причина, по которой приезд сюда стал неуместным, и почему он потерял из виду ухабистую дорогу, на которую он стремился с юности, заключается в том, что Сынмина здесь нет. Минхо хочет жить так, как ему хочется, а жить ему хочется так, чтобы в этой жизни был Сынмин.              Эта страна была домом для его матери, а не для Минхо. Дом — это мальчик, заряжающийся энергией от звезд, которого Минхо оставил в пригороде, который он когда-то ненавидел, но теперь стал больше ценить, чем ненавидеть, из-за семьи, которую он в нем создал.              Красная краска заменена красной календулой в тушенном тофу, который Сонджа-нуна готовила по рецепту их покойной матери. Красная краска заменена на потрескавшийся красный цвет его велосипеда, подаренный ему одиноким летним днем, когда Старик Чон нашел его на свалке. Красная краска заменена на солнечный красный цвет костяшек пальцев Сынмина из-за ледяного холода. Красный, красный, красный цвет их лета.              Минхо встает с пола.              Прошло уже много времени с тех пор, как он выходил из своей комнаты куда-то еще, кроме ванной. Он направляется на кухню и смывает накопившуюся на чашке пыль. Увидев в раковине грязные тарелки, он решает помыть и их.              Минхо с запозданием замечает, что квартира пуста, пока не слышит звук открывающейся входной двери. Чанбин, неся пакет с вещами, удивленно смотрит на Минхо, который моет посуду, не говоря уже о том, что вообще его видит.              — О, привет, — он подходит к Минхо и замечает в его руках чашку со звездами. — Что это?              Минхо ополаскивает ее. Он поднимает ее, чтобы Чанбин увидел, но не дает ему дотронуться до нее своими неуклюжими руками.              — Я держусь из-за этого.              Чанбин морщит лицо в легком замешательстве.              — О. Хорошо. Это… да, это мило. Очень мило. Ну, эм… рад тебя видеть. Я не видел тебя с… вау, да. Давно толком не видел тебя. Угу, — он задерживается у плеча Минхо, пока тот ополаскивает остальные тарелки и ставит их в сушилку. Затем он нервно поднимает руку, чтобы Минхо не уходил, когда закончит с посудой. — Ладно, не стесняйся ударить меня, но…              Он берет пакет со стола и протягивает его Минхо.              — Это для тебя.              Минхо моргает, глядя на него.              — Да ладно, чувак. Хотя бы загляни внутрь, прежде чем убить меня взглядом.              Минхо не пытается убить его взглядом. Он встряхивает мокрые руки по сторонам и роется в пакете, находя коробку детских салфеток и упаковку одноразовых зубных щеток, которые не нужно мочить.              — Подожди, прежде чем ты меня ударишь, дай мне объяснить, — срочно вклинивается Чанбин. — Я ничего не предполагаю, но я… я иногда покупаю их для своей сестры, когда она… да. И знаешь, стоматологическая помощь стоит чертовски дорого, так что даже если ты не можешь встать, чтобы почистить зубы, ты можешь сделать это, не вставая с постели. Если ты не можешь принять душ, то детские салфетки лучше, чем ничего.              Чанбин делает шаг назад и протягивает руки.              — Послушай, послушай, я не хочу переходить границы! Я знаю, что это не мое дело, но ты мой сосед по комнате, и я хочу помочь, и именно трепетные чувства брата и сестры заставили меня купить это. Так что, если тебе кажется, что я сейчас очень навязчив, пожалуйста, просто дай мне по морде.              — Ага, — говорит Минхо, доставая детские салфетки. Он не ударил ни одного человека с тех пор, как окончил среднюю школу. Он не собирается начинать снова сейчас. — Тебе не стоило.              — А? Но я хотел? — Чанбин делает еще один шаг назад. — Ты не злишься?              Возможно, в другой день он бы разозлился. Это унизительно, когда кто-то становится свидетелем его разрушения и чувствует себя обязанным, но сегодня он слишком устал, чтобы беспокоиться. Это добрый жест, и Минхо хочет видеть в этом плод того, что его окружают добрые люди, а не акт благотворительности.              — С чего бы мне злиться.              — Я не знаю!              — Тогда прекрати это делать.              Чанбин поджал губы и опустил руки.              — Значит теперь ты… ты в порядке?              — Нет, — Минхо потряс коробкой с детскими салфетками. — Но я думаю, что буду, наверно.              Чанбин моргает. Улыбка медленно расплывается по его лицу.              — Хорошо.              Минхо предупреждает Чанбина, чтобы тот не трогал чашку, потому что он видел, что происходит с вещами, к которым он прикасается (чаще всего это приводит к осколкам), а затем пробирается обратно в свою комнату с пакетом зубных щеток и детских салфеток. Он ставит его у кровати, смотрит в окно и ждет.              Ким Сынмин: для многих — обычный человек, но для Минхо — загадка. Всегда был, и, возможно, всегда будет. Минхо предпочитает простоту замысловатому, легкость — загадкам, но он полагает, что Сынмин всегда будет единственным исключением.                                          Минхо начинает все сначала.              Это трудно. Он начинает думать, что ничего не становится легче, но и ничего не становится труднее. Он просто стареет. Он стареет вместе с призраками, которые ползают по его позвоночнику. Он укладывает их спать и выводит в мир.              Но он все равно встает с постели. Он пересдает предметы, которые он провалил или сдал с плохими оценками. Он заталкивает в желудок достаточно пищи, чтобы голова не кружилась днем. Он ест апельсины, которые Чанбин приносит домой, и думает, что было бы неплохо поделиться одним из них с Сынмином.              Минхо считает, что Сынмину здесь тоже многое понравилось бы.              Он бросает работу в магазине и понимает, что в мелочах есть свобода. С другой стороны, траты по-прежнему кусают его за задницу, но он ослабляет ограничения, которые установил для себя, когда проводит день или два, объясняя, что ему действительно нужна новая зубная щетка.              После долгих и жарких споров Минхо также избавляется от тюбиков зубной пасты, которые он хранил под раковиной в ванной.              — Что ты вообще собирался с ними делать? — спрашивает Чанбин.              — Ничего, — признается Минхо. — Это просто привычка — хранить их.              — Значит, ты буквально ради забавы назвал меня расточительным?              — Ага.              Минхо снова пытается поговорить с друзьями Чанбина, но на этот раз по отдельности, чтобы облегчить себе работу с их непохожими личностями. Иногда яркие, иногда кричащие, Минхо узнает, что они довольно добрые люди.              С Чаном легко общаться и удивительно легко дразнить; он дает хорошие советы, особенно когда Минхо не справляется с учебой. Джисон, напротив, самый громкий человек на земле, громче, чем Хенджин, если мысленно поставить их рядом.              Но он заботливый. Минхо видит это по тому, как он становится тише, расширяя и сжимая пространство, которое он заполняет своим существованием. Когда он не кричит в уши об анархии, Минхо наслаждается его обществом.              Но он также в некотором роде глуп.              В ночь, когда Чанбин гуляет со своим товарищем по проекту, Минхо просыпается от сна на диване и слышит срочный стук в дверь. Он думает, что это Чанбин забыл ключи, пока не сталкивается лицом к лицу со взъерошенным Джисоном.              — Э-э, — тянет Минхо.              Джисон разрыдался.              Так Минхо, который все еще находится в полусне, обнаруживает себя неловко похлопывающим по спине своего расстроенного младшего, рыдающего ему в грудь о разрыве или о чем-то похожем на разрыв.              Что-то о сообщении, что-то о мудаке, что-то о луке, но тут Минхо смущается, потому что он уверен, что есть созвездие под названием Лук. Почему Джисон говорит о луке?              Затем, когда Джисон наконец отстраняется, сопли стекают по его носу и подбородку, он выжидающе смотрит на Минхо.              — Э-э, — снова тянет Минхо.              Он не очень хорошо разбирается в утешении. Максимум, что он может сделать, это дать леденец и, может быть, побить людей, но это не совсем применимо в такой ситуации. По крайней мере, уже нет.              Поэтому он взъерошивает волосы Джисона и спрашивает:              — Ты голоден?              После того, как Минхо приготовил ему простое блюдо карбонара из удона, Джисон наконец-то обрел ясность ума. Минхо рассказывает о стрекозах, наблюдая за тем, как тот ест все подряд, вылизывая миску.              — Это лучшее, что я ел за всю свою жизнь, — радуется Джисон, покачиваясь на своем месте. — Вкусно, даже если мне и не хотелось слушать о заднице стрекозы! Ты уверен, что хочешь изучать социальное обеспечение, если можешь стать отличным поваром?              Минхо уверен, что хочет помогать таким же людям, как он, а не отдавать себя в кулинарное рабство.              — Почему ты плакал?              — Я буквально только что все тебе объяснил. Ты что, не слушал?              — Нет.              Джисон сморщил нос и подпер щеку ладонью.              — Меня бросили через мессенджер! Мессенджер, хен. Мессенджер — штука на твоем телефоне, которую ты используешь для общения с людьми, и в которой ты полный отстой, потому что я написал тебе, что собираюсь приехать, но ты не прочитал его, как не прочитал 210 моих других сообщений, но неважно! Он все равно не был хорошим парнем. А сейчас я чувствую себя сытым и счастливым из-за хорошей еды, а хорошая еда — это самое лучшее.              — Хорошо, — нахмурившись, говорит Минхо. — Тогда не стесняйся и уходи в любое время.              — Подожди! Мне нужно знать, открыты ли заявки!              — Заявки на что?              — На роль твоего мужа, — бесстыдно отвечает Джисон. — Потому что мне нужен кто-то, кто будет готовить для меня вот так каждый божий день, бро.              Минхо не в восторге, хотя и не против от комплиментов. Он легонько бьет Джисона по голове.              — Единственные заявки, которое я ищу — это вакансия.              — Работа? Ты ищешь работу? — Джисон оживляется, в его глазах появляется блеск. — Я знаю одно место, где ищут работников! Я раньше работал в планетарии в Ансоне, который находится в нескольких кварталах от приюта для животных. Если ты скажешь им, что я тебя отправил к ним, они, скорее всего, возьмут тебя на работу. Может и не похоже, но я был очень хорошим работником.              Минхо моргнул.              — Ну, то есть, если тебе все это интересно.              — Дай мне адрес. Минхо поднимает пустую миску и несет ее к раковине. — Я не против там поработать.              — О-о, — заговорщицким тоном произносит Джисон. — Ты суперсекретный космический ботаник, хен?              Минхо вздыхает и начинает энергично тереть миску губкой.              — Ага.              — Да? Тогда расскажи мне о принципиальной разнице между скоплением и галактикой!              — Одно звучит красивее другого.              — Чувак. Это даже близко не похоже.              Джисон продолжает расспрашивать его, пока Минхо убирается на кухне. Как только он убирает последнюю посуду, он тащит Джисона из кухни к двери, официально выставляя его за дверь.              — Если ты даже не знаешь, что такое красный гигант… — Джисон снова вскидывает голову, прежде чем Минхо успевает запереть его. — Почему ты хочешь работать в планетарии?              — Разве я не могу просто заинтересоваться космосом прямо на работе?              — Конечно, но у тебя хитрое лицо, — отвечает он.              Минхо вздыхает, задумчиво обводя глазами коридор. Он думает о пластиковых звездах на потолке Сынмина, о звездных картах и гобеленах, наклеенных на стенах, о коллекции книг о созвездиях, которые он держит в ладонях, о том, как это похоже на маленький планетарий, предназначенный только для них двоих.              — Звезды напоминают мне о ком-то важном из дома, — продолжает он, его лицо пылает от признания, которое звучит гораздо более неловко, когда произносится вслух. — Так что, если я смогу там работать, тогда я… да. Я не знаю. Может быть, я смогу почувствовать себя ближе к нему.              Джисон удивленно смотрит на него, его рот открыт. Когда он собирается с мыслями, то выпаливает:              — Боже мой, да ты полный придурок. Это золото, это золото, неважно! Не выходи за меня замуж! Я должен сказать…              Минхо выталкивает его в коридор и захлопывает дверь.              На следующий день он подает заявление о приеме на работу. На следующий день он получает работу.              Он сидит в одной из витрин, где воспроизводят процесс рождения и смерти молодой звезды — зарождение в облаках холодного газа и космической пыли, окруженной газовым диском; процесс смерти в кольце туманностей, коллапс внутрь под действием гравитации, потеря энергии, которая гасит весь ее свет, приводя к вечной смерти.              Минхо смотрит мимо этого. Если он достаточно сильно вообразит, Сынмин будет стоять рядом с ним с этим глупым, широко раскрытым взглядом, указывающим на экран.              — Красиво, — скажет он.              Минхо смотрит на смерть. Он смотрит на это в глаза и шепчет про себя:              — Наверное, это все-таки может быть красивым.                            С того дня Сынмин не звонил ему, как и Минхо. История их переписки откровенно односторонняя, и, хотя Минхо сам виноват в этом, общение никогда не было его сильной стороной. Каждое сообщение словно добавляет бетонную плиту к отсутствию, и Минхо это не нравится — их разговоры легко становятся поверхностными и пустыми из-за времени и расстояния.              Но вот снова наступило лето. Хенджин посылает ему целый шквал сообщений, сообщая о их жизни. Они закончили школу.              Придурок Хван [отправлено 5 фотографий.] всегда пожалуйста ты молчаливый мудак я также сделал около 30 селфи так что дай мне знать если также хочешь увидеть и мое лицо хотя неважно я все равно отправлю [отправлено 30+ фотографий.]              Минхо игнорирует последние сообщения Хенджина и щелкает на фотографии с Сынмином. На них он запечатлен в выпускной мантии. Он улыбается чему-то за кадром, его глаза расплываются в счастливом свете. Есть еще одна фотография, где кажется, что он пьет солнечный свет. И другая, где он застенчиво смеется, прикрываясь рукой.              — Глупо, — бормочет он и сохраняет их всех.              Небо кажется таким же голубым, как и дома. На этот раз звонит Минхо.              Он ждет, когда Сынмин возьмет трубку. Сейчас ночь, и Сынмин обычно рано ложится спать, но, к его удивлению, он берет трубку после третьего гудка.              — Алло?              Тепло его голоса накатывает на него, как туман на долину. Минхо чувствует, что его ладони начинают потеть. Минхо забывает, что он хотел сказать. Он чувствует, как слова собираются в комок, и знает, что они хотят вырваться наружу, но не могут. Минхо чувствует их тоску в задней части горла.              Сынмин звучит обеспокоенно.              — Алло? Хен?              Он уже закончил школу, но Минхо знает, что Сынмин не последует за ним. Минхо не хочет, чтобы Сынмин следовал за ним, если это происходит по обязанности, а не по искренней личной воле.              Если Сынмин поймет, что Минхо всего лишь детская привязанность, и будет счастлив прожить жизнь без него, Минхо примет это. Потому что неважно, если Сынмин больше не будет любить его так же сильно, как раньше. Важно, что он любил.              Минхо не забудет этого — он будет хранить это в своих карманах, наравне со своим первым и последним.              — Ты, — неуклюже начинает он. — Позаботься о себе ради меня.              — Минхо…              — А я позабочусь о себе ради тебя, — Минхо сглатывает. — Увидимся позже.              Он заканчивает разговор, не дождавшись ответа Сынмина. Смутившись, Минхо хватает подушку и утыкается в нее лицом.              После этого они больше не разговаривают.              Минхо учится нести груз, который он принял как нечто, что он не может обогнать. В хорошие дни он звучит, как белый шум на заднем плане, а в плохие затыкает уши, что приковывает его к постели, особенно в холодное время года, но он чаще посещает консультационные службы, чтобы получить необходимую помощь.              И на этот раз Минхо не лжет об этом. Это не просто кошмары. Это не просто бессонница. Это уже не смена часовых поясов.              Минхо терпелив. Он каждый день чистит чашу со звездами, чтобы на ней не скапливалась пыль. Он держит ее начищенной и подвешивает над подставкой для кружек. Он ждет и ждет, как будто это в порядке вещей.              Чан приводит в круг своих друзей двух новичков — Ли Феликса, иностранного студента-психолога, обладающего такой визуальной и вокальной дихотомией, которой стоит восхищаться, и Ян Чонина, самого молодого из них, который знает Чанбина со старшей школы, в которой они вместе учились.              Минхо таскается с ними, когда они идут выпить или потусоваться. Делают фотографии, на которых Минхо часто прячет лицо, но в какой-то момент он понимает, что для него вырезано место, где он должен быть, и еще одно место оставлено открытым на тот день, когда вернется солнце. Это почти ужасает, насколько это делает его счастливым.              Но в круг неожиданно вливается еще один человек — высокий долговязый воплощение абсолютного раздражения, с которым Минхо встречается случайно.              Он идет через кампус к зданию студенческого союза с Джисоном, увлеченно рассказывающий о каком-то кулинарном аниме, которое он смотрит, когда слышит до боли знакомый голос, окликающий его.              — Ли! Минхо! Хен!              — Ну конечно, — простонал Минхо, ничуть не удивленный этим, заставив Джисона вздрогнуть и пригнуться, когда они оба повернулись к источнику.              Хенджин размахивает рукой, догоняя их, одетый в дорогую одежду и еще более дорогие аксессуары. Его волосы стали длиннее, и теперь они осветлены. Хенджин не перестает удивлять Минхо тем, насколько он богат, но он полагает, что его личность всегда будет перевешивать количество денег в его карманах.              — По крайней мере, отвечай на мои звонки, — жалуется Хенджин, крепко обнимая Минхо. — Я давно хотел сказать тебе, что учусь здесь в университете, но нет. Ты просто игнорируешь меня!              — Я же говорил, что буду игнорировать тебя как можно дольше, — вздыхает Минхо, гладя его по голове. — Рад снова тебя видеть, придурок. Почему пришел в этот университет?              — Моя мама закончила писать свой роман и хотела переехать сюда, чтобы лично пересмотреть его со своим редактором.              — О, — Минхо переставляет ноги и скрещивает руки, — Это только ты, верно.              Хенджин моргает. Затем его губы растягиваются в лукавую улыбку.              — Да. Это всего лишь я, хен. Прости, что разочаровал!              — Я не…              — Хван? — восклицает Джисон после нехарактерного молчания. — С каких это пор ты стал общаться с моим хеном?              Хенджин наконец-то переводит взгляд на Джисона, и его глаза комично расширяются, как блюдца.              — Ханни? С каких пор ты общаешься с моим хеном?              — Нет, он мой…              — Нет, он мой!              — Минхо-хен, с каких пор ты стал таким популярным товаром?! — спрашивает Джисон.              Минхо закатывает глаза к небу и издаёт многострадальный вздох. Сплошная боль, их так много.              — Это тот самый Хван, на которого ты жаловался с самого начала семестра?              — Да, он! — Джисон обвиняюще ткнул пальцем в сторону Хенджина. — Это тот претенциозный придурок из моего класса по гендерным исследованиям!              — Я думал, что натуралы не посещают занятия по гендерным вопросам.              — Ох, насчет этого, — Хенджин робко смеется, почесывая щеку. — Да, так вот, девушка, с которой я впервые поцеловался, оказалась не натуралкой. И… Я тоже?              — Гей это, гей то! Мне плевать! Ты мудак! — рявкает Джисон.              — Это говорит тот, кто украл мое место в прошлом классе…              — И? На нем написано твое имя?              — Да, вообще-то. Я буквально написал свое имя на парте. Я выгравировал его перманентным маркером, тупой ублюдок.              Минхо ковыряется в ухе, не обращая внимания на их детские споры. Его постоянно окружают идиоты. В конце концов, они путешествуют стаей. Он уже привык к этому.              Хенджин, признанный социальный хамелеон, также легко вписывается в круг друзей Минхо, потому что в какой-то момент они с Джисоном становятся скорее лучшими друзьями, чем заклятыми врагами. Они оба шумные и назойливые, поэтому Минхо понимает, почему они со временем нашли общий язык. Он также воссоединяется с Хенджином и старается ничего не показывать на своем лице, когда Хенджин упоминает Сынмина во время одной из своих длинных болтовней.              (— Он все еще катается на моем велосипеде?              — Ох. Твой велосипед? Э-э. Ухххх. Ну. Видишь ли. Хм. Вообще-то, ну. Понимаешь. Э-э. Боже мой, смотри на эту собаку!)              Хенджин иногда ведет себя немного странно.              Университет. Работа. Друзья. Когда дни становятся все холоднее, Минхо смотрит на себя в зеркало и изучает свое отражение. Он стал старше и никогда не будет таким молодым. Морщины вокруг рта, такая же родинка на кончике носа, как у его отца, небольша впадина у края левого глаза. Его мама восстает из могилы, нависает над его плечом, положив руку ему на голову.              Но впервые Минхо смотрит себе в глаза и говорит первым:              — У меня его лицо.              Он принимает это и отрицает это. Ему уже не двенадцать.              Минхо выходит из ванной, а его мама до конца ночи покоится в своем склепе.              Ему удается пережить зиму, весной он смотрит на одуванчики, прорастающие из трещин на тротуаре, и заканчивает семестр с более высокими оценками, чем предыдущий. Затем снова наступает лето, и Чанбин говорит о том, что хочет переехать следующим летом, чтобы жить с Чонином.              — Хорошо, — Минхо думает о приюте для животных, который он иногда посещает по дороге на работу. — Я возьму котов.              — Ты ждал, когда мне надоест это место, да? — Чанбин ворчит, медленно протягивая руку, чтобы ущипнуть его за колено.              Он понял, что быстрые, резкие движения пугают Минхо, к сожалению, в тот раз он хотел дружески хлопнуть его по плечу, но чуть не получил удар по лицу, когда Минхо вздрогнул и отдернул руку, защищаясь. С тех пор Минхо старается наблюдать и регистрировать движения быстрее, чтобы в итоге не вырубить своих друзей.              — Кто бы не жил с тобой дальше — желаю им удачи.              Минхо пожимает плечами.              — Я буду жить с котами.              — Ты ведь любишь котов, не так ли?              — Мне нравятся и щенки, — пауза. — Но котов я люблю больше.              — Хорошо, тогда почему ты не можешь любить меня также как кошку?              — Тогда мяукни для меня, — требует Минхо.              Чанбин уже спешит прочь.              — Неважно, забудь!              Минхо смеется и возвращается к видео, которое он смотрел на своем телефоне.              И именно тем летним утром, после года радиомолчания, Минхо получает сообщение от Сынмина.              *Ким Дуракмин как дела?              Минхо моргает и думает, что ему мерещится. В конце концов, окулист посоветовал ему приобрести очки. Но даже после того, как он перезагружает телефон и протирает сонные глаза, сообщение Сынмина все еще ждет его во входящих сообщениях, на которое он не ответил.              Белый жар тоски поднимается в груди, закручивается между ребрами и задерживается на кончиках пальцев, когда он набирает «Я в порядке», хотя хотел сказать: «Я жду тебя». Но на этот раз он не забывает спросить: «А ты?»              Минхо кладет телефон и ждет. Сынмин не отвечает уже десять минут, а то и двадцать, и Минхо предполагает, что он заснул, так как для него уже довольно поздно. Минхо задается вопросом, что еще он может сказать. Светские беседы — не его конек.              Он смотрит на летний световой люк. Хороший день.              — Ого, — говорит Чанбин, чистя зубы, когда Минхо быстро проходит мимо него в коридоре. — Куда ты идешь?              Минхо показывает на лужу пенистой зубной пасты на полу.              — У тебя текут слюни.              Чанбин вскрикивает и удаляется в ванную. Минхо выходит из квартиры в пижаме.              Он выходит на улицу, его встречает влажный воздух и знойное солнце, колеблющееся в ясном голубом небе, затянутом мягкими облаками. Минхо поднимает свой телефон и делает снимок.              Он думает, что Сынмину понравится голубое небо Сеула.              Они все беспокоят его по поводу его первого поста в инстаграм, так как Минхо бездействует во всех социальных сетях. Хенджин посылает ему кучу подмигивающих смайликов, Джисон и Чанбин спрашивают, что означает его подпись, Чан и Феликс комментируют, что небо красивое, а Чонину просто все равно. Именно поэтому он больше всего нравится Минхо.              Сынмин не отвечает до следующего утра. «Я в порядке», говорит он. «Мне лучше».              Он лайкает пост Минхо.              На следующий день Сынмин снова пишет ему: «Увидимся позже».              Минхо моргает. Он стоит там, на кухне, смотрит на чашку, расцвеченную звездами на солнце, и улыбается.              — Да, — говорит он, держа ее в руках. — Увидимся позже.              

***

             Сынмин возвращается к нему, как солнце к воде, и выглядит как вся оставшееся жизнь Минхо.              

***

             — Ты уже купил чайник?              Минхо приседает в проходе магазина электроники, чтобы осмотреть полку с проекторами звездного неба.              — Ага.              — Ага, — передразнивает Сынмин, его голос хрустит с другого конца линии. Наверное, ест крекеры. — Что ты делаешь прямо сейчас?              Минхо разворачивает коробку с проектором и прищуривается на надпись на обратной стороне.              — Эй, почему ты не привез сюда свои украшения?              — А?              — Из твоей комнаты, — уточняет Минхо. — Ни плаката, ни книги. Я думал, ты что-нибудь принесешь.              — Ах, — Сынмин прочистил горло. — Ну, ты знаешь. Видишь ли. Ты знаешь, ну. Гм. Видишь ли… я вырос из них?              — Ты отвратительный лжец.              Сынмин смеется.              — Нет, правда. Они мне больше не нужны. Ты мне все равно нравишься больше, чем звезды.              Минхо насмехается, хотя его лицо краснеет. Он наклоняет голову, когда мимо проходит другой покупатель; Он не понимает, зачем нужен меланин, если он не справляется с его краснотой.              — И еще, не пугайся, но Инни принес немного кимчи, которое приготовила его мама, так что пока тебя нет, я попробую приготовить жареный рис с кимчи.              — Постарайся в этот раз не добавлять слишком много соли.              — Ха-ха, — Сынмина это не забавляет. — Я хочу научиться готовить для нуны, когда она приедет в гости летом. И для Старика Чона тоже. Ты ведь пригласишь его на свой выпускной, когда пройдешь практику?              Минхо встает и наблюдает за движением в магазине. Он становится все более оживленным. Он запоминает самый дешевый проектор, а затем переходит к поиску электрочайников.              Он бы выбрал магазин Джисона, но Джисон был пойман за просмотром аниме в кладовке в самый оживленный час и в итоге был уволен, так что скидки для сотрудников больше не было. Было бы жалко, если бы Джисон хоть немного раскаивался.              — Да, — говорит он. — Если он вообще еще жив.              — Почему вы двое всегда шутите на эту тему?              Минхо пожимает плечами.              — Я отключаюсь. Пока.              — Ой, ладно. Возвращайся домой поскорее.              Минхо убирает телефон в карман и смотрит на ряды электрических чайников. Он ждет, пока поток людей увеличится, и когда у прилавка начинает образовываться очередь, Минхо борется с мышечной памятью и из вредности берет самый дорогой.              Он все равно получил премию с последней зарплаты. «Лови момент», или как там говорится.              Сейчас весна. Хотя все еще довольно холодно, но нити жидкого солнечного света собираются на его плечах и согревают его, отгоняя леденящее душу чувство. Сейчас это гудит на заднем плане, и Минхо думает, что это будет хороший день.              Когда он стоит в очереди, он чувствует себя уверенно, наблюдая, как она растет позади него и змеится до самого конца одного из проходов. Дождавшись своей очереди, Минхо подходит к прилавку и ставит чайник, опираясь рукой о край. Он может задержаться здесь на какое-то время.              — Этот чайник, — Минхо сверкнул яркой, плутоватой улыбкой. — На него есть скидка?                                   Мышечная память стала одной из многих истин в мире, как смерть и время.              Минхо будет тянуться за самой тонкой курткой и покупать самые дешевые продукты. Он будет беречь малейшие вещи и тревожиться при мысли о тратах. Но по утрам, когда его чашка горького чая переполняется тихим смехом Сынмин, а кофе процеживается, Минхо вспоминает, что он дополняет мышечную память тем, как проводит большим пальцем по пульсу Сынмина; как делит с ним фрукты до последнего кусочка; как держит его руку, которая знает только нежные вещи, в холодные, ветреные дни, когда Минхо заперт в своем костяном черепе ледяных призраков и сырых воспоминаний.              — Если ты закроешь глаза и попробуешь это, — кричит Сынмин, когда слышит, как Минхо входит на кухню. — Я не думаю, что это настолько плохо. Клянусь, у него просто странный цвет.              Сынмин поднимает глаза со сковороды, когда Минхо замолкает, и смотрит на только что купленный чайник в руках Минхо, на котором большая красная наклейка наклеена поверх первоначальной цены на коробке. Он выпускает смех, чистый и раскованный, как солнечный луч над руинами.              — Добро пожаловать домой, хен.              В каком-то смысле Ким Сынмин и Ли Минхо теперь тоже стали непреложной истиной. И поскольку такие существа, как они, не могут оставаться на одном месте, но обязательно должны быть чем-то, то они с таким же успехом могут быть связаны вместе.              Минхо усмехается.              — Я дома.