Когда моя богиня плачет

      Когда моя богиня плачет, я потихоньку схожу с ума; не знаю, куда себя деть, что делать и говорить. Это до тошного иронично, Акира-Оу хохотал бы до слёз над тем, как непобедимого демона-лиса разоружила плачущая девчонка.       Нанами ни в какое сравнение не идёт ни с демонами, ни с богами — она человек. Простой человек, пусть и с божественной меткой, хрупкая и невечная, будто ледяная корка на озере в осень. У нее идет кровь, стоит ей споткнуться и ударить коленку, а у меня сердце к горлу подскакивает, когда эта идиотка лезет по лестнице за какой-нибудь коробкой и падает прямо мне в руки.       Она злит меня, эта небрежная смелая богиня. Злит каждый раз, пытаясь прыгнуть выше головы, чтобы что-то кому-то доказать или помочь, не желая послушать меня и понять причины моей злости. Хотя мне порой кажется, что ничего не понимаю здесь только я, а она уже давно обо всем догадалась, если бы не моя враждебность. Только и остаётся от неё прятаться вместе со своим горячим сердцем и горящими щеками, бросая ей через плечо бессмысленные обиды.       Как было бы просто, не будь она такой! Какой именно, я до конца ещё не решил. Такой упрямой вопреки предупрежениям? Такой целеустремленной и настырной? Такой смелой и родной? Эти мысли всегда уводят меня в неверном направлении, куда сворачивать — моё главное табу.       Но временами сдержаться не получается, такой она бывает очаровательной. Временами она убирает волосы в пучок заколкой, что я ей подарил, и получается слегка неряшливо, несколько прядей обязательно выбиваются из прически. Тогда я усаживаю Нанами в кресло, распускаю ее волосы и закалываю их снова, со всей возможной аккуратностью. Где-то в груди теплеет, когда мне доводится возможность возиться с её волосами, ненароком касаться ушей и открытой шеи, любуясь розовеющей кожей под моими пальцами. Краем уха слышу хихиканье белого змея, следящего за мной из-за двери — как же, ему хозяйка такое не доверяет. И пусть Мизуки только попробует занять моё место рядом с ней. Нанами и так чрезмерно к нему добра.       Она вообще слишком светлая для меня, слишком часто и искренне улыбается — я эту улыбку в иных ситуациях не понимаю. Ну как она может найти в себе силы на искреннюю улыбку, когда руки мои по локоть в крови какого-то монстра, который уже успел изрядно её потрепать? Как может так спокойно говорить: «Спасибо, Томоэ», если секунду назад была на волосок от смерти? Один раз этот вопрос сорвался с моих губ прежде, чем я успел закрыть рот. Она тогда слегка покраснела и ответила:       — Я просто тебе доверяю.       И мне почему-то сразу стало легче, наверное от осознания того, что она доверилась мне. Чуть позже, очищая ящик для пожертвований от пыли, мне вдруг вспомнились эти слова. И до меня дошло. Она верит мне. Она верит в меня.       Хорошо, что Нанами знакома лишь с холодным и невозмутимым мной. Хвала всем богам, она никогда не видела, как я краснею.       Ночью в храме Микаге холодно, поэтому я всегда стелю ей очень теплое одеяло, которое она непременно скидывает с себя посреди ночи и дрожит от холода поутру. Потому я каждый раз прохожу мимо её комнаты, заглядываю в приоткрытую дверь и обреченно вздыхаю знакомой картине. Тихо пробираюсь внутрь и становлюсь рядом со спящей, собираясь укутать ее в одеяло с головой.       Нанами снится кошмар: я вижу это по нахмуренным бровям и подрагивающим губам. Она изредка приоткрывает рот и что-то беззвучно бормочет, пока в испуганной судороге не вскрикивает, хватая меня за рукав хаори. Сколько раз хватала уже, а я все равно вздрагиваю от испуга: не от неожиданности, конечно, а от вида мокрых её щёк. Чуткий слух ловит тихое и беспомощное «Томоэ…».       На секунду в ушах стоит шум — то ли кровь вместе с пульсом грохочет, то ли рушатся стены, которые я возвёл. И плевать вдруг становится на все страхи и колкости, на грядущие неловкие отрицания; всё, что важно здесь — один-единственный человек, которому очень страшно. Та, от кого отвернуться я не могу.

***

      — Томоэ… какой же ты теплый… — именно эти слова, исполненные сонным голосом и приправленные сопением в мою шею, будят меня утром. Открыв глаза, не могу примириться с увиденным: на ключицах моих устроилась моя богиня, и её рука пересекает моё тело в собственническом жесте. Судя по расслабленной улыбке Нанами, возникает приятное и обманчивое чувство, будто так происходит каждый день.       Она открывает глаза не сразу, сонно щурится и спрашивает меня чуть хрипло: — Томоэ, ты ведь мне снишься? — Да. — Снись мне почаще, пожалуйста. — Хорошо. — Томоэ… — Что? — Раз это мой сон, то мне можно? Можно поцеловать тебя? Черт, умеет же эта девчонка смущать. — Это же твой сон. Я не возражаю. — Спасибо. Это невинное касание и поцелуем нельзя назвать, и мне до одури хочется большего, но я в силах себя сдержать. И так делов натворил. — Не хочу просыпаться. — Я тоже. Да, да, я тоже хочу, чтобы этот сон длился вечно. Я тоже не хочу просыпаться, Нанами. Но я должен. А ты спи. — Я буду охранять твой сон.