Всё, что происходит в Монако

В Монако жарко, и рубашка прилипает к телу, неприятно просвечивается в некоторых местах — приходится расстёгивать несколько верхних пуговиц. Квакити не боится показывать своё тело, а скользящие по блестящей от пота загорелой груди взгляды только поощряют его выгнуться ещё немного. Квакити действительно не против того, чтобы показаться чуть более развратным, чем обычно. Просто сейчас было слишком рано — никто не решается подойти ближе, и его красота и молодость остаются невостребованными. Он кусает губу. Отели дорогие, и если он действительно хочет оставаться в них и дальше, ему придётся поработать чуть больше, чем обычно. Тёмные глаза лениво соскальзывают с одной персоны на другую. Деньги — йены, юани, доллары, несомненно, большое количество евро. Хочется надеяться на криптовалюту, но, к сожалению, технологические миллионеры не просиживают свою молодость в казино Монако. Туда, знаете ли, не пускают в джинсах и дешёвых свитшотах — и потому надеяться приходится только на старые деньги. И, если ему совсем повезёт, то он поймает тигра. Перед ним сидели мешки с деньгами. Аллегория грубая, подбор слов слишком жестокий — но иначе сказать не получится. Если бы он относился к ним, как к людям, то уже давно погиб бы от передоза в ближайшей канаве. К счастью, в этом месте отсутствие человечности было взаимным. И, на его везение, красота и молодость всегда были универсальной валютой для страны, в которой ценными бумагами можно считать игральные карты. Нужно встать и что-то сделать — нельзя позволять себе останавливаться, слишком удобно устроиться в кресле и упустить то, что на самом деле важно. Его номер в отеле стоит больше пятисот долларов в день, и цена, к сожалению, средняя. Его рубашки стоят не меньше четырехсот долларов за штуку, и любая другая ткань расходится на груди на второй день носки, при котором одежду срывают панически быстро, дрожащими от кокаинового передоза руками — у криминальных авторитетов, которые соглашаются поиграть с красивым парнем, которого они только что встретили, обычно недостаточно терпения, чтобы обращаться с тонкой тканью осторожнее. Или с Квакити в целом, если уж на то пошло. Больничные расходы и хороший тональник, скрывающий укусы на шее и чувственных ключицах, стоят никак не меньше тысячи долларов. Жизнь чертовски дорогая. А если ты бедный мексиканский парнишка, скрывающийся от патрульной полиции и широкой улыбкой прокладывающий связи в мире больших денег, то ещё и опасная. У Квакити дорогой образ жизни и высокие запросы — потому что если ты сам себя начнёшь оценивать в пару десятков долларов, то ни один французский принц не станет тебя переубеждать. Все любят скидки. Акции действуют даже на самых богатых. А включать себя в пакетное предложение он ещё не готов. Богатство это не какое-то строгое состояние, измеряемое определёнными рамками. Это образ мышления, при котором твои возможности идеально совпадают с запросами — и, возможно, немного их превышают. В нём нет ничего, но есть амбиции. И ничего, кроме них и дурацкого золотого крестика на шее, который уже давно ни от кого не защищает. Но богатым и смертельно одиноким женщинам нравится цепляться за тонкую цепочку зубами, слушая проникновенные истории о бегстве из родной деревни, сожжённой в войне картелей, и единственной вещи, которая напоминала ему о матери. Сверхбогатые женатые мужчины любят хвататься за цепочку и оттягивать её назад, слегка придушивая — они ценят в нём то, что он не такой нежный, как их жёны. И они не требуют душещипательных историй. Квакити встаёт с дивана плавно, легко поднимает себя в воздух и дефилирует к ближайшему столу с напитками. Они платные, и за ними зорко следят официанты — но если ты достаточно уверен в себе, то сможешь каждого убедить в том, что именно в этом месте ты хозяин. Он берёт бокал с сухим мартини и отпивает совсем немного. Сущая дрянь, горькая и не справляющаяся с жаждой. Самое то, чтобы не забыть своё место. Он вновь взглядом скользит по окружающим, медленно заполняющим свободное пространство закрытой комнаты для игр. Игнорирует тех, кто слишком активно вертит головой и фотографирует украдкой дорогую лепнину — туристы никогда не были его целевой аудиторией. Он не будет отбирать крошки у тех, кто работает на курортах — его рыбки требовали куда большей наживки. Не обращает внимания на слишком молодых парней в ослепительно дорогой одежде, с наглыми ухмылками и уже готовой компанией. Золотая молодёжь хорошо платила, но сохранять с ними трезвую голову, как этого требовал его заработок, невозможно. Он никогда не был против кокаина, но не в таком количестве, в каком его поглощают они. Обращать внимание нужно на тех, кто не обращает внимания на тебя. Потому что пресытились, потому что устали от следующих по пятам пираний. Любовь и искренность чувств на золотых приисках не раскопаешь, и тогда на сцену выходит он. Слегка наглый, несомненно бесцеремонный, твёрдо осознающий, чего он хочет. Его навыков достаточно, чтобы с ним было весело. Он не донимает своих партнёров телефонными звонками, и с лёгкостью соглашается на вечное молчание, в обмен на толстую пачку денег, так приятно оттягивающую карманы. Он оглядывается ещё раз, и ощущает, как кто-то изучающе-серьёзно смотрит на него. Это даже скольжением взгляда не назвать — он тяжёлый, масляный даже, скатывается по выступающим позвонкам куда-то книзу. Квакити выгибает спину и смотрит в ответ — и встречает своего клиента. Их можно отличить сразу — они уверены в том, что не хотят проводить этот вечер в одиночестве, но ещё не совсем знают то, какую компанию им подкинет судьба. Им не нравятся слишком наглые хастлеры и представители эскорта, отбившиеся от своих друзей и решивших выпить сегодня за чужой счёт. Зато они ценят псевдоумные разговоры, повышенное внимание и умение держать себя так, словно ты выше этого чёртового казино. Квакити выгодно отличается от проституток тем, что совершенно на них не похож — приглаженная рубашка и аккуратная причёска придают ему вид равного. Словно он вот-вот встанет с этого дивана и поставит на красное состояние целого маленького европейского государства — и проиграет, даже не расстроившись. Он низкий, но всегда готов поставить целый мир на колени. И мир, судя по всему, был бы даже не против. Но у мужчины перед ним гордости никак не меньше — даже наоборот, скорее, он больше походит на короля Монако, чем кого-то, кто приходит сюда, чтобы выпить и проиграть пару тысяч евро в хорошей компании. У него надменный вид и гордо вздёрнутый подбородок, аккуратные бакенбарды и вьющиеся волосы, напоминающие витки шоколада на дорогих бельгийских пирожных. Он выглядит вкусно, и Кваки сейчас не только про дорогие часы, свисающие с мускулистого запястья. Ему редко удаётся найти здесь кого-то действительно красивого и одинокого, но за всё время, что они сидят тут, к незнакомому шатену подходили только крупье, смиренно спрашивающие об очередной ставке, и это знак того, что следует нападать сейчас — пока к нему не подошёл ещё кто-то дешевле, мягче характером, более доступный. — Как приятно это место выглядит без туристов, не думаете? Он садится близко к незнакомцу, широко раздвинувшему ноги на небольшом диване — коленка Квакити сталкивается с чужой, слегка вдавливается в дорогую ткань идеально выглаженных брюк, и наконец слегка отодвигается. — Пока здесь продолжают подливать алкоголь, пусть хоть китайцев на выставки водят. Это место уже давно потеряло свой статус. У него хриплый голос и надменные интонации, так приятно резонирующие в голове мексиканца, уже привыкшего к выхолощенным манерам французских бизнесменов, держащихся за обручальные кольца, как за спасательные круги, и не смеющие и шагу ступить без тысячи расшаркиваний и извинений перед своими жёнами на другом конце телефона. — А у вас богатый опыт посещения Монте Карло? Если говорить честно, я вижу вас здесь впервые. Он ухмыляется. Склоняется ближе. — Я был здесь достаточно, чтобы разочароваться. Европа остаётся такой же ямой с дерьмом, какой была несколько лет назад. — Не нужно так категорично отзываться о нашей дорогой старушке. Я уверен, что ей ещё есть, что вам предложить. — А ты что-то посоветуешь? Квакити лишь улыбается и жестом руки подзывает к их рулетке крупье. Мягко щебечет о том, что хотел бы сделать ставку — и пусть её запишут на счёт, которого у него никогда не было, но местные работники слишком хорошо воспитаны, чтобы спорить в присутствии действительно богатых клиентов. — Посмотрим, что нам сможет предложить удача. Мужчина слегка сдвигает ноги, позволяя сесть ещё ближе к нему, и парень этой возможностью пользуется — он мягко руку опускает на чужое колено, чтобы перегнуться к столу и поставить на него пустой бокал, который он всё это время вертел в руках. Пальцами мягко перебирает тёмную ткань и слегка жмётся к коже ногтями — просто чтобы напомнить о том, что он не просто потерявшийся среди полного леса волков ягнёнок. Рулетка раскручивается, и шарик скользит по небольшим выемкам быстро перескакивая с одного числа на другое — любой умный человек бы поставил на красное и не беспокоился. Рисковый, должно быть, поставил бы всё на зиро и наблюдал за сожжением собственных денег в прямом эфире. Квакити ставит на какое-то глупое число вроде сорока трёх, и прислоняет голову к широкой груди мужчины, следя за медленным дыханием и вдыхая запах дорогого алкоголя, пропитавший белоснежную рубашку. Незнакомец выигрывает и втягивает его в поцелуй. — Кажется, ты приносишь мне удачу, утёнок. Какое странное прозвище. Впрочем, это всё ещё лучше оскорблений, которыми его часто одаривали другие посетители казино. Особенно те, у кого денег было не так уж и много, и в отношениях им приходилось отказывать. — Неприятно, что платой за это будет мой проигрыш. — У меня есть пара беспроигрышных предложений. Если ты согласен свалить из этой дыры как можно скорее. На лепнине вокруг них несколько миллиметров чистейшего золота, а диваны сотканы из такой ткани, которая заставит завидовать даже короля — но, в целом, Квакити действительно не против «свалить из этой дыры». Он готов, пока место следующей дислокации будет лучше — и судя по тому, как легко мужчина расплатился с его ставкой и счётом за напитки, отель у них будет как минимум не хуже императорского дворца. Вдох. Выдох. Он вдыхает мужской парфюм, смешанный с алкоголем — и открывает глаза, чтобы повнимательнее рассмотреть убранство спальни, в которую его завели немного слишком торопливо после короткой поездки по городу. Машина первого класса, отель, на название которого даже смотреть дорого — это не апартаменты в средней гостинице. Целая груда бутылок с алкоголем, просто лежащая на кровати так, словно там им и место. По одному лишь запаху понятно, что у его клиента есть некоторые проблемы с чрезмерным поглощением алкоголя — но каким продавцом улыбок будет Кваки, если откажется работать из-за пары выпитых незнакомцем стаканов? Пусть они и были литровыми. — Такие, как ты, наверняка знают обо мне. — А вот и не знал. Кем вы работаете? — Хватит этого выканья. Мне нравится, когда меня называют «сэр», но когда это произносит такая мелочь, как ты, я кажусь старым. Если присмотреться, то в густых каштановых волосах можно увидеть пару седых волос. Возможно, это просто игра света — но выглядит он так горячо, что остаётся лишь прикусить губы и не возражать против того, чтобы им занялся кто-то, кто годился бы ему в отцы. Или, что подходит больше — в папочки. — Хорошо. Так кем ты работаешь? — Политика, утёнок. Слишком сложная и большая тема для твоей красивой маленькой головки, так что не заморачивайся. Почему-то Квакити действительно нравилось чувствовать себя мельче и глупее в сравнении с ним. Но это вовсе не значило, что он просто позволит ему продолжать свои насмешки без достойного ответа. — О, я думал, что у папочки будет время, чтобы рассказать мне о своей работе. Напомнишь, как там зовут моего дорогого? — Шлатт. И если ты потянешься к телефону, чтобы загуглить, кто это, то я убежусь в том, что ты ещё долго не сможешь оборачивать свои руки вокруг чего-то, что не будет моим членом. — А я Квакити. Обещаешь? У Шлатта — странное имя, но горячее несомненно. Наполняющее его внутри едким любопытством и желанием узнать побольше. А ещё — не узнавать ничего, кроме того, как он выглядит под этим костюмом, и насколько большая у него предвыборная кампания где-то на уровне ширинки. У него сухие и тёплые губы, которые жмутся к его рту грубо, с жёсткостью в движениях. Он колется щетиной на подбородке, и это немного неприятно — но Кваки всё равно языком проводит по мягкому очертанию небольшого шрама на чужих устах, внимательно его самым кончиком изучая, и проходясь чуть дальше. Они целуются долго, и воздуха едва ли хватает — но ни один не хочет отрываться от изучения друг друга, даже когда чужие зубы щёлкают в опасной близости от языка, стремящегося чуть больше углубить их тактильность. Между ними тянется ниточка слюны, и, не думая ни о чём, парень подаётся вперёд, чтобы ещё один лёгкий поцелуй запечатлеть на очертаниях изогнутого в расслабленной улыбке рта. Обычно он не так сильно любит целоваться, но с этим мужчиной это было… легко. По крайней мере, это можно было делать без отвращения. Его руки повсюду, они большие и тёплые, грубые пальцы скользят под рубашку, вытаскивают её из плена тесных брюк и едва ли не разрывают — настолько быстро вытягивают пуговицы из отверстий, обнажая как можно больше бронзовой кожи, не тронутой ни шрамами, ни даже мелкими царапинами. Молодое тело изгибается под умелыми движениями, словно раскалённый стальной прут, и распаляется не меньше — его грудь горячая, шея требует поцелуев, а ключицы скучают по укусам, которыми обычно одаривают его наиболее страстные любовники. — Я надеюсь, что ты совершеннолетний. Не хочу проиграть выборы из-за чьей-то молодой задницы. У Шлатта кожа загорелая тоже — но куда светлее, чем натуральная смуглость мексиканца, и потому засос прямо на основании его шеи смотрится ослепительно-ярко. Хорошая работа, ювелирная — алое пятно было искусством в самом первобытном смысле. — Не беспокойся, мне уже давно за восемнадцать. Три года, если быть точнее. Идеальный возраст для того, чтобы соблазнять сильных мира сего. — Я был бы поосторожнее с укусами. Не оставляй то, что нельзя скрыть одеждой. Требования, слишком много требований и приказов. Желание клиента — закон, спрос на послушание рождает предложение в виде покорных маленьких утят, готовых называть тебя своим богом и играть в великую влюбленность, стоило лишь тебе показать увесистую пачку денег. Квакити действительно хороший работник, который учитывает желаемые модели поведения, которые возбуждают тех, кто достаточно богат, чтобы разделить с ним постель. Но он действительно устаёт от того, чтобы ощущать себя абсолютно бессильным — это попросту неправильно. Люди должны бороться за то, чтобы стать теми, кому он откажет в сексе. И поэтому он не прекращает. — Тогда закрой мой рот. Кто же знал, что расстегнуть ширинку и стянуть брендовое бельё куда-то на уровень колен можно так быстро. Возможно, Шлатт только что побил рекорд по запуску ладони в мягкие чёрные волосы, чтобы тут же резко их сжать и прижать чужое лицо к внушительной эрекции. Квакити понимает намёк. У него немного ноет челюсть из-за того, насколько же член в его рту широкий — но он совсем не против растянуть губы ещё, чтобы можно было поиграть языком с крупной головкой. Надавить на отверстие уретры, обвести самым кончиком по алой плоти и продвинуться чуть ближе, погружая орган ещё глубже. Он большой и горячий, несколько выступающих вен пульсируют от напряжения, когда по ним проводят губами в ложно-целомудренном поцелуе, оставляющем небольшие липкие участки от бальзама для губ, которым пользуется Кваки — но он тут же их слизывает вместе с выступающей смазкой и собственной слюной, бережно оставляя лёгкие чмоки по всей длине. Он дразнится, не выдерживает чёткого темпа — то слишком активно вылизывает, то погружает его внутрь, пока не достигнет задней стенки горла, сжатой настолько, что практически воссоздаёт ощущение проникающего секса. Иногда он полностью вытаскивает его и просто играется руками, легко разделяя и вновь перекатывая в ладонях яички, осторожно массируя самое основание разгорячённого члена, уже алого на конце — кажется, кто-то отчаянно пытался сдерживаться, чтобы не кончить от одних лишь его губ. Квакити вновь поднимают за волосы, и он выгибается полностью, ещё больше возбуждаясь в лёгкой боли от оттянутой назад головы — словно голодного котёнка решили убрать от молока подальше. Облизывает губы. И продолжает смотреть в его глаза исключительно нагло. — Не так быстро, утёнок. Я ещё хочу попробовать все твои активы сегодня. «Утёнок» хочет вновь перехватить инициативу — Шлатт выглядит как тот человек, который точно не откажется от хорошего наездника. Но его лишь отталкивают вниз, на кровать, и пара чёрных прядей весело подпрыгивают в воздухе, прежде чем упасть на смуглое лицо. Ему нечасто удавалось действительно потерять контроль над происходящим в безопасных условиях — и поэтому он с интересом наблюдает за тем, как большой и страшный политик решил снизойти до более низменных планов существования. Буквально низменных — у них разница в росте едва ли не тридцать сантиметров, и Кваки выглядит с ним слишком хрупким. Но, почему-то, страха в нём совсем нет. Отель настолько дорогой, что даже смазку и презервативы предоставляет от таких брендов, чьи названия произносить страшновато — он, конечно, привык к роскоши, но всё ещё странно осознавать в полной мере то, что здесь даже пара грамм приятно пахнущего геля будет стоить дороже всего его дома в Мексике. Шлатт с него сдёргивает брюки мгновенно, нетерпеливо тянет за резинку белья и спускает его тоже — а потом коротко остриженными ногтями проводит вниз, по тонкой полоске из тёмных волос, спускающихся к бережно выбритому паху. — А ты… ах- знаешь, куда давить. Большой опыт? Он не может сдержать стоны, когда щекотка переходит в возбуждение, накапливающееся глубоко внутри него. Хочется ещё более активно подаваться навстречу движениям, выгнуться так, чтобы даже спина начала болеть. Квакити раздвигает ноги и обхватывает ими чужие бёдра, так идеально подходящие для тесных объятий. Но Шлатт лишь ухмыляется и сразу два пальца опускает в баночку со смазкой, активно её размазывая и тут же вплотную придвигая к входу в тело парня. Мягко размазывает прохладный гель по сморщенному колечку мышц, заставляя его сжаться и тут же вновь расслабиться — когда первые фаланги начинают грубовато кружиться вокруг, не слишком церемонясь с медлительностью проникновения. У Квакити не было секса уже несколько недель — он спит далеко не со всеми своими клиентами, и никогда не позволяет трогать себя тем, в ком он не уверен на все сто десять процентов — и поэтому уже успевшие отвыкнуть от проникновения стенки тесно сжимаются вокруг крупных пальцев. Он горячий, узкий и немного напряжённый — пытается расслабиться, но возбуждение уже начало проникать в его голову и мешать думать внятно. Мышцы поддаются растяжке, они легко расходятся под скользким и устойчивым давлением, и это практически не больно. Лишь тянет слегка неприятно внизу, но к этому можно было легко привыкнуть. Он так возбуждён, и при этом даже не трогал свой член — а разрядки хочется уже сейчас, от одной лишь мысли о том, как этот член сейчас окажется в нём, а мускулистое и идеальное тело будет нависать над его хрупкой фигурой, вдавливая в кровать и принуждая к получению удовольствия. Он пачкает свой живот бесконечно стекающей смазкой и выгибается на кровати, максимально бёдра прижимая к чужим. Но его свободной рукой придавливают к мягким простыням, и продолжают безжалостно проталкивать пальцы дальше, грубовато проходя мимо простаты и прошибая его позвоночник искрами — удовольствие разносилось по телу, словно микроразряды, и можно лишь благодарить строителей отеля за толстые стены и хорошую звукоизоляцию — потому что Квакити не собирается сдерживать свои стоны. Два пальца входят уже практически до основания, и растягивают его с всё той же грубоватой эффективностью — они не задевают простату специально, а лишь изредка проходят мимо, когда, словно ножницы, проталкиваются поглубже и тут же раздвигаются внутри, растягивая уже алое от прилива крови колечко ануса и разгорячённые мышцы, достаточно расслабленные, чтобы третий палец с изрядным количеством смазки прошёл совсем легко. От резкого контраста температур он слегка вздрагивает и мгновенно сжимается уже на трёх объектах, проникающих в него — и это действие так сильно влияет на пучок нервов, приносящий ему столько удовольствия, что стоны становятся ещё звонче. — Ты хочешь заставить всех в этом отеле знать о моих способностях? Похвально. — Пусть они завидуют тому, насколько горячего papi я отхватил сегодня. — Тогда расслабься ещё, утёнок. Я собираюсь разрушать твою узкую задницу, пока она не сможет принимать ничей член, кроме моего. — С нетерпением жду этого, папо… Он не успевает договорить, как широкая головка действительно проникает в него, выбивая все жалкие подобия слов, которые накапливались в его груди. Им обоим жарко, амплитуда движений нарастает с каждой секундой, которые мучительно долго тянутся по мере проникновения в него крупного члена, растягивающего его ещё дальше, чем пальцы. Квакити шипит от боли из-за чрезмерной растяжки — но всё равно подаётся бёдрами вперёд, помогая двигаться более плавно и расслабляется максимально, плотными стенками обнимая всю длину чужого органа. Он отказывается отпускать его, даже когда Шлатт немного подаётся назад, чтобы потом с громким хлопком вновь прижать бёдра к загорелым ягодицам, оставляя на них алые пятна от слишком резких ударов. — Блядь! Нужно предупреждать же, я… — Тише, малыш. Тебе нужно благодарить меня за то, что я всё ещё плачу за твой плоский зад — ты чуть не проткнул меня костями, пока я начинал двигаться! Вместо ответа парень кусает его куда-то над грудью, и это то место, которое точно не будет видно на фотографиях для президентского портрета — и потому в отместку мужчина лишь начинает двигаться активнее, одним резким движением погружаясь в него до конца и тут же подаваясь назад. Он то стягивает его с члена практически полностью, оставляя в тесных объятиях лишь одну головку, а потом тут же погружается внутрь, на несколько десятков секунд задерживая член внутри полностью. Надавливает на простату уже целенаправленно, активно, выгибает Кваки на кровати так, чтобы каждое точное движение попадало именно в пучок нервов, передающий удовольствие в аккуратный и небольшой член, зажатый между их животами. Он стоит безо всякой стимуляции — и его владелец может позорно кончить без единого прикосновения к бесполезной маленькой головке, продолжающей выделять капельки прозрачной смазки, стекающие вниз, к небольшим яичкам, слегка припухшим от настолько большого напряжения. Грубые большие пальцы тут же опускаются к ним, сжимая и перекатывая, полностью ладонью их накрывая и согревая своим теплом — а потом тут же оттягивают, не давая кончить раньше времени. Квакити запрокидывает голову и утробно стонет, вжимая свои бёдра в чужие, не оставляя между телами ни сантиметра свободного места — они оба липкие от пота, и потом им наверняка понадобится душ, но сейчас… Они чувствуют приближающееся завершение, и ускоряются — жмутся ещё больше, ещё теснее, но затем на грудь паренька надавливает всё так же огромная ладонь, заставляя его откинуться на кровати и всхлипнуть от чрезмерного удовольствия — потеря контроля, которую он себе позволяет совсем нечасто. И без того большой член внутри более маленького тела увеличивается ещё больше — крупная головка пульсирует, прежде чем толкнуться ещё раз, максимально глубоко укрепляясь внутри. Ещё один толчок — и внутренности Квакити окрашиваются в белый. Сперма Шлатта густая, её слишком много, чтобы она вместилась в узкое подёргивающееся отверстие — она стекает по краям красного обода, пачкает простыни под ними и выливается дальше, ярко контрастируя с смуглыми бёдрами. Но движения не останавливаются — оргазм продлевают, не переставая вталкивать член как можно глубже в тело парня, заставляя семя пузыриться и ещё скорее вытекать из измученного входа, уже неспособного правильно сжиматься на безжалостно раздвигающем его органе. Через несколько секунд кончает и более маленький член — всего лишь несколько жалких струек спермы, которые мелкими каплями опускаются на подтянутый живот и стекают вниз. Мужчина собирает её пальцами и принуждает Кваки слизать её — и он не против, покорно открывая рот вокруг них и тщательно вылизывая, не оставляя ни одного липкого пятнышка. — Тебе понравилось, утёнок? — Ты лучший, papi. Жаль, что возраст не позволит тебе попробовать ещё ра… Шлатт попадается в его ловушку. Квакити переворачивают вниз лицом, вталкивают в мягкие простыни и вынуждают вцепиться в них пальцами, когда движения в растянутом анусе возобновляются. Именно то, на что он и рассчитывал. Он громко всхлипывает от чрезмерной стимуляции, его измученный маленький член вновь начинает подниматься, всё ещё перепачканный в собственной сперме — но это, чёрт побери, лучшее ощущение в мире. И он с радостью позволит использовать себя, как маленькую стрессовую игрушку, если это будут именно эти огромные руки, большой член и горячий голос, одной интонацией способный вызвать в нём целую феерию эмоций. И, ах, как же легко играть на гордости его владельца, вынуждая плясать под его дудку. Богачами легко манипулировать — в конце концов, он эксперт в этом. А о синяках можно подумать завтра.