***
Война идет второй год. Иногда кажется, что дни сливаются воедино, в густую серую массу, и не замечаешь, как один перетекает в другой. В такие моменты самообман достигает своего апогея, ведь на деле мы все все помним. Порой мы делаем вид, что все хорошо, что все идет по плану, мы натягиваем улыбки на лица, изображая веселье или хоть что-то отдаленно похожее на него, празднуем дни рождения, хотя скорбной тишины становится все больше, а главное — верим, что скоро все снова придет в норму. Но только нет больше никакой нормы. Есть только мы — пешки большой игры с идеально отточенными движениями. Красная вспышка справа — «Остолбеней», уворачивайся влево, контрзаклинание «Фините Инкантатем». Фиолетовая вспышка слева — одно из проклятий Долохова, пригнуться, если повезет, контрзаклинание «Делетриус». Цель каждой операции — выжить, в лучшем случае забрать с собой на тот свет как можно больше Пожирателей, но не этому учили нас в школе, не о таком будущем рассказывали профессора и родители. Они вообще ничего нам не рассказывали. Теперь же все они мертвы, а мы лишь оттягиваем нашу встречу с ними. Но я уже так устала.***
«Courtyard Apocalepse» Alexandre Desplat По плану, который мы разрабатывали полночи, мою спину должна была прикрывать Анжелика. Если в меня попали — значит она мертва. Либо ей еще хуже, чем мне. Я же не видела и не слышала ничего вокруг, словно время тоже устало куда-то спешить, за что-то сражаться и решило сбавить темп, чтобы хоть немного передохнуть. Все перед глазами плыло в безумном ярком танце: слегка пожелтевшая листва деревьев, необузданный огонь, вызванный кем-то из сражающихся, разноцветные вспышки заклинаний то тут, то там — все это напоминало мне прошедшее Рождество, когда мы с Гарри напились в стельку. Он принес какое-то доисторическое виски из закромов Сириуса, по вкусу же оно напоминало скорее переработанный мусор, чем утонченный терпкий вкус печеной груши с нотками засахаренной вишни, и, судя по затертой желтой этикетке, оно ждало своего часа больше ста лет — только от запаха Гарри чуть не стошнило на ковер, который накануне Рон тщательно очищал от засохшей крови Джессики. Мы договорились не вспоминать о войне в Рождество. Но, боже, как же смешно это звучало. То, что происходило здесь и сейчас, не нуждалось в дополнительном напоминании. О таких вещах не забывал. Они не вылетали из головы. Никогда. И от этой мысли желание выпить только росло. К слову, это был единственный день, который я помнила смутно. Словно кто-то разорвал страницу того дня, оставив мне жалкие ошметки. Я помнила лишь отдельные фрагменты. Например, как, зажав пальцами носы, мы с Гарри выпили по первой рюмке, помнила, как жидкость обожгла горло, а умиротворение плавно растеклось по венам. Я помнила нас с ним, лежащих на диване с задранными ногами по стене, и гирлянду на ней, работающую с сильными перебоями. Она то мигала, то огоньки начинали дребезжать, после чего гасли, то снова загоралась. Мы болтали ногами и смеялись, как дети над глупыми и неуместными шутками, пока горячие слезы не начали течь из глаз. Я до сих пор не знаю, то была радость или страх лишь от временной передышки? Последнее, что я помнила, как Гарри молча прижал меня к себе, а я продолжала смотреть на то потухающие, то снова оживающие огоньки гирлянды, застилая его футболку с автографом группы «Ведуньи» слезами. Но сейчас... Сейчас я смотрела вовсе не на огоньки сломанной гирлянды. Десятки смертоносных заклинаний вспыхивали в метрах от меня, и я не чувствовала ничего, кроме страха. Я лихорадочно шарила руками по сырой земле, пытаясь найти свою палочку. В ушах стоял оглушающий звон, словно кто-то настроил на меня ультразвуковую волну. Последний раз, когда Джордж пытался сделать подобное со мной, я не разговаривала с ним неделю. Мерзлая земля вокруг меня завибрировала, так что мои руки занесло пылью — кто-то пустил заклинание землетрясения, но вовсе не об этом сейчас нужно было думать. Главное — я наконец-то нащупала шероховатую поверхность палочки. Я только и успела снять с себя последствия открытой спины, как увидела очередного Пожирателя. Ну конечно, иначе просто и быть не могло — я, как слепой котенок, шарахалась у дерева. Если бы меня никто не заметил, я бы подумала, что мы перебили всех псов Волан-де-Морта. Казалось, даже и без того хмурое небо потемнело еще сильнее. Облаченный в черные одежды, он, словно тень, скользил в мою сторону, его плащ развевался подобно сгусткам тьмы, а лицо было скрыто маской, но, несмотря на это, я чувствовала его удовлетворение, его злорадство. Я начала лихорадочно отползать от него, но проклятие еще полностью не вышло из моего тела. Я не могла заставить себя даже подняться. Ноги словно налились свинцом, словно в меня десять раз подряд попали Ступефаем. Я чувствовала, как заноза за занозой вонзалась мне в ладони, но не это привело меня в ужас. Я уперлась в дерево, я попалась. — О, прекрасная газель, разве ты не должна была уже начать убегать? — даже сквозь маску мне была слышна его издевка. Он приблизился, засунув руки в карманы длинного плаща цвета оникса, а затем остановился напротив, склонив голову набок. — Ну же, не будь такой скучной, я же даю тебе шанс… — растягивая слова, произнес он, словно в очередной раз ожидая, что я дернусь спасаться. О, как бы я сама этого хотела, но к моим мышцам только начала возвращаться дееспособность. — Петрификус тоталус! — из моей палочки вырвался синий луч. Конечно же, я не думала, что заклинание сработает, но надеялась выиграть достаточно времени, чтобы, цепляясь за обугленный ствол, подняться на ватные ноги, однако вспышка погасла, так и не успев долететь достаточно близко до Пожирателя. Он даже не дернулся. Лишь выпрямился, сверкнув темными, почти черными, как ночь, глазами. — Я к ней с добрыми намерениями, а она… — Пожиратель наигранно поцокал языком, качая головой. — На раз, два, три и… драматическая пауза… ты беги, — последние два слова он произнес намеренно тихо — так шепчет любовник, так шепчет сумасшедший. И даже за маской мне был виден этот безумный, предвкушающий взгляд. Взгляд, ожидающий шоу. Что ж, как известно — шоу должно продолжаться. — Один, — заметив мой обескураженный взгляд, пропел он и для пущей наглядности помахал мне рукой, прогоняя. Идиот. Я всегда все схватывала на лету. Мне никогда не требовалось дважды объяснять одну и ту же тему. И тут просить еще раз не было необходимости. Я побежала. Хотя, скорее, дернулась бежать, потому что мои ноги еле приподнимались от земли. Я обогнула дерево, все более и более уверенно чувствуя себя стоя, но я не знала, куда бежать, вокруг меня сверкали десятки заклинаний, повсюду были слышны крики и взрывы. — Два. — Я вздрогнула и устремилась вперед, справа от меня были Рон и Флинт с задранной наверх маской, катались по земле, а затем аппарировали в неизвестном направлении. — Знаешь, — крикнул Пожиратель мне вслед, — я всегда думал, что газели более расторопные животные! — До чего же это был знакомый голос. Даже сквозь искажающую звук маску я улавливала знакомые мне интонации, но кто он, черт его побери, я не понимала. — Выходит, ошибался! Кретин. — Три, — в его голосе больше не было слышно веселья, только тихая угроза, и я побежала что есть силы. Он начал палить по мне. В метрах от меня о деревья разбивались проклятия, Пожиратель бежал за мной, и я понимала, что он догонит меня. Это был лишь вопрос времени. — Экспеллиармус! Остолбеней! Круцио! — я обернулась, послав сразу три заклинания, но он отбился от них, словно от брызг воды. В его глазах горел бешеный азарт. Я чуть не споткнулась, когда перескакивала через поваленное дерево, оно все покрывалось какой-то желчью, даже думать было страшно, для кого она предназначалась. — Арресто моментум! — слова ударили мне в спину, и, краем глаза заметив золотую с серебряными вкраплениями вспышку справа, я дернулась в другую сторону, откуда по мне и ударил лиловый луч. Так всегда бывало. Каждый гребаный раз. Тело пыталось обмануть мозг — сначала ты не чувствуешь боли, ты только понимаешь, что удар состоялся, однако, проиграв в этом сражении, ушибленное место начинает болеть, ныть и пульсировать. Дрожь прокатилась по всему телу, заставляя мою кожу гореть. Я не услышала, но почувствовала, как из меня вырвался хрип, словно меня окунули в воду, а затем пустили по ней разряд тока. Я попыталась сделать еще шаг перед тем, как все электрические разряды, блуждающие по моему телу, сконцентрировались в левом боку. И я споткнулась о… Я даже не поняла, обо что я споткнулась. В глазах резко потемнело, и я тяжело осела на мокрую, стоптанную траву. Не до конца отдавая себе отчет, я потянулась дрожащей рукой к кровоточащей ране. Неверяще уставилась на грязную руку, теперь еще и покрытую багровой липкой субстанцией. Кровь. Моя кровь. Вот уже шесть месяцев мне удавалось избегать серьезных ранений. Тогда-то я первый раз и послала к черту запрет Кингсли на аппарацию в середине битвы, к черту его неосуществимые надежды, что очередное сражение будет последним, к черту всех! Я по-настоящему устала, и я не хотела умирать в этом лесу. Я потянулась к палочке, выпавшей из моей руки, когда увидела его. Глаза Пожирателя, к моему удивлению, выражали шок, азарт развеялся, как развевается пыль с книг, если подуть, сменившись смятением. На войне нет места смятению. Я взмахнула палочкой, чтобы аппарировать, и, словно поняв это, он прыгнул в мою сторону. Все произошло за одну секунду. Тени начали стремительно окутывать нас, закрывая обзор на затянувшееся грозовыми тучами небо. Все мелькало: Пожиратель, схватившийся за мою ногу, его одержимый, сумасшедший темный взгляд, я, пытавшаяся отбиться от него второй ногой, а затем маска, слетевшая с лица, и его кривая ухмылка.***
Lily’s Theme Alexandre Desplat Еще немного и меня бы вывернуло. Я с трудом раскрыл глаза, но ничего не увидел, кроме бело-серебристого свечения. Если я умер, то с этим будет тяжело свыкнуться. Голова раскалывалась, словно меня ударили по ней арматурой. Слева от меня что-то зашевелилось, а затем раздался срывающийся на хрип кашель. Грейнджер. Ну конечно. Вечная причина моей мигрени. Причина этого белого све… снега… Снега?! Я резко встал с колен, отчего весь мир перед глазами качнулся, так что мне стоило больших трудов сохранить равновесие и не завалиться на бок. Кругом были лишь снег да пару лысых сосен, устремляющихся в серое, словно мутное, исцарапанное стекло — небо. Всегда знал, что у Грейнджер извращенное представление о безопасности и комфорте, но это было уже слишком даже для нее. Однако очередной тяжелый кашель заставил меня опустить на нее взгляд. Гриффиндорская принцесса, стоявшая на карачках и захлебывавшаяся собственной кровью. Как мило. Даже не смогла элементарно защититься. Я дал ей время сбежать. Я палил в соседние деревья — что еще нужно было этой любимице учителей, чтобы спастись? Идиотка. Но вместо того, чтобы почувствовать отвращение, наблюдая, как она вся в грязи истекает и плюется кровью, я почувствовал… К черту тебя, Грейнджер! Словно в ответ на мои мысли она подняла взгляд на меня. Чего я точно не ожидал, так это увидеть безумную, кровавую улыбку на ее лице. Ее глаза заслезились, и она снова закашляла, а затем, шипя, села напротив меня, прислонившись к шершавому стволу дерева. Поморщившись от большого количества телодвижений, она прижала левую руку к разодранному боку. Сквозь ее пальцы заструилась алая кровь. Не грязная. Просто алая. Как у всех. Заметив мой взгляд, она вздернула подбородок и стерла замызганным рукавом мантии кровь с губ. Ее глаза блеснули необузданным диким огнем, словно бросали вызов мне. Мне — Драко Малфою. Для нее это было будто игрой. Вечной, как время. Она ждала моего следующего хода. — Малфой, — растягивая в моей манере гласные, произнесла она, склонив голову набок. Что ж, Грейнджер, в эту игру мы играем оба и уже довольно давно. Правила мне известны. — Грейнджер, — проговорил я, подражая ее тону. Она медленно кивнула, словно подтверждая, что я не ошибся, что она и правда Грейнджер. — Кажется, я давал газели возможность убежать? — Видимо, я слишком прекрасна для интенсивного бега, — последнее слово она не договорила, сокрушившись новым приступом кашля. — О, не льсти себе, грязнокровка. — То были твои слова, не мои, — она облизнула пересохшие губы и хищно улыбнулась. Я никогда не смогу себе объяснить, почему мои щеки вспыхнули. Чтобы скрыть, Мерлин побери, смущение от назойливого, любопытного взгляда, я принялся отряхивать мантию от снега. — Серьезно, Грейнджер? Из всех мест, где ты могла бы почувствовать себя в безопасности, ты выбрала дикий заснеженный лес? Я поражен. Я восхищен. — Ее тонкие аккуратные брови взлетели вверх, стоило мне произнести последнюю фразу. Она так странно смотрела на меня, даже не моргала, как будто я одновременно и глуп, и прекрасен. Как будто я идиот, но она этому безумно рада. — Твоим бесподобно неразвитым инстинктом самосохранения, — поспешно добавил я, улыбаясь одним уголком губ. Веселье сошло с ее лица, как тающая лавина снега сходит с гор. — Чего ты медлишь? — внезапно резко спросила Грейнджер. — Вот она я — «гриффиндорская принцесса», подружка Избранного, поганая грязнокровка — сижу со все равно что огнестрельным ранением на снегу, запятнанном своей же кровью. Разве моя смерть не являлась твоей целью? Цель подобна стремлению. Надежда и вера в одном флаконе. Цель сравнима мечте — и то, и другое мы сами себе придумываем; и то, и другое только мы сами и можем осуществить. Неужели целью человека может быть чья-то смерть? Возможно, смерть являлась составляющей по достижению этой цели, но конечный результат? Мерлин, это было мелочно даже для Темного Лорда, что уж говорить о его марионетках, каковой являлся и я? Я ненавидел Грейнджер. Я ненавидел Поттера и весь этот бедлам под названием Хогвартс. Я ненавидел всех и вся, но желание убивать никогда не входило в список моих мечт… — Малфой, не зная тебя, я бы подумала, что ты боишься, не дай Мерлин, сомневаешься, — Грейнджер снова облизнула потрескавшиеся губы, сверкнув кофейными глазами, а затем, скрипя зубами, сильнее зажала внушительных размеров рану в боку. Я моргнул, сконцентрировав свое внимание на ее лице и только тогда заметив, как сильно она изменилась за годы. Ее лицо впало от недоедания, под глазами образовались синяки, кожа словно потеряла свой живой оттенок, сделавшись серой, как лондонское небо в ноябре. И лишь одна эмоция по-настоящему жила на ее лице — всеобъемлющая усталость. Искры, что еще секунду назад сверкали в ее глазах, замедлили свой темп и просили о помощи. Грейнджер была не против умереть. Грейнджер хотела взять выходной в этой бесконечной войне. Грейнджер была готова умереть. — Ты тянешь время… Под ней стремительно образовывалась свежая лужа крови, Грейнджер увядала на глазах. Было видно, скольких усилий ей стоило произнести эту фразу с едва заметной издевкой, скольких усилий ей стоило держать глаза открытыми, не уходить в небытие. Она была готова к смерти, но продолжала сражаться за возможность встретиться лицом к лицу с ней. Неужели ей так хотелось умереть от руки врага? — А ты готова умереть, — я хотел сказать это холодно и лицемерно, но слова вылетели с каким-то сожалением и презрением. — Тогда у нас проблема, — прошептала она, и ее веки сомкнулись.***
«The Imitation Game Alexandre Desplat Когда мне было пять лет, я упала с велосипеда. Не помню, куда ехала, почему упала, но помню ощущения. Разряд, прошедший по всему телу от соприкосновения с землей. Помню, как по щекам заструились горячие слезы, помню, как закричала что есть мочи, хотя моя боль и вполовину не была такой сильной, как величина моего отчаяния. Помню подбежавших родителей, которые тут же бросились меня успокаивать. И помню миссис Клаксон в старой потертой фиолетовой беретке, жившую в доме по соседству. Она остановилась напротив меня и произнесла всего одну фразу, прежде чем сморщиться лицом и двинуться дальше: «Милая, не драматизируй». «Не драматизируй», — так я и жила с тех пор. Если в жизни творился полный хаос, это значило ровным счетом ничего, кроме как то, что мог быть и апокалипсис. Что бы ни случилось — всегда могло быть хуже. У боли не было границ. Если казалось, что она невыносима, значит, за ней следовало нечто еще более ужасное. Однако сейчас я думала, что все же достигла какой-то грани. Я горела. Но сильнее всего горели мои органы — словно тысячи иголок пытались вырваться из моего воспаленного бока. Я почувствовала во рту металлический привкус, а по щеке заструилась холодная слеза, остужающая своей дорожкой опаленную кожу. Тогда-то я и распахнула глаза. Тогда-то я и увидела Драко. — Господи, — тяжело выдохнула я, встретившись с его обеспокоенным взглядом. И нет, мне не показалось, он и правда был обеспокоенный. Хоть это слово и не клеилось в одной строчке с Малфоем. — Мне приятно, — уголок его рта дернулся, но все лицо оставалось напряженным, а в глазах читался немой страх. — Не льсти себе, — я ошеломленно смотрела в его глаза — серые искрящиеся глаза, поддернутые темным светом. Свет, обращенный во тьму, — что могло быть более завораживающим? Я никогда не замечала, какого цвета у него глаза на самом деле. — Твои слова, не мои, — он снисходительно улыбнулся, но через секунду его лицо вновь напряглось. — У тебя жар… — еле слышно добавил он. — Чувствую. Никто из нас не прерывал зрительного контакта. Его широко распахнутые графитовые глаза, обрамленные темными ресницами, говорили намного больше о его эмоциях, чем я думала. Я никогда этого не замечала. Я вообще не замечала Драко. Только подлый хорек, только Малфой. Новая боль пронзила мой левый бок, и я дернулась. Это и послужило концу нашей временной идиллии. — Возможно, тебе больно… Я обработал твою рану заживляющим зельем… — он запустил руку в платиновые волосы, портя идеальную укладку. — «Возможно» — слишком слабое слово для той агонии, которую я ощущаю, — прошипела я, приподнимаясь на локтях, чтобы взглянуть на рану. Краем глаза я заметила, как его рука дернулась, но он быстро спрятал ее в карман мантии. Одежда на левом боку была вся изодрана, но рана, как ни странно, выглядела обработанной и более того — почти зажившей. — Что за… — я с сомнением провела подушечкой пальца вдоль разреза, и тот тут же отозвался болью от прикосновения — так, что заскрипели зубы. — Как ты это сделал? Разве это не одно из новых проклятий Долохова? Глаза защипало, и я отдернула руку, но продолжила наблюдать за тем, как кожа стягивалась, скрывая увечье. — Да, оно, но я ведь… — он резко замолчал, однако мы оба знали продолжение этой фразы — «Пожиратель». — Ранение оказалось достаточно серьезным, поэтому тебе так больно сейчас, пострадали некоторые органы, а они всегда срастаются болезненнее, — он неровно усмехнулся, отводя взгляд от моего оголенного бока. Я не знала, что сказать. Это было не нормально. Все это было не нормально. Моя стремительно заживающая рана после смертоносного заклятия Долохова — десятки членов ордена полегли из-за него, в том числе Джинни… И никто ей не мог помочь, потому что это не нормальное заклинание. Малфой, не убивший меня при первой же возможности еще там в лесу и избегающий этого здесь, — не нормально. Малфой, спасший меня, — не нормально. И мое желание ощутить его объятия — не нормально. У меня однозначно и точно был жар. Заметив мой отстраненный взгляд, он резко встал, пустив вокруг себя вихри снежинок, и направился в сторону леса. — Поспи, — только и бросил он, шумно сглотнув. Так, что его кадык дернулся. Я резко села, чтобы повернуться в его сторону, но едва затянувшийся порез разошелся, отчего по всему телу прошла дрожь. От неожиданности я ахнула, и вмиг мои глаза заволокло давящей тьмой. Не знаю, сколько я пробыла в отключке. Боль то утихала, то снова ударяла по мне так сильно, что я задыхалась. В такие моменты я чувствовала прохладные поглаживания, успокаивающие мою разгоряченную кожу. Слышала едва заметный ободряющий шепот. Когда я очнулась, была уже — или все еще — темнота. Тело больше не отзывалось болью, поэтому я не была уверена, первая эта ночь с момента моего побега или очередная. Вокруг царили умиротворение и покой, казалось, что не существовало никакой войны. Не в этом тихом маленьком мирке. Мирке, в который я пришла умирать, а Драко Малфой — спасать. Миллионы звезд сияли на кобальтовом, бескрайнем, далеком, неизведанном и потому еще более манящем небе. Где-то вдали за горизонтом занимался теплый желто-розовый рассвет. Я снова перевела взгляд на звезды. Ничто и никогда не очаровывало меня больше, чем сияющий небосклон. До войны, еще в Хогвартсе, я всегда на неделе поднималась на Астрономическую башню. Иногда со мной ходил Гарри, и тогда мы, прижавшись спинами друг к другу, просто в тишине смотрели ввысь. Мы никогда не разговаривали. Под звездами всегда наступало время тишины. Это было время молчаливых разговоров. Казалось, это было так давно… Вот уже два года я не видела звезд. Не находила времени взглянуть на них чуть дольше, чем между делом. А может, просто не хотела находить время. Боялась. Я зачарованно выдохнула, и изо рта вырвалось облачко пара. Казалось, что воздух вокруг был колюче холодный, но чувствовала я себя уютнее, чем когда-либо за эту проклятую войну. Только сейчас я заметила, что плед, лежащий подо мной, — моя трансфигурированная мантия. Только сейчас я заметила рядом с собой едва слышно сопящего Малфоя. Свою мантию он превратил во второе одеяло, которое прятало нас от ночного мороза. Так странно было видеть его таким — свернувшимся под покрывалом и прижимающимся головой к моему плечу. Так странно было видеть в нем Драко. Расслабленного, умиротворенного, спящего Драко. Я едва удержала себя от того, чтобы провести кончиком пальца по резко очерченным изгибам его лица, его пухлым, покусанным губам, густым темно-серым, почти черным бровям. У меня определенно все еще не прошел жар, а сознание было поддернуто бредом. Его веки дернулись, и на секунду я в ужасе затаила дыхание. Казалось, он мог мысленно прочесть все мысли, что роились в моей голове, а это было неправильно. Это было ненормально. Тяжело сглотнув, я, стараясь не произвести ни звука, приподнялась, чтобы сесть. Мой взгляд упал на горизонт — светло-желтые размытые лучи, словно акварельные краски, просачивались на темное ночное полотно. Малфой заворочался позади меня, и через секунду я почувствовала прикосновение его теплого плеча. Я медленно повернула к нему голову, не ожидая встретиться с его серыми, асфальтовыми глазами. Казалось, он находился в миллиметре от моего лица — никогда еще он не был так близко. Я скорее поняла, чем почувствовала, что у меня в глазах отразился страх. Страх от последствий необдуманных действий, которые я так хотела сейчас совершить. — Ты стянула одеяло, — с легкой хрипотцой в голосе почти шепотом проворчал он, еще не отошедший от сна. Все, на что я была способна, — это медленно моргнуть в знак согласия. Я боялась отвести взгляд от его глаз. Я боялась потерять этот контакт. Я боялась случайно посмотреть на чуть приоткрытые губы. Зато Малфой этого явно не боялся — он опустил свой взгляд и еле слышно выдохнул: — Грейнджер… Едва слышно, но достаточно громко, чтобы запустить остановившиеся шестеренки в моей голове, и я качнулась назад. Он быстро отвел серые глаза и облизнул пересохшие губы. — Спасибо… — Он замер. — Кажется, я должна сказать тебе спасибо, — еле слышно проговорила я, разглядывая его руки, теребящие плед. Он удивленно вскинул голову и поймал мой отстраненный взгляд. На секунду мне показалось, что он никогда не слышал подобного слова. — На раз, два, три, — его глаза потемнели и наполнились решимостью. Раз — и можно успеть встать. Два — и можно уже бежать. Три — лучше его целовать. Не знаю, кто начал первый, но до сих пор придерживаюсь мнения, что это было обоюдно. Его губы накрыли мои, а я подалась вперед, стараясь прижаться как можно ближе, ближе и ближе, пока не почувствовала бешеный стук его сердца. Я запустила руку в его светлые, помятые после сна волосы, отчего он что-то неразборчиво промычал мне в рот. Я захотела провести языком по его губам, но вместо этого лишь соприкоснулась с его и почувствовала, как из меня вырвался стон. Малфой обхватил меня еще крепче, если это вообще было возможно, запуская пальцы под мою рваную футболку, проводя подушечками по разгоряченной коже. Я хотела целовать его до потери кислорода, пока мои легкие не сожмутся до боли в груди, хотела больше и больше, хотела его. Его — Драко Малфоя. Видимо, это отразилось на моем лице или в одном из моих судорожных вздохов, и он, рыкнув, повалил меня на покрывало. В этот момент я встретилась с его взглядом. В нем было все: страсть, желание, безумие, борьба, похоть, страх, обожание, неуверенность и вместе с тем решимость. Подул сильный ветер, но холода я не почувствовала. Зато я увидела первые снежинки, плавно опустившиеся на его разлохмаченные белесые волосы. Все это было неправильно. Неправильно было спасать меня. Неправильно было целовать Драко Малфоя. Неправильно было видеть полную капитуляцию в его взгляде. Неправильно было замечать снежинки на его челке. Но что вообще тогда было правильно? На раз, два, три — и все гори. Столкновение губ. Соприкосновение рук. Ледяные снежники, тающие на разгоряченной коже, морозный ветер, задувающий края пледа, и в этом холоде лишь два горячих сердца — и сейчас это было правильно. На раз, два, три…