Счастливый сон

      Адриан непривычно громко поставил стакан на столешницу. Этот звук заставил его самого подскочить, а также сильно испугаться: дракона, принцессу и башню. Башня даже вскочила и несколько раз звучно брухнула, зорко всматриваясь в большое-большое окно, из которого было видно огромную луну. — Ох. Маринетт медленно закрыла дверцу посудомойки, «щёлк!» не напугал никого, даже башню. Маринетт зевнула, сполоснула руки, вытерла их полотенцем, полотенце повесила на крючочек около раковины. Её огромные, глубокие, яркие, спокойные глаза проглотили Адриана не напрягаясь. Её дыхание было таким медленным и тихим, что мужчина не смог не поковырять шершавый палец от смущения — такое частое, громкое и бессмысленное его дыхание не смогли заглушить даже мощные струи посудомоечной машины, которая сейчас нещадно обжигает стекло, пластик и алюминий с железом. — Ещё минута такого напряжения, и кто-то не пойдёт гулять, — женщина улыбнулась строго, но безумно, страшно мило, настолько мило, что даже если бы Адриан хотел быть властным мужчиной в этом доме, он бы ни одного мускула не двинул, чтобы возмутиться. — Я, я могу пойти погулять! Этот голос, этот звук, эта картинка — святые угодники, почему нельзя подольше посмотреть на этого ребёнка, чтобы забыть всё это? Этот малыш, это небольшое, но такое важное существо, этот огонёк и лучик любого даже самого мрачного вечера — ни он ли призван показать неизбежность нынешнего положения? Ну не ясно ли, что он, со всеми своими выдумками и несчастным псом, который умеет уже даже не дышать, если играешь здание, что именно он не позволит тем ужасам и войнам вернуться в голову Адриана? — А то, конечно, Парижу было мало визгов и обмороков, вызванных твоими просьбами не убивать того шершня, угу. — Мари! Адриан успокоился и с мягкой усмешкой перевёл взгляд на расстроенного ребёнка, надувшего губы и тщетно старающегося что-то объяснить этими же губами. Маринетт сильно рассмеялась, опустилась на колени рядом с сыном, обняла его, хотя тот сопротивлялся, и ещё раз поблагодарила его за доброе и чистое сердце, так смело ринувшееся в бой одновременно за и против страшного и жужжащего насекомого. Этот дом, эта квартира, этот милый балконный огород, в котором снова оставили мечтать рыжего хомяка, этот воздух и все эти звуки разом навалились на Адриана, стараясь показать ему, какой он дурак. Не слишком романтично, поскольку романтика она для туристов — так всегда в популярных городах, они строги к своим горожанам ровно настолько, насколько вежливы и банальны с туристами. Поэтому, если приезжего человека Париж бы привёл в булочную или ночную библиотеку, напоил бы чаем, окутал бы тёплым воздухом, поясняющим, какие все вокруг слабые, что не могут видеть той прелести и радости в воздухе, и какой же молодец он, этот турист, что всё ещё сохраняет силу и искренние слёзы, то своего жителя Париж очень строго бы осёк. — Ну не ковыряй ты. Ледибаг взлетела на крышу, мягко ступая по новомодному материалу. Ровно так же мягко, как десять лет назад по старому бетону или черепице, ну, пожалуй, не столь уверенно только — скользко в костюме. В её руках, слегка пахнущих очень горячей проволокой и керамикой, покоились две булочки, явно подаренные ей за только что спасённого котёнка. — Нам явно нужно гулять до ужина, чтобы помещались все благодарности. Мари не ответила, просто села рядышком и укусила свою булочку. Её недовольный взгляд сместился с перчатки Нуара, палец в которой он по привычке расковырял до уже третьего слоя амуниции. Сместился он в собственную большую-большую душу, которую согрели глазёнки хозяйки котёнка и расширила такая маленькая сладкая булочка. Маска грозного стража залучилась и натянулась на веках — Ледибаг зажмурилась и вкусно замычала от удовольствия. — Я так счастлива, что я модельер, а не модель! Лукаво подобрав отсутствующую крошку в уголке губ, Маринетт приоткрыла один глаз, чтобы увидеть пылающие зрачки своего партнёра. Адриан ухмыльнулся, принял свою булочку и тоже укусил, мягко проваливаясь грозными клыками в радостное тёплое тесто с кристалликами сахара. — Ого. Ледибаг вертела в руках оставшееся угощение и неописуемо грустно смотрела на своего мужа. — Ты даже не поцеловал меня, когда я попросила. Ну да, это тесто не крошится. Конечно, он сам часто шутил таким образом. — Не тороплю тебя. Но я готова помочь и тебе, Котёнок. Маринетт встала, на ходу без труда закинула оставшуюся булочку в рот и вытерла немного сладкую перчатку об пшеничные волосы Кота Нуара. Её движения, её лодыжки и локти, её смешные коленки и её бедра, ставшие гармоничными лишь после рождения маленького гномика — всё, всё это уже давным-давно принадлежит Адриану. И не потому что существует бумага (даже две!), подтверждающие, что почти десять лет назад она стала его женой, а пару лет назад и Ледибаг сподобилась принять руку Кота Нуара, плагиаторша. Это произошло само, как когда-то живое вещество на этой планете научилось использовать кислород. Просто все поводы для страдания и непонимания стали причиной для счастья, просто Он понял, кого любит, а Она поняла, что это правда любовь. Просто сильная и независимая женщина стала сильной, независимой и любимой женой. И уже нет сомнения, что Адриан любит Маринетт, нет сомнения, что Ледибаг любит Кота Нуара, нет никаких препятствий их союзам — только пресса иногда объявляет Нуара ходоком к Маринетт, а Ледибаг подозревает в измене с моделью модельного дома Габриэля. — Милый, тут опять на стене нехорошее слово, скатоклизми, пожалуйста? — Иду, Бугабу. Да и справедливости ради, не так долго была проблема непонимания между ними всеми. Адриан был счастлив, начав встречаться с Маринетт, хотя говорил себе, что делает это ради спокойствия Ледибаг. Он радовался тем реальным чувствам от поцелуев и объятий настоящей тёплой девушки, а не экрана компьютера с красным в горошек. Ему были приятны отношения, он реализовывал настоящего себя рядом с этой девочкой, но всё равно не мог простить себе той тянущей боли в сердце рядом с Ледибаг. Он чувствовал, что не имеет права любить Ледибаг, но при этом не мог её не любить, так же как не мог не любить Маринетт, хотя думал, что любит это чистое неуклюжее существо недостаточно сильно, не так, как оно того заслуживает. Он сходил с ума, не мог спустя все годы забыть любви к Ледибаг, и при этом уже признал, что горит той же страстью к Маринетт. Неужели так быстро прошла такая сильная любовь к Ледибаг? Неужели он так легко может полюбить другую девушку? Адриан чувствовал, что обесценивает Ледибаг, что, разлюбив её, он предаст что-то слишком важное. Но не испытывать этого чувства к Маринетт он тоже уже не мог — он ради неё совершал все те глупые поступки, что и Кот Нуар — ради Ледибаг. Что ж, влюблённые похожи, скажете вы. Маринетт говорила себе то же. Но каково было удивление Адриана, когда ему, в один день! , признались в порочном влечении к нему и Коту Нуару Ледибаг и Маринетт соотвественно. Это чистое существо не смогло сдерживать своего чувства, и оказалось, что Ледибаг внезапно влюбилась в Кота Нуара. И спасибо Колумбии, хранители которой фактически заставили двух молодых супергероев бросить свои формальные игры и наконец спокойно заняться делом. Всего год Адриан мучился любовью к той, кого целовал каждый день. Всего один год Адриан в изнеможении шептал имя той, кого так боялся не любить. И сейчас, когда всё понятно, когда у него очень сложная, но семья. Когда женщина мечты уже идол, живущий и дышащий рядом. Когда жизнь похожа на сказку, которую не способны омрачить даже постоянные нападения уже не пойми кого не пойми куда — почему так живы воспоминания о боли? — Миледи, подсоби, пожалуйста, этот знак «Главная дорога» явно хочет женского внимания. Почему так страшно, что всё вернётся? Что вновь будут секреты и боль, что вновь и вновь придётся пить таблетки, чтобы не болела загадочная межрёберная невралгия? Неужели ещё есть шанс возобновить все эти ужасы сердечной войны? Вдруг, нужно было оставить ту тайну — тайной? — Вдруг это сон. Снова огромные глубокие глаза, бетонная пыль на её ресницах. — Вдруг я сплю? Вдруг всё не так? Адриан уронил голову на огромную печную трубу, послышался гул холодного чугуна в доме. — Может, это моя фантазия. Может, ты не любишь меня? Вдруг это всё моя мечта. А когда я проснусь, окажется, что я предал любовь одной девушки и опозорил другую… И вернётся это непонимание, эти вопросы — люблю ли я, хочу ли я, знаю ли я? Всё… всё не может быть так хорошо! Не может! Его когти встретились с изящными женскими пальцами. Он почувствовал пластырь на первой фаланге её мизинца. Это маленькая Мари порезалась об край неудачно залакированного фортепиано, сильно расстроилась, плакала вместе с маленьким же сыном около получаса — сначала от боли, потом от обиды, а потом за компанию. — Мне было так больно, так больно любить тебя, зная, что я таким образом перестаю иметь право любить… тебя же… — Тебе не больно сейчас, поэтому ты не веришь, что это не сон? — улыбка, несравненная, невозможная, не представляемая улыбка, по которой можно было догадаться обо всём ой насколько раньше. — Мне слишком нравится эта Вселенная, я не хочу, не хочу другой… Он насколько можно сильно прижал к себе Ледибаг, Маринетт, маму своего ребёнка, свою жену и своего партнёра — их всех разом сгрёб в одну, но всё равно очень маленькую охапку, лёгкую, как пёрышко, не смотря на первые в их новой жизни «что-то я никак не похудею…». Хрупкая маленькая сильная жёсткая женщина сдавленно заскрипела, безнадёжно впившись ногтями в кожаные доспехи на плечах подавленного и обезвреженного героя. Понимая, насколько нужны сейчас эти объятия её партнёру, она всё ещё не могла побороть юношеского трепета от таких сильных и мощных прикосновений. Страх и желание освободиться и не отпускать забавно смешивались в этой до сих пор страшно неуклюжей Маринетт. Да и зачем быть ловкой, когда на это есть супруг? — Вдруг, вдруг это всё одна из параллелей будущего, которую показывает Банникс? Одна из моих юношеских мечт? А вдруг я испорчу что-то в прошлом, и всё, всё что сейчас здесь и там, — Адриан отпрянул от недавно сжимаемой героини и махнул огромной сильной рукой в воздухе по направлению к восстанавливаемому собору Парижской Богоматери, — Всё это исчезнет просто из-за моего неуклюжего шага?! Удушаемый слезами, мужчина сделал ещё один шаг назад и поскользнулся на старой-старой рыжей керамике. Несомненно, он приземлился бы на ноги, но мощные хитиновые лапки божьей коровки способны порой и на бóльшие и более важные поступки, чем пальчики слонов. — Глупый кот, почему ты мыслишь прошлым? Ведь так легко разрушить всё одним неловким шагом прямо здесь и сейчас. Ледибаг всей своей грудью налегла на партнёра и заставила его мягкие подошвы всё-таки соскользнуть с милой, тёплой, старой крыши. Библиотека, диван в отчем доме, первая встреча с Плаггом, первые миссии, первые понятия о любви и ревности, Нотр-Дам, первый поцелуй, улица Юшет, первые слёзы, хомячки во взорванном здании зоомагазина, недостача двух хомячков даже после чудотворных Коровок, земная свадьба, неземное наслаждение, космические ссоры, чудовищные переживания — сколько, сколько всего может пронестись перед глазами, если ты внезапно осознаешь, что ты сейчас всё потеряешь! Долго, долго ещё не высохнут слёзы. Они такие горячие, что будут стыть на ледяных щеках ещё час, а может и два, и даже этот холодок от такого близкого асфальта, смешанного с пролезающей из недр мощёнкой, не сможет остудить их. — Моя Леди, господи… — Ну что ж такое. Отбросив эту уже потрёпанную временами и злодеями трость, Кот Нуар встал уже на свои ноги, прижав к себе привычно обвившуюся вокруг него Ледибаг. Ледибаг тихонько смеялась, заранее показывая пустые руки, которые не видели ни единой причины установить страховку в виде пёстрого лоснящегося йо-йо. — К слову, по-моему оно даже осталось в том квартале, потому что я его снова забыла. Несмотря на полные слёз глаза, Адриан смог выжать максимум злости, скептицизма и демонического огня из Камня Кота, просто вновь осознав все вводные своего партнёра. — Теперь понимаешь, почему у нас нет шансов на другую, отличную от нынешней Вселенную? Маринетт подняла огромные звёздные глаза на пролетающий мимо вертолётик, шумящий, словно на дворе вовсе не конец XXI века, а самая середина XV, когда Да Винчи только-только нарисовал это чудо техники. — Я слишком неуклюжа, чтобы существовать. И без тебя меня бы давно-давно не было. И не потому что мы созданы друг для друга, нет, просто мы всегда были вместе — и созданы были как одно целое. Без тебя нет меня, без меня — нет тебя. Без меня ты бы умер просто потому что у тебя в жизни всё без сучка и без задоринки, никаких происшествий толком. Ну скажи, ну неужели тебе было весело и интересно жить без моих вечных неумений и неуклюжестей? Неужели мои забывчивость, ужасная память, однозадачная многозадачность и фактическая нежизнеспособность — это не причины, по которым тебе стоит жить если не вечность, то около того? И снова, уже в который раз большая тяжёлая ушастая голова покорно опускается на мягкую податливую узкую грудь в чёрный горошек. В который раз Кот Нуар вдыхает этот пряный запах пульсации под кожистым материалом, чувствуя это нематериальное тепло, обогревающее весь-весь-весь маленький переулочек, отзеркаливаясь от кирпичных стен чётко в печень, почки и сердце несчастного поверженного супергероя. — Какая разница, когда, во сколько или спустя какие муки мы с тобой будем вместе? Даже если бы пришлось прожить всю эту жизнь порознь, наша любовь не смогла бы возрасти, просто потому что всему есть пределы. Я люблю тебя безмерно — я нуждаюсь в тебе также сильно, как в тех литрах крови, которые бегут в моих сосудах. Просто потому что я — плоть от плоти твоей, а ты — кровь от крови моей. Нежно отстранившись, женщина, уже сама давно плача, вытерла слёзы Адриана и тепло поцеловала его в раздражённые от соли губы. Разрыдавшись лишь сильнее, Кот Нуар прижал к себе партнёра и постарался дышать как можно меньше, просто чтобы не умереть от счастья в крепких всезнающих объятиях этого мудрого существа. И если не истину глаголила Избранная, то не требуется миру этому другой похожей на правду благодетели. — Шекспир бы лучше не ска-азал! — Так он англичанин, куда ж ему, сам суди. Ледибаг не смогла сдержать хохота и сильно стукнула Кота по плечу, спрятав лицо у него на груди. Да, действительно, стоило озадачиться менее населённым районом Парижа для подобного разговора. Впрочем, куда же денешься от лиц без постоянного места жительства в таком большом и каменном городе? Грациозно попрощавшись с волхвами, Герои большого и шумного из-за слов и сердец влюблённых города вернулись за блестящим йо-йо (добрых два квартала назад) и, трансформировавшись где-то в начале бульвара Мажатта, спокойно пошли домой — традиционно считая кафе и рестораны. Но не все, а с шаблонными велосипедами, прикрученными к перильцам старых, вновь прослезившихся от чужого счастья зданий. Рассвет уже касался капризных кровель школ и длинных мундштуков независимых любовниц, когда супруги добрались до дома — такие же счастливые, как много-много лет назад. Такие же счастливые, какими придут сюда или в другой свой дом, каким бы они ни был — будь он даже разбитыми и окровавленными обломками. И нет здесь никакой магии и ритуальных жестов с древними заклинаниями против портящих и украшающих жизнь надеждами злодеев. Только глубокий разум и пылающая вечным памятным огнём любовь — невозможная и несуществующая, никем и никогда не виданная при жизни. Любовь, убивающая всё вокруг себя, любовь, заменяющая пищу и кислород избранным людям, животным и другим существам, имеющим уязвимую этому пожирающему чувству душу. И нет расклада, при котором всё бы сложилось иначе. Нет другой Вселенной, в которой Ледибаг и Кот Нуар были бы не вместе. Пройдут тысячи лет, сотни цивилизаций, десятки планет сменятся и несколько светил небесных погаснут — а двое частей единого целого вновь и вновь будут находить друг дружку и спасать другие несчастные одинокие души одним только своим присутствием. Только и будет меняться с годами, что количество чёрных пятнышек на красном костюме и седые частички на смоляной поверхности кошачьей шкуры.