Комплекс Бога

На заре самого первого дня Слаймсикл и Шлатт просыпаются одновременно, на расстоянии пяти тысяч миль друг от друга. Шлатт сжимает в руке яблоко: красное и спелое, твёрдое, оно покалывает пальцы какой-то неизвестной Шлатту энергией, заточённой внутри. «Слаймсикл». — думает Шлатт, — «Яблоко». Шлатт поднимается с кровати. Он, кажется, многое забыл за свой крепкий послеобеденный сон длинной в каких-то несколько столетий, но главное он знает. Он — бог. А это, вокруг — его мир. В его мире нет постоянных жителей, потому что первые семь дней, отведенные на его создание, он бухал. Он успел наворотить какой-никакой природы, вроде недалеко город есть. Животные скачут. А, и ещё тысячи тысяч зомби. Да-да, тех самых кровожадных упырей, охочих до человеческих мозгов, кто не против и на куски ради забавы разорвать? Да, да, эти парни. Шлатт решил, что в новом мире с ними будет веселее. Как хороший бог, Шлатт лично приветствует каждого новоприбывшего. Поскольку людей в его мире не водится, он просто разбросал повсюду систему порталов, которые закидывают свои жадные невидимые руки в другие, более полноценные миры, — в основном почему-то на Землю, — и затаскивают сюда разнообразнейших персонажей. Порталы, конечно, Шлатт тоже не помнит, что создавал, но эй — создавай пьяным, редактируй трезвым, или как они говорят? И ты смотри — у него отлично получается! А для того, чтобы редактировать мир трезвым, у него есть наркотики и алкоголь. И огнестрельное оружие. Как хороший бог, Шлатт одаривает своих людей всем, что у него есть. Поэтому в первые несколько недель Шлатт перемещает свою палаточку силой мысли, — что, вам интересно, откуда у него палатка? Ну, это же просто! Откуда ему ещё зазывать запоздалых путников ласковым мерцанием свечи с запахом яблока и предлагать им расслабиться при помощи всяких разных веселых веществ, а потом выдавать им пушку с бесконечными патронами, и смотреть, как они учиняют массовую расправу над всем живым вокруг себя? Из подозрительного вида палатки, конечно же! И публика в этот раз попалась, — ну, то есть, переместилась, — такая колоритная! Какой-то парень, уверенный, что переехал в «цивилизацию» из Флориды, с густым акцентом и драной футболкой, жадный до крови полуголый участник какого-то конкурса, мужик с пышными усами, убеждающий Шлатта в том, что он всегда знал, что мир захватят полчища зомби, и человек в шляпе размером с зонтик, который уверен, что его палка волшебная. Конечно, Шлатт совершенно игнорирует неубиваемого ребёнка, который носится где-то рядом — давать ему оружие и наркотики было бы против даже Шлаттовских шатких моральных принципов. Зато он отлично веселится с безумным учёным, который, по его словам, «во имя науки» ловит зомби и накачивает их всеми веществами, известными человечеству. На протяжении нескольких дней кряду Шлатт щедро делится с ним тоннами веществ. Шлатт поощряет хаос. Вилбура Шлатт встречает только под конец второй недели. Их встреча начинается, мягко говоря, интересно, потому что, во-первых, Вилбур находит его первым, а во-вторых — Вилбур тут же начинает чего-то от него требовать. А Шлатт не привык, чтобы от него чего-то требовали. Обычно люди просят его оставить их в покое, спрашивают, как он их нашёл, откуда он знает их имя, следил ли он за ними, зачем он за ними следил — всё в таком духе. С другой стороны, этот буйнопомешанный сам к нему припёрся…  — Я пришёл поговорить. Сразу к делу, надо же. Какой прямолинейный. Шлатт облокачивается на стойку и развешивает уши.  — Удиви меня, Вилбур. — пугает он. Но Вилбура, почему-то, не смущает то, что какой-то мужик в пиджаке в палатке посреди леса знает его имя.  — Здесь… что-то не так. — он взмахивает руками, — Все люди такие странные! Как будто обрывки разных сюжетов. Как тебя зовут вообще?  — Шлатт. — подсказывает Шлатт.  — И все как будто рехнулись, Шлатт! — продолжает Вилбур, как ни в чём не бывало, — Но каждый по-своему. Как будто я один тут понимаю, что происходит. И это исключая зомби! Почему никого не волнует, что здесь есть зомби? Или волнует, но, типа… слишком сильно. Шлатт вспоминает про теоретика конца света и понимающе кивает.  — И где это — здесь? — любопытствует Шлатт.  — Не знаю. — Вилбур разводит руками, — Здесь… везде! В этом месте. Я не знаю, как тут что называется. Если ты не замечал, тут нигде нет дорожных знаков. Почему нигде нет дорожных знаков?  — Так ты не отсюда?  — Ну, конечно.  — А откуда? — Шлатт ждёт ответа в духе «Великобритания» — акцент персонажа выдаёт его с головой. Но Вилбур пожимает плечами и отвечает:  — Не из этой вселенной уж точно. Но в общем с Земли. А это уже интересно.  — И почему ты не на Земле?  — Меня засосало в портал. — говорит он так спокойно, как будто он не первый человек в истории этой вселенной, который осознал факт случившегося с ним перемещения.  — Ты очень спокоен для человека, которого «засосало в портал». — тупо комментирует Шлатт.  — Уже успел перепаниковать, спасибо. — Вилбур кивает, его рот дёргает в полуулыбке, — Но, я уверен, бог меня убережёт. Шлатт улыбается так широко, что съеживается солнце (от ужаса).  — О, ну тогда тебе повезло, малыш. Я здесь бог. Можешь начинать падать ниц. Вилбур недоверчив.  — Ты.  — Я.  — Бог.  — Ну разумеется.  — Второе пришествие? Словесный пинг-понг со стороны Шлатта даёт сбой. Он хмурится, пытаясь подобрать, что бы Вилбур мог иметь в виду.  — Первое… пришествие. Я пришёл. Чтобы быть твоим богом.  — Но это не то, что говорит Библия… — тянет Вилбур, и до Шлатта наконец доходит.  — А, ты из этих странных ребят! Ну, конечно.  — Вы ещё постоянно до смерти в ужасе от своих богов, а потом называете их мирными и любящими. — продолжает он, — И почему-то вам всем норм, когда я говорю, что я за вами слежу, если это ради, типа, подсчёта грехов… — он затыкается, когда Вилбур бьёт ладонью по столу. Ничего себе. Ненадолго же его хватило.  — То, что ты сказал — абсолютная чушь. — дрожащим от праведного гнева голосом сообщает Вилбур, — И точно не отражает сути христианства. Шлатт лыбится.  — Ну разумеется. Вилбур задирает нос. — Я понимаю, что ты считаешь, что религия — это какая-то смешная шутка, но богохульство — это грех. Ты попадёшь в ад. Шлатт складывает руки.  — Чё такое ад? Вилбур тут же начинает перелезать через ограду в его милую, уютную лавочку, придерживая сумку одной рукой.  — Я тебя не приглашал! — пытается остановить стихийное бедствие Шлатт.  — Я ненадолго. — Вилбур уже наполовину вытаскивает из сумки книгу с золотистым крестом на обложке, — К тому же, ты задал вопрос. В ближайшие пару часов Вилбур устраивает ему экскурс по христианству, и Шлатт слушает, потому что благодаря божественной натуре у него не может болеть голова. Бла-бла, Адам и Ева, Бог добро — Дьявол зло, бла бла, не воруй не прелюбодействуй пожертвуй на церковь… Шлатт даже не может зевнуть, потому что боги не спят. Есть в общем-то всего пара-тройка вещей, которые не могут делать боги. Спать, чувствовать вкусы и запахи и все вот эти сугубо человеческие привязанности и пристрастия, после которых люди предпочитают страдать. Шлатт совершенно не жалеет — у него есть неуязвимое тело и бесконечно растяжимый фургон, а ещё силы, способные поработить вселенную. Кому нужен запах? Шлатту становится немного интереснее, когда в скучной книженции про добро и зло начинают мелькать картинки.  — Это я? — он тыкает пальцем на изображение — Сатаны, очевидно. Он сидит в позе йога, с проказливым выражением лица, и представляет собой в общем-то фурри-козу в странной позе и с более крутыми рогами. Слаймсикл как-то звал его Козлоногим, поэтому Шлатт думает, что вполне может сойти за него. В ответ Вилбур пристально рассматривает его физиономию. Шлатт пытается выпятить грудь и сделать лицо надменным, надутым и злым.  — У тебя нет рогов. — наконец заключает он.  — А я думал, суть не в рогах, а в душе. — подначивает его Шлатт.  — Ну, да. — Вилбур почти не смущается, — Но я не могу увидеть твою душу. Только бог может.  — Тебя наебали. — осклабился Шлатт, — Анализ души я предложить не могу.  — Конечно! — ловит его Вилбур, — Потому что только истинный бог на это способен.  — Могу предложить героин. Будешь? Вилбур выглядит таким отвращённым и разочарованным, словно Шлатт уже в него героиновой иглой тычет.  — Что… Нет! Конечно нет!  — А если я назову его магической божьей пылью, неженка? — поддевает его Шлатт, — Будешь покупать божественную пыль?  — Это называется богохульством. — цедит Вилбур, — Ты попадёшь в ад.  — Ну тогда проваливай! — срывается на него Шлатт, — Тебе больше нечего у меня делать. Вилбур виновато опускает глаза.  — Я ещё не успел обзавестись домом. — бормочет он, — Я могу… остаться здесь? Ненадолго. Обещаю, я не займу много места. Шлатт начинает злиться ещё сильнее. Он что, похож на благотворительный приют для беременных и сироток?  — Чего? — возмущается Шлатт, — Вилбур, мы не друзья. Твой бог за такое обращение тебя вообще бы в ад отправил. Вилбур смотрит на него пару секунд, а потом встаёт с места.  — Твой просчёт. — говорит он, пожимая плечами, — Не скучай! — но Шлатт чувствует зажатое раздражение в его интонации, в том, как он запихивает толстую книженцию в сумку, в том, как Вилбур всё-таки сбивается на бег, удаляясь от его палатки. Шлатт вкушает его расстояние, подкуривая сигарету, и издевательски кричит «адью!» ему вслед. Затягиваясь, Шлатт лениво задаётся вопросом, почему ему кажется, что он в самом деле упустил что-то очень ценное. Следующие дни Шлатт тратит на то, чтобы понять, почему из-за всех этих развлечений у него что-то невесёлое ворочается в груди. Это, конечно же, потому что он вдруг остался один. Шлатт плохо справляется с одиночеством. Его не тревожит, — он что, человек? — но ему скучно, так скучно, что хоть камешки в воду сиди и кидай. Чтобы расслабиться, Шлатт вызывает ураган одним щелчком пальцев, и наблюдает, как тот сметает дом Слаймсикла. Это не так весело, потому что неутомимый Слаймсикл тут же отправляется строить новый. Пружинка у него внутри, что ли? Наркотики Шлатт ему точно ещё не давал. Он терпит ещё несколько дней, но потом не выдерживает.  — Я пришёл извиниться. — палатка со Шлаттом повисает около Вилбура в полуметре над землёй. Вилбур, с непрофессионализмом мучающий дерево топором, вытирает пот со лба и поднимает голову. Шлатт спускается с небес. И Вилбур всё ещё не впечатлён. Возмутительно! Вилбур опирается на топор.  — Я мог бы найти силы простить тебя в своём сердце. — говорит он кротко, — В конце концов, бог учит нас всех быть терпимыми и милосердными к своим ближним. Но перед этим мне нужно задать тебе вопрос.  — Да?  — И часто ты ведёшься на всякую хуйню? Шлатт моргает. Моргает ещё раз. Лицо Вилбура перед ним выражает беспощадный и бесстыжий наёб.  — Что? — переспрашивает он на случай, если Вилбур оговорился.  — То есть ты поверил в это. Через силу Шлатт заставляет себя закрыть рот. Вилбур выглядит искренне удивлённым, и таким самодовольным, что плещется через край.  — О боже. Я религиозный, Шлатт, но, типа, не настолько религиозный. Удивительно, на сколько чудес способен один только вид карманной Библии! С картинками, чтобы ты не заскучал. К концу триумфальной речи Вилбура зубы Шлатта трутся друг о друга с совершенно ужасающим скрежетом.  — Ах ты паршивая сука. — выдыхает он.  — Что-что? — улыбается Вилбур, — Не слышу? Говори свои комплименты громче, пожалуйста. Шлатт пытается собрать себя по кускам. Как он мог? И так изящно! Неужели! Он смущён? Покорён? Хочет оторвать ему голову?  — Но… зачем? Вилбур пожимает плечами и сдувает прядь со лба.  — Ты был раздражающим самозацикленным мудаком. Я тоже решил побыть раздражающим самозацикленным мудаком, но с другим фильтром.  — Но-но! Я до сих пор раздражающий самозацикленный мудак. Вилбур улыбается, но на этот раз спокойно и мило.  — Ты пришёл извиниться. Так что не такой уж самозацикленный. И, пока ты говоришь по-человечески, не такой уж и раздражающий. Шлатт горестно вздыхает. Пожалуй — думает он, — это будет повеселее озверевших отравленных зомби.  — Меня понизили до мудака.  — Привыкай. — не снисходит Вилбур. Шлатт закусывает губу, чтобы не рассмеяться.  — А… эмоции? — спрашивает Шлатт, — Злость?  — Ходил в театральную школу, когда был подростком. Тебя что, никогда не обманывали? Шлатт обвинительно цыкает.  — И не жалко тебе было время на это тратить, Вилбур?  — Я получил массу удовольствия и продолжаю получать его сейчас. Некоторое время они стоят молча, с медленно успокаивающимися улыбками на лицах. Потом Вилбур возвращается к дереву.  — Отойди. Иначе я задену тебя топором. — предупреждает он. Дерево не сдаётся. Вилбур старается. Пятна пота проступают у него на рубашке.  — И где ты живёшь? — интересуется Шлатт как бы просто так.  — Бог обеспечивает мне приют. — тянет он наигранно высоким голосом, и скашивает на раздражённого Шлатта взгляд, — Уже не сработает? Не? Ну ладно. Я взял с собой палатку. Мне повезло, я захватил походную сумку с собой прежде, чем меня утащило в портал. — Вилбур хмыкает, — Что, твой шатёр сдуло бурей, и теперь ты будешь проситься пожить у меня?  — К твоем сведенью, — Шлатт совершенно не понимал, откуда в нём такое сильное желание Вилбура впечатлить, — буря была моих рук делом. И ещё! Топор мне не повредит.  — Ты можешь свалить то дерево силой своих глаз? Шлатт застывает. Он не может.  — Э-э-э… Нет? Я работаю с более серьёзными объемами. Могу устроить бурю…  — Про бурю я уже слышал. — отмахивается невпечатлённый (да как он смеет!) Вилбур, — Тогда не отвлекай меня. Я хочу закончить стены до заката.  — Ты будешь строить себе дом? Вилбур кивает, не оборачиваясь. Помощи он не просил, так что…  — Э-э, ну… Удачи тогда тебе с этим. Но Шлатт ждёт неприлично долго, прежде чем отправить свою палатку куда-нибудь ещё, из-за надежды, что может, Вилбур хочет ему что-то ещё сказать. Но потом, конечно, всё-таки перемещается. Он никогда не остаётся на одном месте. Вольная пташка, не прикованная к золотой клетке душа. Вот эти все красивые метафоры. За разговорами и любезностями он совсем забывает встретиться со Слаймсиклом. Поэтому на тридцать седьмой день Шлатт размещает свою палатку прямо на пути полчища одичавших зомби, и ждёт, когда Слаймсикл проделает остаток нужного пути, и прилетит, как муха, на дружелюбный огонёк. Когда Шлатт видит Слаймсикла, его мир схлопывается.  — Привет, Чарли. — говорит он. Слова застревают у него в горле. Вместо облегчения, которым ему кажется знание имён других людей, это имя кажется сковывающим грудь проклятием. Слаймсикл приветливый и весёлый, реагирует на его аморальные подшучивания с человеческой осторожностью, но Шлатт понимает: что-то не так. Слаймсикл отказывается вежливо, Шлатт наседает, он соглашается, и Чарли втягивает носом жирную дорожку тёмно-серого порошка со столешницы в фургоне. Но когда он поднимает голову, Шлатт видит его абсолютно трезвые глаза. С абсолютно трезвой походкой и координацией Чарли смеётся и плохо притворяется пьяным, как притворяются пьяными дети, выпившие виноградный сок. И конечно, Шлатт мог подсунуть ему что-то не то. Или срок годности мог выйти. Нет, проблема в том, что Шлатт знает, именно знает, почему Чарли ведёт себя так. Что-то в его мозгу знает. Что-то в его голове знает. В одну секунду он чувствует себя перепрограммированным, перенастроенным, точно его встряхнули, с его мыслями, нулями и единичками, и запихнули ему в голову то, что он всегда знал. Он смотрит на Чарли, и не понимает, как Чарли мог с ним так поступить. Яблоко, стоящее на его тумбочке, словно стягивает пространство его тесной палатки к себе. Оно живое, оно дышит, тяжело и шумно. Рука Шлатта сама тянется к нему. Огоньки свечей дёргаются от страха. Шлатт шутит, и шутит, и глотает ком в горле, и выталкивает Слаймсикла взашей. В следующие дни Шлатт пытается разобраться в собственных резко возникших мыслях. Воспоминания проявляются пучками, вспышками, разносятся по его раскаленной от напряжения голове, как звёздочки салюта. Шлатту приходится переосмыслить всё, что он думал, что знал. Потому что начнём с того, что он, видимо, вообще не бог. Шлатт находит Вилбура, потому что его голова грозит сварить себя заживо, если он помолчит ещё хотя бы минуту. Поэтому он без приглашения, вместе с палаткой, возникает у Вилбура за спиной. От вида его сутулой спины Шлатту немного становится легче.  — Не хочешь крэк? Вилбур дёргается. Шлатт встречает его лицо и его соломенную шляпу улыбкой Чеширского кота.  — Господи боже, ты напугал меня! — жалуется он, — И нет, конечно, не хочу. — и тут же продолжает, — Я построил загон для моих курочек. Хочешь посмотреть? Тут недалеко. «Конечно нет». — думает Шлатт. Он что, куриц никогда не видел?  — Да, давай. — говорит Шлатт, как конченный дурак. И вылезает из своего шатра. Он не слишком-то много об этом думал — особенно теперь, когда ему пришлось обмозговывать порядочное количество всякой херни, — но это первый раз, когда он вообще покидает пределы своей палатки. Солнце слишком яркое, и везде слишком светло: у Шлатта начинают болеть глаза. И какой сейчас день, около сорокового? Или ближе к пятидесятому? Вон же он ленивая старая задница! Странная мысль забирается ему в голову: пятидесятому из скольки?  — Это мой дом. — Вилбур стаскивает с руки грязную резиновую перчатку и показывает на кривоватую небольшую постройку, срубленную из брёвен, больше похожую на сарай, — Я знаю, он не самый симпатичный…  — По-моему это отличный дом. — Шлатт открывает рот прежде, чем успевает обдумать, что он делает, — Он выглядит вполне хорошо. Мне кажется. Он едва успевает уловить благодарную улыбку краем глаза, как воспоминания опять шевелят корнями в его голове. «Из ста. — шепчет ему что-то утробное изнутри, — День сороковой из ста».  — Слушай. — подаёт голос Шлатт. Он звучит так напугано и сбито, что сам себе кажется незнакомым. Вилбур цокает.  — Так и знал, что твой сарай сдуло. От поражения замолкают все голоса в его голове.  — Да не сдуло его! — возмущается Шлатт, — И это не сарай! Вилбур улыбается ему, и всё почему-то искренне. Шлатту непонятно, почему.  — Тебя так легко задеть. Стоит замолчать на секунду, чтобы мысли прокрались его по сосудам, по жилкам, по сердцевине, как черви, по горлу, прямо ему в мозг.  — Ты ведь хорошо знаешь Библию? — быстро спрашивает он, — Если без шуток. Вилбур чешет подбородок рукой в перчатке. На его светлой шее остается росчерк влажной земли. Шлатт вдыхает.  — Я бы сказал, что да, довольно неплохо. Я ходил в воскресную школу несколько лет.  — Мне нужно, чтобы ты сказал мне, было ли такое в Библии. И как они с этим справились. Вилбур кивает так, как будто к нему каждый день с такими просьбами наведываются создатели всяких бурь.  — Договорились. — он ненадолго уходит и возвращается с железными граблями и новой парой чуть менее грязных перчаток. Шлатт натягивает перчатки без возражений, — Вот тебе грабли, разравнивай во-от этот кусочек земли и рассказывай.  — Откуда ты всё это взял? — не может не поинтересоваться Шлатт.  — Дошёл до поселения. Как обычно, пустое. Порылся в сундуках. Когда Шлатт наклоняется к земле, Вилбура ему становится не видно. Это успокаивает. Как будто шансы, что Вилбур просто примет его за сумасшедшего, немного уменьшаются. При помощи граблей он начинает скрести сухую землю.  — В общем. Есть бог одной вселенной, который допустил… — он сглатывает. Эта часть для него пока остаётся одной из самых неясных, но одной только перспективы достаточно, чтобы вызвать у него страх, — какую-то ужасную ошибку.  — Что за ошибка? — интересуется Вилбур откуда-то сбоку.  — Я не знаю. Слушай дальше. И высшие боги за это низвергли его, лишив не божественных сил, но умений пользоваться этими силами, и воспоминаний — чтобы он не мог научиться. Но силы они отнять не смогли. Поэтому этот бог, чтобы перестраховаться, до своего наказания нашёл первого попавшегося знакомого с ним смертного и передал ему… кристалл, в котором были заточены все его воспоминания. — неубедительно заканчивает он.  — Кристалл?  — Мгм.  — Продолжай.  — Он наделил этого смертного сверхчеловеческими способностями, но совсем небольшим количеством. Ничего даже приближенного к божественному уровню. Просто чтобы он сам поверил, что лучше обычных людей. Он заставил его поверить в свою собственную божественную натуру, свою исключительность. Хотя на деле роль этого чувака примерно, как… тарелки. Для кристалла. — быстро добавляет он, — Его суть — сохранить баланс мира, чтобы в него не послали нового бога, пока старый в «отключке», и, когда высшие боги достаточно расслабятся, обеспечить его контакт с «кристаллом». — Шлатт упускает всю эту дилемму про сто дней, потому что, во-первых, он в ней ещё сам не разобрался, а во-вторых, она кажется не слишком важной для истории, — Поэтому существует лже-бог с ложными воспоминаниями и очень скудным набором способностей, и настоящий бог, который бегает вокруг, искренне веря, что он человек, несмотря на… Много чего. — он выдыхает, — Пока доступно? Вилбур издаёт какой-то согласный звук.  — Самое тупое, что план бога работал. — против своей воли Шлатт начинает злиться. Потому что сложно не злиться, когда тебя наебли со всех сторон и оставили решать проблемы, о которых ты даже не знал! — Я не знаю, как долго. Но в этом цикле что-то пошло не так, но я даже не знаю, из-за чего. Потому что я не должен ничего вспоминать. Я понимаю, что твои саркастичные комментарии о моих силах могли заставить меня усомниться в них, и тем самым спровоцировать выброс воспоминаний о том, что со мной не так, но ведь ты! Ты тоже не должен помнить о своём перемещении! А ещё как минимум три человека здесь знают о Земле. Один из них строит порталы! Неудачно, конечно, но что, если это пока? Он вообще не должен знать про порталы! Ничего из этого не должно было происходить! Вилбур молчит и очень здорово не задаёт тупых вопросов.  — В христианстве нет иерархии богов. — наконец говорит он, — Люцифера низвергали, но не на землю, а в ад. Это потому, что он пытался бунтовать против бога. — он переводит взгляд на Шлатта, и Шлатт видит, что глаза у него беспокойные. — Ты в опасности? — спрашивает он.  — Я в порядке. — говорит Шлатт и слабо в это верит. Вдох-выдох, Шлатт, вдох-выдох. Предлагаю закончить с рыхлением и накуриться так, чтобы часа на четыре полностью оглохнуть и ослепнуть. Предложение принято, Шлатт. Он наклоняется обратно к граблям. Поговорить с другим человеком и правда делает ему легче. Ровно до тех пор, пока…  — Но, кстати, в Библии точно было яблоко. — добавляет Вилбур, — И оно тоже, технически, содержало в себе заранее заложенный объем информации. Демон накормил им божьих детей, чтобы научить их греху. Шлатт поднимает на него голову. Запоздало, до него доходит, что выражением лица он выдаёт себя с головой.  — И что произошло из-за яблока? Вилбур улыбается.  — Считай, что апокалипсис. Шлатту не смешно. Земля в дрожащих дорожках от железных зубьев плывет у него перед глазами. Дышать почти невозможно. Шлатту ой как не смешно.  — Всё точно в порядке? — голос Вилбура приближается. Шлатт слышит, как его шаги отдаются в земле. Вилбур кладёт ему руку на плечо, — Шлатт?  — Не трогай меня! — взрывается Шлатт. Вилбур поспешно отдёргивает руку, — Я же сказал, да, всё хорошо.  — Прости. — бурчит Вилбур, — Но, если тебе вдруг будет страшно, или просто пригодится компания, можешь заходить. — он неловко полу улыбается, — Здесь порой бывает довольно одиноко. Вольная душа? Золотая клетка? Не привязываться к людям? Шлатт стискивает зубы.  — Я помогу тебе, а потом уйду. Неубедительно. Ещё менее убедительно, чем кристалл. «Считай, что апокалипсис». Сто дней. Сегодня сороковой. Или пятидесятый. Яблоко. Контакт с яблоком. Зомби. Порталы. Как он вообще должен с этим справляться? Долбанный мир разваливается на куски! В ближайшие пару недель Шлатт наведывается к Вилбуру по всем надуманным поводам, которые может выдать его изобретательный мозг. Потом до него доходит, что Вилбура устраивает простой аргумент «помочь». Потом — что его устраивает полное отсутствие аргументов. Вилбур принимает его компанию с радостью, даже когда Шлатт не работает, что странно, потому что кто вообще будет принимать его компанию с радостью. Святой? Вилбур ему в дорогу ещё и еды подкладывает, когда Шлатт уходит от него, хотя сам не шикует. Совсем придурошный, что ли? Не знает, как надо выживать? Хотя шутки у него смешные, и говорить с ним легко. А ещё, когда Вилбур, спокойный и немного сонный, подпирает кулаком щёку и долго смотрит ему в глаза, Шлатт чувствует себя так, словно время остановилось. Но в этом, наверное, нет ничего страшного. Наверное. Может быть. Когда Вилбура рядом нет, Шлатт из кожи вон лезет, чтобы развлекать себя. Он с тоской вспоминает того увлечённого безумного учёного, и потому тратит время, отлавливая зомби и вживляя в них первое, что попадётся ему под руку в пределах его лавки. Наверное, это не так весело, потому что он не знает, что исследовать. Иногда зомби смешно дрыгаются. Но это не мешает ему скучать по Вилбуру сильней и сильней. Один раз он пытается вызвать бурю, но понимает, что что-то не так. Из его инструмента бури точно превратились в своё собственное явление, в живое существо, влепившееся в этот мир, как всхрапы чего-то огромного, как вздувающиеся пузыри лиловых небес и всполохов молний, как качели, возвращающиеся обратно с большей и большей нарастающей силой. Шлатт не знает, кто толкает эти качели, но совершенно точно не он. Шлатт понимает: грядут ураганы. Их станет больше. Будет хуже. Но ничего с этим не делает. Иногда Шлатт следит за Слаймсиклом. Наблюдает за его постройками, за его знакомствами, за его предательствами, поражениями и победами, и за гордым блеском его меча, который он, вопреки логике, всё ещё предпочитает огнестрелу. Иногда Шлатт не понимает, как у Слаймсикла получается не разобрать, кто из них на самом деле бог. Слаймсикл, неудержимый и неутомимый, способен голыми руками возвести крепость и выкопать шахту, идёт по миру в гордом одиночестве, и почти не реагирует, когда люди оставляют его. Шлатт, малоподвижный, прикованный к своей наркопалатке, страдающий от зависимостей, не трогающих его божественное тело, но мучащих его разум; Шлатт одинок, так одинок. Каждую секунду каждого дня. На пятьдесят первый день Шлатт находит Слаймсикла снова. Тот появляется в окружении целой процессии зомби и выглядит куда более помятым, но точно в шутку — точно готов распрямиться в любой момент, и царапины исчезнут, — и таким грязным, что Шлатт ему почти верит. Верит в его фасад человечности, верит в то, что может быть, он ошибся, что Чарли — просто такой же занесённый порталом несчастный, который просто пытается выжить. Шлатт признаётся, что следил за ним, даже хвалит его за упорство. В перерывах городит ему что-то о том, как он имеет право пользоваться своим оружием и как накачал зомби наркотой. Шлатт пытается заставить Чарли воспринять его серьёзно, он хочет потрясти его за плечи, побрызгать ему на лицо водой, хотя не может заставить себя прикоснуться к нему и пальцем. Он говорит: Чарли, придут шторма. Их будет много. Они будут больше, больше и страшнее, чем сейчас. Прячься. Спасайся. Беги. Чарли шутит про наркотики. Шлатт, кажется, ненавидит его, когда, сопроводив это какой-то невнятной подколкой, выкладывает перед ним обойму и пистолет. Он не знает, как заставить Слаймсикла его слушать. Он хочет попросить Слаймсикла защищать себя, но слова застревают где-то в горле. Как будто он не имеет права такое сказать. Когда Чарли отворачивается, Шлатт стреляет в него, и видит, как Чарли, развернувшись, издаёт какой-то звук — но его лицо и тело остаётся неподвижным. Бог не может чувствовать боль. Бог не может чувствовать запахи. Бог не может любить. Уходя, Чарли спрашивает Шлатта, реальный ли он. У Шлатта нет ответа. Зомби не так много везде, где нет Слаймсикла. Чем дальше от Слаймсикла, тем чаще зомби пропадают вообще (этому есть очень простое объяснение, которое Шлатт уже знает, поэтому не уделяет ему времени). Вилбур и Шлатт находят уютную полянку на небольшой возвышенности и устраивают пикник. Они разбредаются, перекрикиваясь о чём-то бытовом среди деревьев, чтобы друг друга не потерять, и подбирают хворост. Вязанку дров Вилбур принёс с собой. Шлатт не может придумать для себя занятия более бесполезного, чем посиделки с едой; но, когда Вилбур сооружает из брёвен шалашик и закладывает внутрь него сухой травы, довольно бормоча о том, как его учили этому в походном лагере, Шлатт ловит себя на мысли, что ситуация не такая уж и безнадёжная, как ему казалось вначале. Исключая апокалипсис, конечно. Они оборачивают картошку в бересту и запекают её в углях, тщательно зарывая клубни в золу и проверяя готовность, то и дело тыкая в картофель палочкой. Шлатт верит, когда Вилбур говорит, что пахнет вкусно, но сам узнать об этом не может — хотя ему и нравится наслаждаться теплом от костра. Он ловит себя на том, что в последнее время стал чаще мёрзнуть. Плохой знак? Он теряет свои силы? Но в правилах ничего не было про температуры. Может, просто приближается зима? Или дело в штормах? Вилбур машет ладонью перед его лицом. «Шлатт, ты здесь?»  — Что? — Шлатт выныривает из своих тяжких дум.  — Поешь. — советует Вилбур, осторожно обкусывая не горелую часть картошки, — Почему ты не ешь? Я ни разу не видел, чтобы ты ел.  — И что ты хочешь, чтобы я съел? — спрашивает Шлатт, изо всех сил стараясь вернуть свои мысли обратно к разговору. Картошка. Пикник. Еда. Он чувствует, словно каждая новость отщипывает от его мозга кусок.  — У тебя есть яблоко. Можешь съесть его. На секунду укол любопытства закрадывается Шлатту в мозг, тут же сметаемый волной раболепного ужаса. От мысли использовать яблоко иначе, чем заложено в его природе, у Шлатта скручивает живот.  — Не буду. — говорит он излишне серьёзно. — И вот что, Вилбур: тебе бы тоже лучше его не есть.  — Да я и не собирался. — Вилбур закидывает в рот кусочек печеной картошки, — С этим яблоком явно что-то не так.  — И ты что, хотел, чтобы я отравился? — Шлатт почти обижается. Вилбур облизывает пальцы и откидывает в сторону бересту.  — Ну, ты бы выдержал. Ты же бог. Шлатт протягивает ноги к огню.  — Расскажи мне свою историю. — просит он.  — Родился я без отца. — рассказывает Вилбур грустно, — А мать спустя, наверное, меньше года от моего рождения, поняла, что не сможет позволить себе ребенка, и оставила меня на пороге дома незнакомых людей. Однако им я тоже оказался не нужен! К счастью, меня подобрал приют при небольшой католической церкви. Монашки были ко мне так добры, что заменили мне большую любящую семью. Вот поэтому религия играет такую значимую роль в моей жизни. Шлатт молчит. Он слышал что-то про то, что именно так люди выражают сочувствие. Да и что тут можно сказать? Спустя достаточно длинную паузу, Шлатт поднимает взгляд на Вилбуровское лицо, и не находит там ничего, кроме увлечённого внимания человека, только что рассказавшего анекдот.  — Поверить не могу, что ты повёлся. — с восторгом удивляется он.  — Что? — Шлатт морщится, — Я не вёлся?  — О, ты абсолютно повёлся. Как миленький. Заглотил наживку, — Вилбур открывает рот, изображая, как Шлатт глотает наживку, и чмокает губами, — вместе с крючком. Невероятно. Шлатт нахохливается.  — Я рассказал тебе всю историю моего существования, а ты меня обманываешь!  — Так это было про тебя? — наигранно шокируется Вилбур, — Я думал, речь шла о каком-то другом твоём знакомом боге.  — Иди ты. Вилбур смеётся, но сбрасывает шуточный тон. Смущённый, он кладёт ладонь на своё плечо.  — Прости. Мне немного сложно говорить о себе. Особенно вот так, всё и сразу.  — Слова «я не хочу об этом говорить» изобрели именно для таких ситуаций, Вилбур! — Шлатт старается не злиться, или старается разозлиться — он не уверен.  — Я не хотел тебя обижать.  — И поэтому издевался надо мной за непонимание.  — Хорошо. — сдаётся Вилбур, — Я постараюсь рассказать тебе чуть больше о себе. Но потом. Договорились? «Тебе осталось меньше половины времени! — хочет сказать ему Шлатт, — Тридцать девять дней! Будь добр, постарайся уложиться». Но не говорит. Потому что как ему объяснить, откуда у него в голове теперь число? Он ведь и сам понятия не имеет, откуда. «Шестьдесят один». Число выгравировано на задней части его черепа. Шестьдесят первый день.  — Нет причин, по которым я не должен тебе доверять. — тем временем бормочет Вилбур скорее себе, чем ему. «Шестьдесят один» — думает Шлатт, — Я уверен, ты отличный человек, и отличный… бог. Отлично справляешься с тем, чтобы насылать эти жуткие шторма, всё в твоём стиле. Ты… предсказуемый, спокойный. Я не думаю, что ты… Шлатт медленно покачивает головой. Он сжимает свои пальцы так, что внутри них что-то щёлкает.  — Это не я.  — Не ты? А кто? — удивляется Вилбур. Шлатт сжимает пальцы ещё крепче.  — Я не знаю. Вилбур фальшиво и нервно улыбается. Видно, есть что-то такое в лице Шлатта, чтобы заставить его понервничать.  — Это ничего! Рано или поздно догадаешься.  — Но они становятся сильнее, Вилбур. — говорит Шлатт отчаянно и грустно, — Я не знаю, что будет, когда они станут сильнее. Улыбка сползает у Вилбура с лица. Он молча встаёт и заворачивает остатки еды в ткань. Затаптывает оставшиеся от костра угольки. Всё это время Шлатт собирается со своими безнадёжными мыслями. Первым подаёт голос Вилбур.  — Ну что ж. — помогая подняться, он протягивает Шлатту ладонь, — Тогда нам придётся пожить и узнать! Мысли становятся менее безнадёжными. Шлатт берёт его за руку. Наверное, под «пожить» Вилбур тогда не имел в виду «пожить вместе», но фактически это то, что происходит. Один раз Шлатт смотрит на свою палатку и замечает, что ткань её верха выгорела с той стороны, с которой её не смогла защитить тень крыши дома. Какой-то надоедливый голосок в голове спрашивает его, как может выгорать не реальная палатка, но Шлатт слишком счастлив, чтобы заботиться об этом. Он хотел бы отметить их достижения. Дом Вилбура расширился и облагородился. Теперь, благодаря их совместным вылазкам по пустым деревням, откуда в две пары рук можно утащить в два раза больше, у них появилась вся нужная мебель, вся нужная посуда, и даже немного украшений, в духе подсвечников и ваз. Они снабдили все загоны крышами, они устроили что-то вроде теплицы для рассады — иначе её под корень убивали шторма. Они посадили цветы. Они сделали это место уютным. Шлатт бы сказал, они сделали его домом. Шлатт жил там почти безвылазно. То есть на ночь он, конечно, уходил спать к себе в палатку. Он же не какой-нибудь извращенец. Но всё остальное время он таскался за Вилбуром, как банный лист, и таскался так много, что совсем перестал стесняться этого. Чтобы Вилбур не смущался, Шлатт делал вид, что ест. И что спит. Между ними и раньше не было особенной разницы в положении, но теперь Вилбур, кажется, совсем позабыл, что Шлатт чем-то отличается от него. Вилбур открылся ему чуть лучше. Когда Вилбур говорил правду, пускай даже про мелочи, вроде того, как он готовился к экзаменам, или как он скучает по своей матери, его было очень, очень интересно слушать. Шлатт слушал его, впитывал, не упуская ни слова. Простая человеческая жизнь. Так выглядит то, что он потерял. А на фоне этого цвела и пахла глобальная катастрофа. Учащались шторма. Становилось холоднее. Они изловили и постригли диких овец, а потом соорудили себе из шерсти кривые свитера, но по ночам, особенно в бурю, продуваемом всеми ветрами шатре, ему было холодно. Однажды случайно забредший зомби погрыз их замечательную корову по имени Мира, и от неё пришлось избавиться. Вилбур соорудил ей маленькую могилку во дворе. И что-то не то происходило с шатром. Он выгорал, да — но не только это. Место, которое Шлатт раньше воспринимал как портал в карманную вселенную его собственного производства, всё больше начинало походить на настоящий шатёр. Его парусинные стены хлопали от ветра. Его деревянную ограду погрыз жук. Свет, исходящий изнутри него безо всяких источников (скорее всего, дело было в магии), становился всё более тусклым, что заставило Шлатта начать полагаться на свечи. Только яблоко, гордо стоящее на одной из полок, оставалось всё таким же неземным. Таким же неизвестным. Недоступным. Далёким. Обладающим силой, к которой Шлатт бы даже подступиться не смог. Но вы удивитесь, как мало места в голове Шлатта занимает и это, и счётчик, и ветра, и как много — возможность жить. Просто жить. По-человечески. В эти дни он так отчаянно хочет быть человеком. В эти дни он так отчаянно человек. Он считает эти дни, с жадностью пересчитывает их, как блестящие кругляшки монет, сохраняет их, прижимает их к груди. В задней части своего мозга он всегда чувствует этот счётчик до ста, как люди чувствуют, что у них что-то чешется, например. А после того, как время истечёт? Что произойдёт после? Он знает, что это будет больно: так же, как люди знают, что им будет больно, падая с двадцатого этажа высокого здания, даже если раньше они никогда не падали со зданий. Им не нужно, чтобы кто-то, кто падал, сказал им лично, чтобы это понять. Но он не знает, как именно это будет. И совершенно не хочет узнавать. Шлатт хотел бы скормить Чарли это яблоко насильно, но не может: благоговение, охватывающее все его существо при виде бога, остаётся с ним даже когда он видит человечного Слаймсикла. Он может шутить с ним, и даже стрелять в него, чувствуя, как дрожат поджилки: знает, что не навредит; но заставить его сделать что-то кажется Шлатту таким же невозможным, как отсрочить таймер, как нарушить его замысел. Он — божок, его цель — предоставлять, когда надо, яблоки и смешные шутки. С остальным Слаймсикл справится сам.  — Знаешь, какой фильм я последним смотрел до того, как попасть сюда? — говорит Шлатту Вилбур. Между ураганами дни выдаются особенно солнечными и жаркими, точно природа пытается возместить свою собственную ошибку, загладить, извиниться перед ними за оплошность. Растопленный полдень гудит за кромкой их тени.  — Какой? — Шлатт не знает, что такое фильм, но имеет слабое представление из элементов в голове Вилбура. Движущиеся картинки с сюжетом.  — Интерстеллар. — он мотает головой, — Ни-чё не понял. Наверное, умное кино не для меня. Шлатт устраивается поудобнее.  — Расскажи мне про Интерстеллар. Вилбур сбивается, но рассказывает. Говорит про то, как по сюжету отец находит в комнате дочери призрака; но потом узнает, что это не призрак, а сигнал из космоса, и потому отправляется в космическую экспедицию, чтобы в нём разобраться, хотя знает, что может застрять там навсегда, и исчезнуть, как исчезают вещи за горизонтом, просто потому что на земле пройдет слишком много времени, и его тело состарится, и до возвращения он просто не доживёт. И как в конце выясняется, что эти сигналы он отправлял себе сам, потому что в космосе он наладил связь с цивилизацией интеллектуально развитых людей, и как при помощи этих сигналов он помог своей дочери, на Земле, в будущем, спасти планету, а может быть, и целый мир. Но не только об этом — ещё и о том, что любовь побеждает. Что найдётся кто-то, кто за тобой присмотрит, бог, или не бог, или ты сам из будущего. И что надежда есть, и надежда есть всегда. И что цвета ещё означают землю и небо, и земля — это пессимизм, а небо — надежда. Но чтобы понять это всё, Вилбуру пришлось прочитать тучу объяснений этого фильма, а на самом деле сам он понял только то, что это про полёты в космос. И какой он, наверное, дурак. И как надежда всё равно побеждает, даже если он не понял этого с первого раза. Потому что теперь он понял. Шлатт думает о том, что рассказал ему Вилбур, больше, чем он может признавать. Шлатт может создавать катастрофы, может переворачивать здания, может нарушать законы пространства, времени, и гравитации, раскидываться порталами, как бисером, сжирать болезнями целые нации, но Цель у него всего одна (как у пятимерного человека, вооруженного лишь часовой стрелкой). И эта цель — заставить Чарли Слаймсикла вспомнить, кто он такой. Но что-то идёт не так. Чарли не вспоминает. Чем дальше, тем меньше из этого списка он может. Чем дальше, тем меньше у него шансов. Если он не заставит Чарли вспомнить, кто он такой, стать полноправным богом, воцариться над этим местом, до момента, пока счётчик не достигнет нуля, мир погибнет. Погрузится во тьму. Все животные, водопады, вулканы, дома и люди исчезнут. Кроме Чарли и Шлатта. Чарли и Шлатт вернутся туда заново, одновременно, не помня о том, кто они такие, кроме слов «человек» и «бог», расставленных неправильно. И всё начнётся сначала. А если мир разрушится, это будет единственный раз, когда он сможет почувствовать боль. Смерть мира — его смерть. Он накрепко перетянут, перевязан в одно целое с этим миром, выдан Чарли, как бантик на подарочной упаковке. Как подарок, который Чарли сделал самому себе в прошлом. Почти как Интерстеллар. Но есть и хорошие новости: Вилбуру, как человеку, больно не будет. Он просто исчезнет, так никогда и не узнав, что убило его. Может, даже вернётся на Землю. Хотя, конечно, этого Шлатт не способен пообещать. Когда до конца света остаётся меньше десяти дней — о настоящем числе, чудовищно маленьком, Шлатт старается не думать, — Шлатт понимает, что не сможет ждать смерти вместе с Вилбуром. Он станет тупым и жалким, он станет надоедливым и злым. Он будет цепляться за него руками. Он будет бояться его отпустить. Поэтому он говорит Вилбуру, что раз он, похоже, застрял здесь надолго (и с трудом проглатывает ком, потому что Вилбур без сомнений верит ему на слово, дурак), ему стоит исследовать этот мир. Пройтись. Попутешествовать.  — Ты удивишься, но в Библии Бог регулярно посылал людей куда-то пройтись. — задумчиво говорит ему Вилбур, после того как соглашается уйти, — Чаще всего на вершину горы. Чтобы найти горящий куст. Или голодать сорок лет. Всем везло по-разному.  — Вау. — выговаривает Шлатт с ужасом, — Вот это был… скачок.  — Говорю же, как повезёт.  — Я не отправляю тебя на голодную смерть, Вилбур! — пытается подбодрить он скорее себя, чем Вилбура, потому что Вилбур и так не переживает, — Тем более на сорок лет!  — Тот человек не умер. Он потом спустился, и ещё город основал.  — Ну это уж точно полный бред. — отрицает Шлатт, — Я просто предлагаю тебе немного попутешествовать.  — А что в это время будешь делать ты, о Великий и Ужасный? Шлатт улыбается. Он старается не думать о том, насколько убедительна его улыбка.  — У меня есть важные божественные дела.  — Важные? — он кивает, — Божественные? — кивает снова, — Да ну! За всё это время я не видел, чтобы ты делал что-то полезное. Или вредное.  — Зато теперь начну!  — То есть если на меня обрушится огненный дождь, мне не удивляться?  — Обязательно возьми с собой огненный зонтик. Вилбур смеётся. От боли, от долбанной боли, пронзающей его после мысли, что он больше не услышит этот смех, Шлатт чуть не падает. И всё же удерживается на ногах. Они собирают его в путешествие вместе, так, словно Вилбура в самом деле долго не будет дома. Шлатт сам перепроверяет его сумку на достаточное количество провизии и тёплой одежды. Он даёт Вилбуру охотничье ружьё и так много патронов, сколько Вилбур сможет унести. Он гладит по голове одну из его овечек и обещает присмотреть за его посевами и его домом. Он стискивает зубы и старается не чувствовать и не думать о том, что чувствует. Внутри у Шлатта — тёмная, кромешная дыра. Всё болит. Каждый сантиметр внутри него болит. Он может чувствовать так много, что лучше бы, конечно, не начинал.  — Позаботься о себе! — Вилбур, обвешанный аж двумя лентами патронов, отправляет ему шуточный воздушный поцелуй, а потом машет так, что рука вот-вот отвалится. Шлатт чувствует, как всё внутри него столбенеет. Вилбур отворачивается.  — Вилбур! — зовёт он, — В смысле, бля, позаботиться?  — Прими ванную, я не знаю! — кричит он свободно и звонко, — Чем ещё развлекаются боги? На девяносто третий день, к вечеру, Шлатт находит огромный спящий вулкан. В его жерле, как в глубоком колодце, переливается искрами густая ленивая лава. Шлатт свешивает туда ноги. Он бог. У него неуязвимое тело. Он может искупаться в лаве и почувствовать лишь слабое тепло. Но вместо того, чтобы прыгнуть в лаву, Шлатт отсаживается от края и ложится на спину. Под его головой лава булькает, как густой и смертельный суп. Целую ночь Шлатт смотрит на звёзды. В его голове — горящие кровью цифры и спокойная, мирная тишина. Он будет скучать по этому месту. Он будет скучать по этому циклу. Он будет скучать по своей человечности. И только к вечеру этого дня, пока Шлатт разбирается в лавке, до него доходит ужасная в своей простоте мысль: до этого Вилбур ещё не встречался с Чарли. А бог должен поприветствовать каждого из своих жителей. А за богом следует его свита. Состоящая примерно из миллиарда голодных зомби. Примерно половина из которых, возможно, всё ещё под наркотиками. А с зомби Вилбур до этого встречался от силы раза три. Он не уверен, что увидит Вилбура ещё. Он знает, что Вилбур придёт к нему изменившимся. Шлатт понимает: больше ему Вилбуру ничем не помочь. На девяносто четвёртый день Шлатт определяет место, где он, скорее всего, умрёт. Он переносит палатку в последний раз и закапывает её под землёй, под каменными сводами, в длинном пещерном туннеле. Он надеется, что здесь его не найдёт ни Вилбур, ни шторма. Надежды на яблоко у него не остаётся, выцепить Чарли он устал пытаться, а в его черепе пульсом бьётся волнение. «Где Вилбур, что с Вилбуром, видел бы Вилбур меня сейчас». Он чувствует себя истощённым. Он скучает по способности спать так, как никогда в жизни. Он едва поднимает голову, когда на девяносто девятый день Чарли появляется в его лавке в последний раз. Чарли выглядит живым и буквально сияющим, как древний рыцарь, так, что царапины и на его голове и руках кажутся нарисованными. Шлатт чувствует себя на все сто — лет, разумеется. Хотя, может, и дней.  — Что ты тут делаешь? — удивляется Слаймсикл, — Это мой дом. Что ты забыл в моём доме? Шлатт облокачивается на стойку и выдавливает из себя ухмылку. Шлатт срывается и кричит на Чарли, потому что Чарли не понимает и Чарли не может понять. Шлатт рассказывает Чарли про Интерстеллар — как смог, как запомнил. Он рассказывает ему про надежду, и про любовь, и про часовую стрелку, которой можно изменить ход течения планеты, и про апокалипсис, про Адама и Еву, и про то, что человек способен отправиться в экспедицию, из которой не вернётся никогда, просто чтобы понять, что значит — быть человеком. И как у них всегда есть силы всё изменить. Шлатт спрашивает, понял ли Чарли хоть что-нибудь из того, что он сказал. Шлатт предлагает Чарли яблоко, как последний шанс, как способ примирения, успокоения, как способ восстановить, спасти этот мир. Вместо ответа Чарли поджигает его палатку. Шлатт кричит от страха, наблюдая, как всполохи пламени, родившиеся из кремня (и как до Чарли не дойдёт, что то, что делает он, никто другой делать не может?) расползаются по стенам и полу. Шлатт чувствует себя проклятым. Со смехом, ясным и звонким, Чарли, как шаловливый ребёнок, взбегает от него по ступенькам своего каменного коридора. Шлатт, неповоротливый, злой, и тяжёлый, лезет за ним: он злится, что Чарли не может понять, что вот-вот наступит сотый, а за ним и сто первый день, что звёзды разбиваются и что он чёрт знает сколько не видел Вилбура, и теперь не может и вдохнуть без мыслей о том, что с ним. Поток воды из стены пещеры сбивает его с ног: Шлатт захлебывается, едва удерживаясь на ногах, и смотрит через маленькое окошечко вслед Чарли — Чарли, которого даже силы природы, играющие на его стороне, не смущают, ну серьёзно. Ну серьёзно, Чарли. Шлатт давится комком в своей груди. Бултыхаясь, Шлатт возвращается в свой шатёр. Он топчет пламя, он бросается на пламя, он перекрывает ему доступ к кислороду; он борется как животное, как человек в космосе, за последнее, что у него осталось. Он чувствует что-то странное с его кожей, не боль, конечно, но странное: как его кожа сжимается, стягивается, а потом разбухает, — когда он голыми руками, рукавами прижимает очаги пламени к земле. Когда наконец он сбивает пламя, внутренний свет в палатке гаснет окончательно. Шлатт стоит в темноте. Шлатт смотрит на своё отражение в подтекающей ближе воде: помятый и подпаленный, в своем неказистом и подпаленном шатре, со свечой в руке, как призрак, он набивает косяк первым, что попадется под руку, затягивается, и выдыхает. Это — его мир. Мир Чарли. Уже теперь точно его. Какой бы план у Чарли ни был, план сработал. Он остался человеком. Он победил. Шлатт идёт и находит Вилбура сам. Вилбур прячется от дождя и ветра в какой-то из пещер. В первые минуты Шлатт кажется ему миражом, выдумкой усталого мозга. Шлатт обнимает его, прижимает его к себе, кричит ему что-то, что едва слышно из-за ветра.  — …И мне жаль, Вилбур, правда, я не должен был тебе врать, но этому миру осталось около суток, поэтому если ты хотел здесь хоть что-нибудь сделать, пойди и сделай это сейчас. Вилбур поднимается на ноги и крепко прижимает свою сумку к себе.  — Всё, чего я хочу, это побыть с тобой. — просто говорит он. Поэтому вместе, через бурю, и ветер, и ливень, держась за руки, чтобы не расцепиться, они возвращаются под землю, в шатёр.  — Тут пахнет палёным. — Вилбур морщит нос и ставит сумку туда, где сухо, — Что-то горело? Шлатт так счастлив его видеть, что едва стоит на ногах.  — Немного. — признаётся он. Вилбур морщит нос сильнее.  — И травой. — заключает он, — Ты опять…?  — Разумеется! — голос Шлатта слишком громкий для такого маленького места, — У меня был тяжёлый день, Вилбур.  — У тебя каждый день тяжёлый. — жалуется он, — Наркотики — не выход. Шлатт протягивает ему оставшийся на столешнице косяк.  — Будешь? Вилбур на него даже не смотрит. Измождённый, он падает в кресло, и только сейчас Шлатт замечает огромное красное пятно, расползшееся у него на боку, под рубашкой. О нет... Или уже не страшно? Потерянный, он задаёт единственный вопрос, который может.  — Ты умрёшь?  — Да какая разница? — встряхивает руками Вилбур, — Но вряд ли. Это просто укус. Болит только, зараза. Он ерзает, устраиваясь поудобнее на своем кресле. Он выглядит здесь как дома — понимает Шлатт. Даже если весь мир разваливается по частям. — Мне было весело. — жалуется он, — С Чарли. Я чувствовал себя счастливым! И понятым. Я чувствовал себя так, как чувствую себя, когда молюсь. Но потом меня укусил зомби, и он просто… ничего не сделал? Только пошутил об этом, как будто обращаясь не ко мне, как будто он ждал, что я просто… исчезну с его пути? И он пойдёт дальше? Но так не может быть, да? Как будто я — просто временный элемент. «Шансы того, что ты окажешься в этом мире после перезапуска, стремятся к нулю», — думает Шлатт.  — Конечно нет. — говорит Шлатт, — Конечно, ты не временный. «Этому миру остался едва ли день». — думает Шлатт. И ничего не говорит. Не стоит портить настроение. Они слышат, как где-то далеко гудит и швыряется шторм. Как будто и вправду настоящий такой конец света. Даже свечки есть, для атмосферности.  — Тебе это нужно. — Шлатт протягивает ему косяк. Их руки едва касаются друг друга. Шлатт щёлкает пальцами, и на его ладони возникает крошечный подрагивающий огонёк. Вилбур, который видел это раз сто, не меньше, изображает удивление и восторг.  — Как ты это делаешь? — удивляется он, — Ты что, бог? С прикрытыми глазами Вилбур тянется к его ладони, доверчиво, всем телом. И поджигает косяк. Жмурится, как перед прыжком, вдыхает, кашляет, отплевываясь дымом, и затягивается снова. Шлатт смотрит, как Вилбур неловко устраивается на стуле и перекидывает руку через спинку. Шлатт стоит рядом. Просто наслаждается тем, что Вилбур ещё жив.  — Так и правда немного лучше. — говорит он хриплым, несчастным голосом. И затягивается опять. Развалившись в кресле, Вилбур как никогда состоит из костей, мяса, красивой рубашки и острых углов. Он его человек, его хрупкий человек, и Шлатт может почувствовать, как руки его хрупкого человека дрожат.  — Иногда я хочу, чтобы бог правда существовал. — говорит человек тихо, — Я имею в виду, настоящий. Как в сказках. Хороший, как Дед Мороз. Чтобы он пришёл и помог мне. Вот в такие моменты, как сейчас, мне этого особенно хочется. Чтобы кто-то добрый пришёл и всё стало в порядке.  — Он наверняка есть. — отвечает ему другой человек. Он опускается перед ним на колени и берёт его холодные руки в свои. Лицо над ним задумчивое и бледное от потери крови, — И, если он есть, он наверняка с тобой сейчас, просто ждёт удобного момента, чтобы тебя порадовать. Вот увидишь, с тобой всё будет хорошо. Вилбур неловко, низко усмехается, поднимает плечи и смаргивает слезу. Немного позже, шипя от боли, Вилбур позволяет ему снять с себя красивую заляпанную кровью рубашку. Часть рубашки приходится отрывать от раны, но, к счастью, кровь ещё не успела запечься достаточно, чтобы сделать его боль невыносимой. По крайней мере, Шлатт так надеется — потому что Вилбур даже не вскрикивает. Шлатт набирает воду в металлическое ведро, раздирает какую-то тряпку в одном из своих ящиков на бинты, находит в тайничке лечебную мазь. Вилбур шёпотом жалуется на холод, когда Шлатт, едва касаясь, промокает укус смоченной в воде тряпкой; но остаётся неподвижным. Когда аккуратно смазывает её тем, что у него есть, когда перебинтовывает, спрашивая, не туго ли. Вторая рука Вилбура лежит на плече у Шлатта. В груди у Шлатта тепло. Шлатт снимает с себя и натягивает на него свой свитер.  — Вилбур… — говорит он робко и тихо, — Можно я поцелую тебя? Вилбур только смотрит на него, но все сомнения Шлатта куда-то уходят сами. Особенно после того, как Вилбур говорит «да». Особенно после того, как он первым его целует. — Много же времени тебе потребовалось. — выдыхает Вилбур ему в губы. Их последний день Шлатт видит, как сгорающую спичку. Каждая секунда торчит с нижней части воображаемых песочных часов обугленным острием. Шлатт не уверен, что они делают хоть что-то, кроме как обнимаются, лишь иногда соприкасаясь губами. Но рано или поздно Вилбура начинает клонить в сон. Он достаёт из своей сумки раскладную кровать, взбивает подушку, и Шлатт, наблюдая за его приготовлениями, ощущает, себя таким мясным и живым, что ему почти кажется, что если он ляжет с ним рядом, привалится к нему боком, он в самом деле сможет провалиться в сон. Но у него, конечно, не получается. Бог не способен испытать боль, запах, сон и любовь. Ночью сто первого дня Шлатт оставляет Вилбура спать в одиночестве. Он выползает из кровати и поправляет волосы. Невидимые часы гонгом гудят в его голове так, что его шатает. Ему нужно идти. Ему нужно увидеть конец света. Шлатт наклоняется над его постелью и касается губами его прикрытого кудрёхами лба. От Вилбура пахнем лекарствами и дождём. «Спи спокойно, Вилбур». — говорит он, — «Я люблю тебя». На улице ветер такой сильный, что его почти сносит с ног. Свист в нависших небесах, далёкий и тяжёлый — шторм, которым он не может управлять. Шлатту приходится продираться сквозь бурю пешком. Словно издеваясь, ветер дёргает за полы его пиджака. Ему холодно — хорошо, он признаёт, ему холодно — но ему не во что себя одеть. Взбираясь на поросший сорной травой холм, чувствуя, как даже деревья вокруг него кренятся к земле, сильнее и сильнее, он наконец замечает Слаймсикла. Небольшой тёмный силуэт, который стоит на месте, а затем кричит что-то, не слышное из-за ветра, и скидывает оружие в лаву. Сбрасывает с себя броню. Выступает из армированных сапог. Его короткие волосы треплет ветер. На виске посверкивает корка ссохшейся крови. Он понял? Он осознал свою силу, сам? Сердце Шлатта падает, когда зомби, влекомые теплом крови, зажимают Чарли в кольцо. Сердце Шлатта падает, когда Чарли не двигается. Не сражается. Не бежит. Он не понял. Просто потерял надежду. Шлатту тоже глупо было надеяться, что всё волшебным образом станет хорошо. Проклиная себя, в отместку себе, что не справился, не смог, что вместо того, чтобы преследовать Слаймсикла день и ночь, он потратил эти сто дней на лучшее, что было у него в жизни, Шлатт щёлкает пальцами. Он должен это видеть. Он должен запомнить, как это — умирать, как это — боль; чтобы в будущем никогда не допустить этого. Он заслуживает этого за то, что пытался испытать счастье. Он заслуживает этого за то, что впервые понял, какого это — быть не одиноким. Он заслуживает этого, чтобы понять, как важна его миссия, и как всё остальное, всё чего хочет он сам — ничтожно. Но если в будущем он встретит Вилбура… Возможно, он так ничему и не научился. Шлатт чувствует себя таким знающим и таким человечным, что, на секунду кажется, даже не сможет взлететь. Но всё равно поднимается в воздух. Он зависает прямо у Чарли над головой, прямой и бесчувственный, как дамоклов меч, и чувствует, как слёзы пробирают себе путь по его щекам. К сожалению, только из-за ветра. Он же не может чувствовать, помните? Первый зомби вгрызается Чарли в шею. Второй — в руку. Спустя секунду, Чарли, уперто верящего до конца, что он человек, тупые зубы полумертвых начинают раздирать на куски. Нечеловеческая боль, как тысяча добела раскаленных железных прутьев, вонзается Шлатту в тело. Шлатту кажется, что он слепнет и глохнет, но не способен ни двинуться, ни закричать. Границы мира смыкаются к пятачку, где стоят и висят они двое. Умирая, Чарли смотрит ему в лицо.

***

Шлатт открывает глаза.  — Всем привет, меня зовут Слаймсикл… Сжимая в руке яблоко, Шлатт думает, что Слаймсикл сейчас очень голоден.