La(u)st Summer

Струны банджо вздрагивают под загрубевшими от поводьев пальцами Фила. Он лежит на выжженной палящим солнцем траве. Сухие стебли немного колют шею, но именно это не позволяет окончательно размориться после сложного перегона скота, удушливо-пыльной дороги и сухого ветра. Мелодию подхватывают шуршащие стебли овсяницы, разбавляя серебристое звучание инструмента. И даже приближающийся топот копыт не мешает ему доиграть начатое. — Р-р, — сокращение кистей рук и мягкое касание рта лошади. Молодой, еще несколько буйный мустанг переходит с рыси на шаг и останавливается. Можно обойтись без голосовых команд, но заездка лошади — дело тонкое. Бронко стремился к их идеальному послушанию. Даже будь он пьян до этого отвратительного головокружения, животное под его бедрами беспрекословно выполняло любые команды. Фил лениво сдвигает с лица шляпу, его обгоревшие сегодня щеки обдает дуновением ветра, и он морщится. Ладонью отталкивается от земли, усаживаясь и подгибая под себя ногу. Чапы не всегда позволяют принять удобную позу, приходилось изворачиваться. Тем временем банджо ловким движением цепляется на короткий ремешок, сдвигаясь за спину. — Корова отелилась раньше срока, — звякают шпоры на сапогах Бронко, когда он спешивается. Конь издает нервное ржание, все еще возбужденный недавним галопом. Не жует трензель — значит, все в порядке. Генри перекидывает с шеи мустанга поводья и направляет его к временной стоянке лошадей. Острые кончики ушей внимательно подняты вверх — это всадник что-то ему нашептывает. Расседлать и напоить коня не быстрое дело, и Фил решает помочь с последним, пока его друг заменяет амуницию на простой недоуздок. — Ничего, через пару дней вернемся на ранчо, оставим их. Бербэнк чешет холку мустангу, в какой-то момент случайно сталкиваясь с рукой Генри. Он спешит убрать свою ладонь, замаскировав это хлопком по плечу коня. — Койотов поблизости не было видно, — подмечает Бронко, скидывая попону и седло на штакетник, — ночь должна быть спокойной. Фил молча кивает, цепляя корду за недоуздок и посылая мустанга в шаг от правого плеча. Почувствовав смену хозяина, строптивый пытается вскинуть свечку, но вовремя удерживается Бронко, он перехватывает корду поверх руки Бербэнка, со своим особым мягким акцентом успокаивая скакуна: «Ай-йя, спокойно, спокойно». — И чем тебе так нравится с ним возиться? — качая головой, Фил все еще поражается мастерству напарника в объездке лошадей. Генри еще несколько мгновений сохраняет зрительный контакт с жеребцом и отпускает корду. Он щурится, вызывая у Фила молчаливое недоумение. На ранчо было несколько закоренелых мустангеров и Бронко — без сомнений лучший. Когда другие загоняли и помыкали шамбарьерами, Генри подчинял чарующим голосом, силой своих ног и мастерством. Умел находить контакт даже со старой, неподвижной клячей, под его началом не уступающей резвым скакунам. — Тебе ведь нравится твое банджо? — Утвердительный кивок в ответ. — Конь — тот же музыкальный инструмент. Когда ты начинаешь его изучать, пальцы могут не слушаться — нужно притереться. Время и практика. И тогда музыка будет звучать совсем иначе, а слышащие ее — трепетать от благоговения. И Фил действительно трепетал. Уже лишь от того, как Бронко умел одним толчком бедра послать в рысь. Или как его пальцы — такие же загрубевшие от работ, как и у Бербэнка, — обнимали рожок на седле, натертый со временем до блеска. Или от восторженного от дикого галопа по равнине крика Генри: «Хей-йо!» Лихим ветром воспоминания пронеслись в голове Фила, в который раз подтверждая исключительность Бронко. — Заездить до момента, когда лошадь станет твоим продолжением, — заключает Бербэнк, фраза звучит красиво. — Быстро уловил. — Подмигивание Генри сбивает на мгновение внимание Фила. — Набери корды больше и возьми ближе ко рту. Вот так, хорошо. Фил слушается, выполняя сказанное. Он анализирует и запоминает, учится, подражая своему наставнику. Когда-нибудь он доберется до того же уровня мастерства, когда-нибудь он будет как Генри. Мустанг присматривается к Филу, но, пока рядом с ним идет Бронко, не выкидывает нового всплеска непокорства. Под его копытами сминается донник, пыльца взмывает в воздух вместе с тонким и привычным ароматом луговых трав, а мелкие, словно палочки-травинки, кузнечики рассыпаются во все стороны, сбиваясь со своей вечерней стрекочущей песни. Напарники молчат, пропуская сквозь себя окончание дня. Подведенный к поилке конь жадно подается к воде, погружая едва ли не полморды разом. Брови Фила в удивлении вскидываются, а Генри лишь спокойно пожимает плечами, но не удерживает хохота с чужой реакции. — Все в порядке, это особенность у него такая. Он умеет задерживать дыхание. В ответ следует понимающее «а». У каждого животного есть свои необычные повадки, и их нужно знать — одно из первых, что Фил слышал от наставника. Палатка находится чуть поодаль, возле мелкого, бьющего из земли родника. Следует развести костер — мера предосторожности от койотов и гривистых волков. Они слишком пугливы, чтобы подходить к стоянкам людей, где есть огонь, и даже любопытство не заставит хищников приблизиться. Жизнь за пределами ранчо несколько отличалась, но Фил находил прелесть везде, если рядом был особенный человек. Толстяк, как звал его Фил, обижался на брата: до появления Бронко именно он был тем самым «нужным» человеком. А теперь старший Бербэнк пропадал на пастбищах, охоте и в холмах. Такое рвение к степной, ковбойской жизни не принималось, но и не осуждалось их Стариками. Фил окончил высшее, породив в своей семье гордость и искреннюю — но теперь уже затухающую — надежду на серьезное будущее. Тем не менее, Старик Джентльмен давно решил, под чье руководство перейдут его земли. — Славно поработал, — хвалит Генри, заметив собранное кострище и готовую к ночлегу палатку, — меня ведь не было всего час. Фил горделиво выпрямляет плечи. Не самый заметный жест, но и без того прямая осанка теперь выглядит наигранно-напряженной. — Часа вполне достаточно, я набил руку. — Шустрый жеребчик, — улыбка скрывается за поворотом головы — Бронко высматривает вдали скот. Жеребчик. От любого другого человека звучало бы оскорбительно, но от Генри как… Комплимент? Только он мог назвать его столь необычно и тем более с любовью Бронко к этим прекрасным, гордым животным. Взгляд Фила невольно падает в сторону стоянок других вакеро. Смеркалось, и то тут, то там загорались оранжевые огоньки. Их было немного, но разбросанными в холмах они выглядели как первые звезды на небе. Возможно, где-то уже начали играть «Жаркие деньки в старом городе» — Фил любил эту композицию и обучил ей нескольких ковбоев. Немного важничал, конечно, когда объяснял правильную постановку рук на банджо. От созерцания отвлекает всплеск воды неподалеку — это Генри успел отойти к тихому источнику, бьющему из земли именно в это время года. Вода в нем была прохладной, и остудить лицо, маскируя под этим простое умывание, весьма славно. Фил усмехается, когда Бронко стряхивает с лица капли в сопровождении собственного шумного выдоха. Пусть напарник приведет себя в порядок, Фил же займется костром.

***

«La Gloria Cubana» на двоих. И где Бронко удалось ее разыскать? Кубинские сигары — редкость в их штате. Особенно ручной работы и так искусно скрученные, что, зажав «бочонок» между пальцами, ощущаешь себя не меньше чем мэром богатого городка. Первая затяжка — и дым глубоко забирается в легкие Фила, но не вызывает кашля. Привкус на языке непривычный, скорее, даже экзотический, яркий. Кофе? Возможно. Определять тонкие ноты табака ему еще не удавалось. Afiсionado здесь был Генри: раскуривал по всем правилам сигару, убеждался, что она равномерно горит, немного смаковал аромат и лишь после данного ритуала передавал ее своему напарнику. Бербэнк никогда не узнает, что сейчас в его руках сигара с крепостью единица, в то время как Бронко любил тройку. Ведь Фил лишь недавно пропустил сквозь себя первые затяжки, и ему еще предстоит узнать возможности своих легких. А лишний раз пригладить статус будущего владельца ранчо Генри был не против. — До конца сезона уже не так много осталось, — первым разбивает условную тишину Фил, — ты уедешь? Бронко не сразу отвечает, ворочает подобранной палкой потрескивающие в огне поленья, украшая ночной сумрак брызгами обжигающих искр. Видно, как думает, словно именно в это мгновение и решает для себя, что его ждет впереди. — Планировал остаться до следующего лета, — цокает языком, а затем быстро добавляет: — А что? Прогоняешь? Эта усмешка в глазах Бронко — почти истинное издевательство! Фил быстро реагирует, не осознавая, что именно подобную реакцию и хотел увидеть. С Генри его внимание к игре интонациями притуплялось. — Нет! Не прогоняю, — аж выдыхает, шумно, почти болезненно выдавливая из легких остатки дыма. — Я хотел, чтобы ты остался. С кем мне еще пасти овец? С Толстяком? Его и с кровати-то не поднять. Вначале хохотом заливается Бронко — таким чуть отрывистым, звонким. И удержаться, не подхватив его смех, становится физически невозможно. Они смеются вдоволь, уже неизвестно отчего именно — от реакции ли Фила на провокацию или воспоминаний о неуклюжем Толстяке в седле. Животы начинает сводить, нужно отдышаться прежде, чем выступят предательские слезы смеха. Тем не менее, Фил ощущает, как спокойно становится внутри. У них есть еще осень и целая зима впереди. А весной… О весне он подумает позже. Так далеко заглядывать ему не хотелось. Бербэнк замечает направленный в его сторону взгляд и весь подхватывается, передавая сигару Генри. — О, вот, — вкладывает в чужие шершавые пальцы бочонок, в упор не видя этого легкого покачивания головой. — Расскажи о том, как ты в одиночку заарканил мустанга. Любимая история Фила. Он готов был слушать Генри вновь и вновь, впитывая в себя каждое произнесенное наставником слово. Для Бронко же — лучший момент, когда можно безотрывно следить за реакциями Бербэнка, увлекая его беседой. Где-то на подкорке они понимали: им необязательно о чем-то говорить, чтобы смотреть глаза в глаза. Пока что они лишь мягко касались границ друг друга, и этого хватало. Фил внимал, не перебивая, хоть и наизусть мог пересказать сам. В моменты, когда Генри делал паузу и раскуривал сигару, Бербэнк переводил взгляд на сомкнутые вокруг бочонка пальцы и расцветающий огоньком пестрый цветок между ними, пряча глубоко в мыслях эту картинку. В этот раз, утомленный работой, Фил не дослушал до конца. И Бронко боялся лишний раз шевельнуться рядом, кинуть тень на его лицо, разбудить. Пусть отдыхает. Ночь спокойная и теплая, разбавленная умиротворяющим стрекотом сверчков, и он точно знал: Фил проснется спустя час, и они оба уйдут в палатку. А пока горит костер, как горят свободой и их сердца, Генри будет здесь. Сколько потребуется.