До звёзд в глазах.

                                                        Знаете это сладкое чувство, когда изнутри разрывает приступ нежности? Когда хочется играться, рыпаться, моститься как собака под руку хозяина? В таких моментах Лёва ощущал себя совсем ребенком без достатка внимания. Но если ребенок требовал его с каждой стороны, то для Егора было достаточно одного только Лагутенко… Нет, не совсем достаточно. Ему хотелось большего, он требовал большего, временами доходя до абсурдного поведения, истерик и чрезмерной тактильности. Для Лагутенко же это не казалось чем-то гадостным, скорее наоборот — привычным и, пусть сам того не признав, обаятельным.                   Да-да, обаятельным.       Июльская ночь раздувала мягкие непослушные локоны волос Ильи, который, оглядывая тёмное небо, окруженное звёздами, направлялся в чужую квартиру, что со временем чуть ли была не присвоена себе. Уж больно много он там пропадал, пытаясь отлучиться и забыться с тем, от кого сердце Купидон мучал. Интервью затянулось дольше дозволенного, оттого он чувствовал себя тем самым пьяным мужем в анекдоте, который отпросился на час на рыбалку, а в итоге вернулся черт знает в какой срок. Часов на руках нет, телефона — тоже. Оставалось надеяться лишь на то, что Бортник давно задремал, улыбаясь от влажных и мирных снов, оберегающих от столь жестокой реальности. Хотя, кто знает, сколько умял с холодильника Егор перед тем, как благополучно лечь в постель. И осталось ли там что-нибудь для изголодавшегося Лагутенко? Знакомый подъезд. Домофоном Илья не пользовался почти никогда, в крайних случаях тогда, когда забыл ключи от квартиры на полочке с фоторамкой. Замерзшие руки вынимают брелок с нацеплянным клыком — который был подарен Бортником в одну из первых ночей —, приступив открывать тяжелые подъездные двери. Шаг за шагом. Взгляд скользит по изрисованному в чепухе подъезду, подмечая свежие записи на уровне детского лепета рядом с корявой подписью у двери «Здесь живет пидор». Илья невольно улыбается, но скорее от ликующего настроения, ведь сейчас, будучи уставшим, он завалится на постель в обнимку с сопящем Лёвой, укутается как котенок и будет спать, спать, спать… Спать, пока чужие губы не начнут исследовать тело, ласковыми поцелуями бестактно пробуждая прочь от крепкого сна. Стерва, ну не иначе, — думает Лагутенко, вставляя ключ в замочную скважину. Двери потихоньку раскрываются, настороженный Илья наступает на грязных чёрный коврик, стягивая с плеч ветровку, разглядывая дверной уголок, дабы ненароком не заметить там знакомое недовольно лицо. Но, видать, Фортуна помахала рукой ещё этим утром. — С девками шлялся? — слышится голос из комнаты, а следом и виднеется нежная фигура в громоздкой красной рубашке и достающими до самого пола штанами. — С девками, — подтверждает Илья, стягивая с пят грязную обувь. Брови Егора складываются в домик. Он прекрасно знает, что никаких девок нет, прекрасное знает, что никто Лагутенко не интересует, но эта игра зарождалась зачастую на почве ревности. — Понравились хоть? — облокотившись плечом о дверной косяк, Лёва сложил руки у груди. — Понравились. Особенно рыженькая. Огонёк такой. Ты чего не спишь? — А как я усну, когда ты должен был вернуться ещё час назад, а, Лагутенко? — Давай без формальностей, Лёвчик. Я устал — ужас просто, — медленно шагая вперёд, парень принимает положение напротив Егора, уголками губ вздрагивая. Красивый, зараза, так ещё ночью. Красоту Лагутенко ловил всегда, подмечая каждую деталь, но Егор… Егор был таким другим, чем то за гранью земных мерок… Конечно, Илья просто был без ума от этих чёрт лица и этих глаз, но факт остаётся фактом. Пальцы невольно закрываются под красную рубашку, задрав края и щекотливо ползая по гладкому телу, лаская холодными подушечками талию. Егор вздрагивает, заметно напрягает живот, словно пытаясь казаться стройнее, чем он есть на самом деле, а после вовсе ухватывает чужие кисти рук, будто бы неприступный для окружающих себя борец. А на характер Бортник был слаб, уж Лагутенко знал. — А я устал от твоих похождений. Ты можешь шляться как проблядь последняя до ночи, а я с Шуриком даже выпить не могу? — Видел бы ты себя со стороны — сам бы пить бросил. Я устал за тобой ездить и объясняться твоим друзьям, что я там вообще забыл. Давай не об этом, — Лагутенко вынимают согретые руки из-под рубашки, занимая подобное Егору положение и упираясь плечом о стенку, — Почему тебе так нравится быть такой стервой? Между ними образовалось молчание с гляделкам. Почему так нравится… ? Лёва не ответит никогда. Вероятнее, это можно было бы оправдать попытками привлечь внимание, а может быть и реакцией Ильи на происходящие манеры. Ему нравилось всё, что хорошо кончается. А подобные ссоры кончались ой как хорошо. — А почему тебе нравится нервировать меня, Лагутенко? Парень вздыхает, выпрямляя плечи. Понимает, что ведётся на провокации, а всё равно поддаётся искушению. Ругаться с Егором ему не хотелось, но временами происходящее было невыносимо. Он не кричал, никогда не дрался и решал всё словами… Но Лёвушка ждал от него другого. Бортник сам по себе был другим человеком, отличающийся координально от того, что вёл себя в данный миг. Он был скромный, стеснительный и нежный, а сейчас носил звание чуть ли не роковой дамы. — Иди спать, — Егор оборачивается, делая шаг вперёд. Знает ведь, что его остановят… Пальцы охватывают хрупкое плечо, не позволив покончить на этой "гладкой ноте" диалог. Илья такое на дух не переносил, пусть и был отходчив с самой юности. Что ж, выбор он свой сделал. — Ты же знаешь, что я не усну такими темпами. Предлагаешь в «морской бой» поиграть, Лёвушка? Будем поочерёдно почву нащупывать? Так я проиграл сразу, сам знаешь, — он притягивает чужое тело ближе к себе, подмечая, что волосы Бортника пахли шампунем. Видать, готовился. — Отвали на хрен, Лагутенко, — пихается Лёва, все-таки свернув за угол спальни и умостившись на краю двуспальной постели, — Балбес. — Давай прямо: ты трахнуться хочешь, Егор? Я тебя не пойму, вот честно. Раздражать начинаешь уже. Думаешь, я на это глаза не закрою? Могу лечь и проспать до утра, пока ты выкрутасы строить будешь. Я тебе не подстилка. — А я бы не сказал. Из тебя очень даже хорошая подстилка. Громкая и надёжная. Губы поджимаются, словно улыбку поглатив. Не хватало только смущение свое сдать и всё: пиши пропало! К херам этого Бортника, будь он любим. Илья выдыхает до головокружения, убирая густые волосы назад и подходя ближе до тех пор, пока не обхватывает ладонями чужие бока, сжав их грубей, чем плечо ранее. — Бесишься так, Лёв, что охренеть как тошно, — он улыбается, закусывает пошло нижнюю губу и двигает Бортника вперёд так, что теперь колено упиралось ближе к паховой зоне, — Выебать тебя хорошенько, может и перестанешь строить из себя ущемлённого. Через брюки уже выпирал предательски стояк. Поверить трудно, что для красного в данную минуту лица нужно было высказать всего пару грязных фразочек, образовав такой эффект. — Ну Лёв, что так быстро то, — пальцы парня тронули промежность, сжав в ладони основания твёрдого стояка. У Егора тело давно в мурашках плывёт, соски затвердевали каждый раз, когда тело занимало положение сверху, фантомно обжигая. Ему нравилось ощущать себя слабым, приступным только для него, прогибаясь до последнего вздоха, вслушиваясь в грязные шлепки. Трясущиеся руки избавляются от пуговиц рубашки Ильи, пытаясь оголить хоть малую часть, но все бесполезно. Лагутенко лишь усмехается, отстранившись назад. — Ну нет, я тебе так просто не дам. Тот случай, когда я уже могу потрепать тебе нервы. Разворачивайся и прогибайся в спине, я хочу поглядеть на тебя. Но Егор его не слушает, хотя больно хочется склониться, покорно вжавшись в подушку, проявляя все свои прелести. — А я думал, что у нас в отношениях доминировать всегда буду я, Лагутенко. Лагутенко… Уже слух режит, что б его! Илья закатывает глаза, сжав до первой боли бедра Егора и насильно разворачивая его задом к себе, надавив ладонью на поясницу так, пока тот не выпер свою упругую задницу, застонав, когда грубая ткань сильней начала теснить упругий член. — Пока не попросишь — не получишь, милый мой, — промурчал парень, оглаживая одну из ягодиц Бортника, пахом (что уже успел проявить нотки возбуждения) прижавшись к ягодицам сквозь одежду, — Проси, Бортник, проси. — Илья… — он тянется рукой к стояку, расстегивает молнию и наконец освобождая желанное… Да вот руки его за спину обхватывают чужие ладони. — А чего не Лагутенко то? — нежно улыбается, склонившись и прижавшись грудью к спине, утыкаясь носом в чужое ухо, целуя его, — Мне не нравится. Кто так просит? Скажи: выеби меня, Лагутенко. — Хорошо, хорошо, — запыхавшийся Егор прогибаться сильней, да гундит как шлюха, — Выеби меня, ебучий Лагутенко. — Без ебучих. А Ильёй Игоревичем назовешь? — Не переборщил случайно? — усмехается Лёва, после чего моментально получает ласковый поцелуй в губы. Простой, без страсти и ритма, какой бывает перед глубоким сном. Как Бортник и любит. — Раздевайся, я пока смазку возьму, — он все-таки отпускает пленника, которому, в свою очередь, свобода воли особо не нравилась. Егор устраивается на постели, звенит бляшкой ремня, избавляясь от брюк, оставляя на себе лишь нижнее белье, периодически лаская бугорок с влажным пятном на конце. Смазка лежала в тумбочке, где и всегда. По-хорошему было бы запрятать её в каждом угле каждой комнаты, но классику Лагутенко любил больше. Выдавив на тюбик часть смазки, парень припускает штаны, обнажая сочившийся член, который обильно покрылся смазкой. От презервативов они отказались давно. Отложив его в сторонку, он примостился между ног партнёра, заглядывая в таких красные, заплаканные от похоти глаза. Ну до чего слабый, слов нет. Настойчивый поцелуй. Языки сцепляются, проникают глубже, сцепляясь и обвивая друг друга, пока одна рука Ильи оттягивает нижнее белье, а следом и ягодицы Лёвы, пропуская себя внутрь. Поцелуй обрывается протяжным стоном, а после и уксусом в плечо. — Грубей, — требует Егор, по-блядски прогибаясь, одной рукой массируя место укуса, правой же касаясь у основания стояка, — Илья, да… Вот… По-началу он всегда пытался медлить, готовясь к большему. Туго, влажно, но разве не прекрасно? Из груди вырываются вздохи, но, не глядя на слова партнёра, он был далеко не громким в отличие от стонущего Лёвы. — Да ускорься, прошу, — скулит, ногтями впиваясь в кожу Лагутенко, — Илья! И Илья участил ритм бёдер. Шлепок за шлепком — он глубже и глубже так, что в согнутой пояснице Бортника образовался дискомфорт, на который он покорно закрыл глаза. Ему сейчас не до этого. — Этого ты хотел? — ладонь тянет ягодицу, а после шлепает лёгким жарким ударом. По груди стекает пот, а Илья склоняется к соску, прилипая губами. Бортник опрокидывает голову назад, втиснув в кулак волосы любимого, фиксируя положение, только бы он не отлипал. — Заткнись, — шепчет, — Закройся, Илья, завались. Я сейчас кончу. Но первым к кульминациям подходит Илья, когда два резких шлепка кончаются болью в голове, помутнением в глазах и судорогам, поджимаясь к родному телу, что томно простонало, когда кончило, горячей спермой касаясь торса. Нега, наслаждение, после которого ты теряешь все силы… Иначе это не назвать. Дыхание приходит в норму, благо они ещё молодые, губы отлипают от розового соска, а тело переворачивается спиной к партнёру, всё ещё прибывая в экстазе.                     Звёзды в глазах всё ещё гуляли, а улыбка не могла уйти с лица. Под одеялом становится тепло, а когда стройное тело прижималось позади — всё волнение в конечном итоге отбрасывало. Лёва всегда побеждал в этой игре. Он, кажется, и проигрывать не умел. — Может, не пойдешь никуда завтра? — шепчет на ухо Бортник, целуя скулы, обняв предплечья. — А как же мои девочки, Лёв? — улыбается Лагутенко, оборачиваясь и кусая сладкую нижнюю губу.