***
В вечер четвертого мая этот день настал. Услышав треск грунтовых камушков, так давно не похрустывающих по дороге, парень понял — идут. Стойкость утекала каждую минуту, и когда Петером полностью овладел страх — страх за свою шкуру — он в спешке начал искать укрытие. Первым попавшимся на глаза местом оказался чулан. В каморке было до невозможности тесно: всюду торчали швабры, но уместиться Петеру всё-таки удалось. Недалеко от него расположился шнурок, и, дернув его, комнатушка погрузилась в тусклом свете. Хоть нынешнее его положение не отличалось удобством, что-то определенно ему мешало: нечто врезалось в спину и доставляло неудобства. Потянувшись свободной рукой, парень вытащил книгу. «Эмиль и его сыщики» — было выведено печатным шрифтом на корочке. Погодите: это же его книга! Как давно он забросил её и как на смену ей пришли совсем другие, идейные и важные. Петер не замечает, как из залежавшейся книжки выпало письмо. Наверняка туда его припрятала кухарка Эмма, так и не решившаяся выкинуть. Стоило ему только увидеть бумагу, как в памяти проблеснул парижский друг детства — Аншель Бронштейн, проживающий когда-то этажом ниже. Почему Петер прекратил переписку? Как об этом отозвался друг? Увы, даже если бы ему захотелось, он не вспомнил, но ещё бóльшие волнения не переставали нагнетать. Отважившись он раскрыл конверт и, к своему удивлению, обнаружил крошечную записку. Под тусклым светом лампы, едва освещающим комнатку, он с волнением принялся читать: «Пару дней назад проходил рейд. Маму увезли. Страшно. Слишком страшно, Пьеро. Но с Д’Артаньяном всё в порядке, не беспокойся.Твой верный друг Аншель»
Совесть неприятно укорнула парня. Он ведь совершенно не интересовался, что с ним, всё это время. Жив ли он сейчас? Всё ли в порядке с мамой приятеля и Д’Артаньяном? Петер не знал. Он сам забыл старого друга. Петер плакал: обрывисто, совсем обреченно. Солёные слёзы больно касались тонких порезов на лице, но даже это не волновало парня в тот момент. Он понимал: он — Петер, больше не Пьеро. И Пьеро стать ему уже никогда не получится, слишком запятнали совесть поступки Петера. И тогда он осознал: всех, кто его поддерживал и понимал, он оттолкнул сам. Тётушку Беатрис и водителя Эрнста, которых он выдал фюреру; Катарину — ох, несчастную девушку — бесследно исчезнувшую после происшествия на дне рождении госпожи Браун; кухарку Эмму, которую он обложил ложными обвинениями; Аншеля, которого забыл. Те, кто стали его второй семьёй, были вычеркнуты им самим. Только сам человек вершит свою судьбу, и только он — хозяин своих поступков. Правильно говорила Герта: «Главное, никогда не говори "я не знал". Вот это уж точно будет преступление хуже некуда». И Петер свою вину признает: не станет отрицать причастие, как в последующем это сделает госпожа Рифеншталь, а, если потребуется, отсидит в тюрьме и уж точно не укроется в тени, как герр Бишофф, потому что он такой же — соучастник. Он теперь в ответе. Парадную дверь с грохотом выбили. Петер знал свою участь. Осталось лишь только ждать…