Wallflower

Тихоня. Серая мышь. Синий чулок. Как там её ещё называли этот мудак Паркер и эта придурочная Фло (да, Софи имела полное право именовать так своих якобы лучших друзей)? Так вот знали бы они, что творится в голове у этой «тихони». Софи не знала, когда это началось. Не знала, по какой причине чуть ли не каждый мало-мальски привлекательный субъект мужского пола, попадающий в её поле зрения, вызывал у неё бурю неконтролируемых эмоций. Ей не хотелось банального секса, ни к чему не обязывающей интрижки — ей хотелось стать для человека центром Вселенной. Быть единственной и неповторимой — и неважно, что объекты этих желаний то и дело менялись. Хотя отчего же — Софи прекрасно знала, с чего всё началось. С того самого дня, когда выяснилось, что шантажировали её Паркер и Фло. Да-да, те самые Паркер и Фло, которые так трогательно утешали её после получения проклятого письма, с такой искренней обеспокоенностью разрабатывали план действий, с таким неподдельным интересом гадали, кто мог скрываться за личиной таинственного шантажиста… Ну как же — они ведь делали это ради её блага! Вытаскивали её из зоны комфорта! Помогали осуществить её, Софи, собственные желания! И совершенно неважно, что их жертва (ой, в смысле, дорогая сестра и ненаглядная подруга соответственно) сломалась. Они методично гнули её — прямо как сама Софи время от времени гнула свой любимый гибкий карандаш, которым она рисовала в блокноте всевозможные закорючки. И вот однажды с громким «хрусть!» он разломился на две половинки. Карандаш-то можно купить и новый — а психику новую не купишь. В тот вечер, когда Софи потеряла двух самых — как ей казалось — близких людей, она впервые за долгие годы заварила кофе, хотя раньше всегда пила исключительно чай. Очень крепкий и очень горький — настолько, что рискни она подать такой напиток Миллер, её лицо исказила бы, пожалуй, даже более мерзкая гримаса, чем обычно. Для довершения стереотипного образа не хватало только сигареты — но табачный дым Софи не переносила. Алкоголь она тоже не жаловала, а учитывая, что он сыграл в некоторой степени роль катализатора произошедшего в Лас-Вегасе, твёрдо решила отныне обходить горячительное стороной. Селфхарм… мозг подкидывал Софи уйму натуралистичных картин. И почти всегда в них фигурировали Паркер и Фло, которые врывались в ванную и кричали: «Боже, Софи, что же ты наделала! Это мы во всём виноваты!». На первых порах подобные мысли льстили, однако потом пришло осознание того, что она должна выкинуть этих двоих не только из жизни, но и из головы. Нет, все эти способы никуда не годились. И тем не менее Софи нашла свой собственный. Внезапно обнаружилось, что окружающие её мужчины — не просто отличные друзья и замечательные во всех отношениях люди. Вот почему она не обращала внимания, скажем, на то, какие у Бенедикта красивые глаза? Серо-голубые, как осеннее небо, столь любимое ею. Почему ей раньше не было интересно проверить, какова на ощупь его щетина — колючая она или мягкая? Или взять Митча. Он столько раз лечил ссадины и вывихи Софи, полученные из-за её грации слона в посудной лавке — но с некоторых пор её стали посещать фантазии о том, что ещё умеют эти сильные чуткие пальцы. Диего — это вихрь, это огонь. Софи поневоле задумалась: раз он так темпераментен в танце, то, надо полагать… Природная неуклюжесть побуждала её находить плюсы в танцевально-гендерных стереотипах — слава всем богам, что вести должен он, а не она. И, отдаваясь его рукам, размышлять о том, что недаром сальсу, танго и румбу считают такими эротичными. Ну а Логан… Прежде гипотетические отношения с другом детства казались Софи чем-то вроде инцеста. Однако с некого момента её чувства к нему начали приобретать какой-то абсолютно не целомудренный характер. Даже их традиционные объятия заиграли новыми красками. Софи обладала редким умением разглядывать человека с головы до ног так, чтобы он ничего не заметил. Хорошо быть тихоней — недаром одна из её любимых книг носила такое название. Если поначалу плывущие не в то русло мысли заставляли её по привычке стыдиться и заливаться румянцем, то спустя некоторое время она решила отдаться им без остатка. Она беседовала с Митчем о здоровье Фло (ошмётки амплуа «хорошей девочки» вынуждали её пусть немного, но беспокоиться о своей теперь бывшей подруге) — а ей грезилось, как он заваливает её на стол, сминая груду несомненно важных медицинских документов. Ехала с Бенедиктом (твоим начальником, между прочим, подумай, Софи!) на такси — и представляла, что он сжимает не ручку своего портфеля, а её бедро под юбкой. Купалась с Логаном — а в фантазиях он ласкал её столь же жарко, как и морские волны. Танцевала с Диего — и почти наяву видела, как он прижимает её, уже обнажённую, к стене… Да, прямо напротив панорамного окна — пускай все смотрят и завидуют! В действительности Софи ни на что не решилась бы. И не из-за стеснительности (какая уж тут стеснительность), а из-за страха сделать неправильный выбор. Остановившись на одном, лишиться перспектив, доступных лишь с другим. Нет, секс не был самоцелью — хоть все эти фантазии и подарили Софи множество бессонных ночей. Совсем другого она жаждала, совсем о другом она едва ли не умоляла их всех. Быть нужной. Быть ценной. Быть уверенной, что её не предадут, не сделают подопытным кроликом. Нарисованные богатым воображением картины обнажённых тел только подстёгивали возбуждение, однако рассыпаться на атомы неизменно заставляло одно — слова «моя Софи», произносимые в её голове на разные лады. Бенедикт — её родственная душа. Митч — её ангел-хранитель. Логан — её лучший друг, знающий о ней всё, — за одним исключением. Диего — человек-праздник. Выбрать? Нереально. Бурлящий в крови после концерта адреналин, желание попробовать что-то новое, но главное — отчаянное желание внимания привели Софи в постель к тому, кто посодействовал исполнению одного из желаний. Потом Хаку ушёл, а пустота в душе — вернулась. Или никуда не исчезала? Софи понимала, что падает в бездну. Хотя точнее — хватается за её край, пытаясь удержаться. Она не знала, к чему это приведёт, и могла порадоваться одному — никто не способен читать мысли.