Лучи

      Теплое весенние солнце и прохладный апрельский ветер. Что может быть лучше? Рассвет мягко начинал обволакивать дома, стоящие на востоке. Опалял их рдеющими ласковыми лучиками. В воздухе витали пылинки и пепел. Сигарета постепенно тлела и разлеталась по ветру, что уже успел пробраться и под огромную футболку, свисающую до колен. Металлические балконные прутья приятно холодили кожу, а шероховатый пол кусался острыми зубчиками. Тапочки на нем не разъезжались, напротив ― их трудно было сдвинуть хоть куда-то, поэтому Антон сладко покуривал уже вторую сигарету, словно прилипши к полу.              Папироса была теплой, практически обжигающей, и опаляла длинные пальцы мужчины, стараясь оставить на них два болючих ожога. Дым царапался о носовые пазухи и горло, но ему было все равно, ведь привыкнуть к такому не сложно. Человек ко всему быстро привыкает, особенно к хорошему.       Шаст уже, кажется, вечность живет в одной квартире с Арсением, и они цапаются с поводом и без. Они любят друг друга сильнее, чем им обоим хотелось бы. Хотя бы потому, что нужно работать вместе и не привлекать внимание к мимолетным переглядкам, языкам, увлажняющим пухлые губы, блестящим голубым глазам и суховатым темным волосам. Но съехались они не из-за съедающей их изнутри любви, а из-за двухнедельного карантина, который длится уже больше месяца и не желает заканчиваться.       Москва погружена в нескончаемое ожидание, которое стало уже привычным и даже успокаивающим. Маски и перчатки не раздражают, а создают необходимую дистанцию. Повод, если хотите, чтобы не коммуницировать лишний раз с фанатами.       Попов переехал в Москву, потому что был уверен, что все быстро кончится и придется экстренно снимать новые проекты. Времени на подготовку будет мало. А если он уже здесь ― хотя бы ждать не потребуется.       Но снятие ограничений все откладывают, а больные прибавляются, создавая нескончаемые потоки из очередей в муниципальные больницы.       Антон выдыхает ставший родным для его легких дым и тушит сигарету; огонь, которой уже дополз до фильтра и старался задеть ногти. Он поглядывает на двери и вслушивается в тишину. Еще не встал. Так зачем его будить, верно? Можно простоять здесь еще кучу времени, по крайней мере до того, как солнце войдет в зенит и начнет припекать пшеничные волосы, заставляя пряди покрываться золотом, а на носу взращивая забавные веснушки.       Руки сами тянутся за еще одной сигаретой. Мужчина мягко подцепляет никотиновую палочку из пачки и привычно дергает колесико зажигалки, принуждая ее поделиться пламенем. Зубки захватывают фильтр, и Антон на секунду останавливает дыхание, сам застывает, давая возможность сигарете начать убивать себя. Она быстро поддается и начинает тихонько тлеть.       Шастун затягивается и прикрывает глаза от щемящего удовольствия и тепла, разливающегося по телу. Он глядит на красноватое солнце и старается словить лучи собственным лицом, дабы они попадали в глаза. Звезда еще не настолько яркая, чтобы их обжечь, поэтому смотреть на нее — это что-то волшебное, будто бы то, что не каждый может себе позволить, потому что просыпается на пару часов позже, чем солнышко.       В такие моменты Антон размышляет обо всем подряд. О настоящем, будущем и даже прошлым, которое, казалось бы, уже не вернуть. Но мысли ведь все равно крутятся, а когда начинать их обмозговывать, кроме как на балконе его московской съемной квартиры в семь утра? Кроме как тогда, когда едкий дым попадает в легкие, а выходит через носовые пазухи, заставляя ядовитые пары осесть на слизистых?       Думать иногда больно, но это нужно делать. Особенно, когда ты влюбился в своего коллегу в гомофобной стране.       Импровизатора забавляют его мысли, и он улыбается уголками рта, при этом выдыхая облако. Слышит, как сзади приоткрывается дверь и по полу проходится вибрация, когда на него ступает нога еще одного человека. Антон не оборачивается, продолжая созерцать рассветное солнце и играясь с лучиками. Слышит, как медленные и неаккуратные шаги к нему приближаются, и… если бы он был в одном из хоррор-фильмов ― его бы прикончили, но он не там, а в реальной жизни, в которой просто Арсений наконец-то проснулся и вышел на поиски своего любовника.       Шатен чувствует, как теплое арсеньевское тело огибает его сзади, а длинные пальцы соединяются в замок на животе. Попов положил голову на его спину и, наверняка, прикрыл глаза, спокойно вдыхая свежий воздух, вперемешку с тяжелым дымом. ― Какая это уже? ― спокойно говорит Арс, все так же стоя позади. ― Третья. ― Повод? ― Ты долго не хотел просыпаться. ― Но я ведь уже здесь, ― сквозь улыбку произносит брюнет и тянет руку к папиросе, Антон без сопротивления отдает ее и сразу же оборачивается назад, встречаясь глаза в глаза с Поповым.       Лицо его спокойное и заспанное, на щеке вырисовываются кривоватые узоры ― заломы на чуть отекшей коже, из-за мятой подушки. Волосы не уложены идеально, как обычно, а напротив ― выбиваются в разные стороны, а на затылке, как представляет себе Антон, и вовсе разъехались по разным сторонам, норовя оставить хозяина лысым к пятидесяти годам. На Арсении такая же большая футболка, свисающая еще сильнее, чем у Шаста, и бабушкинские синие тапочки, так удачно оттеняющие его глаза, белок которых покрыт множеством красных капилляров.       Арсений без зазрения совести обхватывает своими тонкими губами антоновскую сигарету и втягивает яд всей грудью, позволяя и весеннему кислороду пробраться в легкие вместе с дымом. В голову чуть ударяет и брюнета ведет, он усмехается самому себе, ведь никогда особо не любил сигареты, обычно являясь пассивным курильщиком. Антон прослеживает каждое движение любовника и каждый дрогнувший мускул на красивом, хоть и помятом, лице, и сам расплывается в улыбке. ― Тебе так не идет… ― говорит шатен и выхватывает из пальцев соседа никотиновую палочку, тут же туша ее о уже познавшую жизнь пепельницу. ― Тебе тоже. ― хмурится голубоглазый.       Они еще с минуту смотрят друг на друга, Арсению сложно это делать, ведь солнышко уже добралось до его светлых глаз и начало прожигать их. Актер щурится и пытается скрыться от лучей за Антоном, но получается плохо, потому что разница в росте у них не такая уж и большая. Шаст лыбится, словно ребенок, впервые завидевший шарик с гелием. Он мягко касается бородатой щеки Арса и проводит теплой ладонью вдоль скулы, продолжая свое исследование к шее и плечику, что прикрыто сползающей футболкой. Попов такой нежный и податливый, такой чувственный и милый, такой любящий и остервенелый. Такой… свой. Родной, обожаемый, завораживающий, прекрасный. Кипучая вязкая любовь разливается внутри Антона, и он просто не может справиться с тем, как из него вырываются эти заводящие до коликов в животе чувства.       У Шастуна даже эпитетов не хватит в голове, чтобы описать то, что он ощущает по отношению к человеку напротив. Он пленен. Окончательно и бесповоротно. И сейчас, на этом балконе он и сам себе не может в этом признаться. Не может признаться, что дотла сгорит, когда позволит себе еще раз обнять его на глазах у десятков тысяч людей.       Арсений распознает все антоновские чувства, ведь ощущает то же самое. Он мило сводит брови. ― Любовь, любить велящая любимым, меня к нему так властно привлекла, что этот плен ты видишь нерушимым. Ад. ― декламирует Попов, цитируя Данте Алигьери. ― А ты никогда не перестанешь это делать? ― Я же актер. ― Баклан. ― по-доброму фыркает Антон. ― Однако же хоть день, хоть час ― еще желал бы здесь побыть. Чтоб блеском этих чудных глаз ― души тревоги усмирить. ― Кто это? Пушкин? ― Ты только Пушкина знаешь? ― рассмеялся Попов, — Это Лермонтов «К Сушковой». А у меня ― «К Шастуну», получается…       Шатен подается вперед для поцелуя, такого нужного им обоим сейчас, но Арс отстраняется: ― Я зубы не чистил. ― хмурится брюнет. ― Плевать. ― выдыхает Антон и снова притягивает к себе возлюбленного, на этот раз он без сопротивления поддается порыву и прижимается к импровизатору как можно ближе, стараясь, кажется, соединиться. Это невозможно, но никого из них это не смущает и даже не вызывает никаких сомнений.       Их глаза прикрыты, лучи весеннего солнца гуляют по телам, освещая процесс, словно софиты, следуя за руками, где бы те не оказались. Шаст опирается поясницей на балконные перила, актер делает то же самое, но ладонями, заключая любовника в своеобразную клетку. Языки переплетаются и танцуют какой-то бешеный танец, возбуждая, маня, играясь. Арсений чуть посасывает пухлые антоновские губы, прикусывает, очерчивает языком их контур, перебирается на шею, а затем и на местечко за ухом, отчего у Антона ноги начинают подкашиваться, он постанывает и норовит залезть холодными руками под футболку Арса. Мнет бока, перетекает на ягодицы и чуть оттягивает их друг от друга, заставляя возлюбленного еще плотнее прижаться. Попов уже жарко целует мочку уха Шастуна, и тот чувствует его глубоки вдохи и выдохи, явно говорящие о возбуждении. Оно разливается по всему телу, подкрепленное огромной щемящей любовью. Разве такое возможно? Возможно разве так сильно любить и хотеть? Хотеть касаться.       Антон первым не выдерживает этой пленяющей их обоих неги и тянет футболку Арсения наверх, актер послушно поднимает руки, а затем поддевает и одежду Шаста, оставляя футболку на нем, но закидывая ее за голову, чтобы та держалась лишь на плечах. Попов, легонько касаясь разгоряченной кожи, чертит линию, словно создавая новые вены, он острым коготком оставляет длинное белое пятно на теле шатена и добирается до резинки боксеров. Секунду вглядывается в зеленые глаза напротив, а затем снова припадает к розовым губам, терзая их, выжимая из этой игры максимум нежности, на которую они оба способны, а они переполнены ею до краев. Пальцами зарывается в пшеничные кудри, легонько оттягивает, придавая терпкости их любви. Свободной рукой лезет в чужие трусы и хватается за член Антона, у импровизатора перехватывает дыхание, но затем он с еще большим напором припадает к губам брюнета.       Теплая арсеньевская рука оттягивает кожу на влажном пенисе шатена, он пальцами задевает головку, проходится подушечкой по уретральной дырочке и чуть толкается туда ногтем. Шастун шипит в поцелуй и только ближе притягивает к себе брюнета. Попов умело мастурбирует чужой член, наращивая темп, а затем сбавляя его, не давая почувствовать подходящий оргазм.       Наконец они отстраняются друг от друга, и Арсений шепчет: ― Повернись ко мне спинкой.       И Антон послушно поворачивается, локтями упирается в перила и немного оттопыривает зад. Арс улыбается такому виду и кладет крепкие руки на бедра шатена, притягивает к себе ближе, заставляя еще сильнее прогнуться в пояснице, и упирает свой член в ягодицы зеленоглазого.       Попов мягко поглаживает спину Шаста, а затем стягивает с него боксеры, заставляя их болтаться где-то в ногах. Две белые аккуратные половинки, словно сочный персик, их почему-то хотелось укусить, но голубоглазый не сделал этого, а лишь уперся пенисом еще плотнее, заставляя их соприкасаться так тесно, насколько позволяла ненавистная ткань его трусов. Актер, придерживая Антона за бедра толкнулся, имитируя секс, чем выбил изо рта возлюбленного тихий стон, затем еще и еще раз. Член шатена сочился смазкой, а он, казалось, был на пределе, силясь не кончить от таких жарких прикосновений и возвратно-поступательных движений. Арсений снова зарывается пальцами в копну волос и, нагнувшись так, чтобы шатен его слышал, проговаривает: ― Потерпи немножко, я сейчас вернусь, ― и испаряется с балкона, прикрыв за собой дверь.       Воздух наполнен вязким возбуждением и страстью. Солнечные лучи все так же гуляют по стенам дома, опаляя все новые и новые участки собой, поднимаясь сантиметр за сантиметром. Шаст видит пылинки, которые легко очерчиваются рассветом, и старается подавить желание, которое его переполняет, но выходит скверно, в мыслях лишь то, как Арсений возвращается назад и они продолжают то, на чем остановились.

Так и происходит.

      Спустя пару минут к нему возвращается брюнет. В руках у него тюбик прозрачной смазки, а сам он уже без белья и с колом стоящим членом. Картина забавная, но Антону не до смеха. Он смиряет горящими глазами любовника, и демонстративно отворачивается, подставляя свой зад.       Попов усмехается и подходит ближе, присаживается на колени, выдавливает на пальцы и анальное кольцо липкую смазку. Шатен вздрагивает от холодка и неожиданного, хоть и желанного, прикосновения.       Указательный палец легко входит в дырочку, и Антон даже не понимает в какой момент смог к такому привыкнуть. Арсений целует его куда-то под лопатку и начинает оглаживать бархатные стеночки изнутри, спустя несколько минут ― добавляет еще один палец, продолжая растягивать шатена под себя, хоть это и не особо нужно, ведь прошлый вечер для них прошел примерно так же, хоть и не на балконе. Попов делает ножницы пальцами, разрабатывает более порывисто и неаккуратно, потому что собственное возбуждение уже скопилось где-то в розовой головке члена. ― Хватит уже, ― постанывает Антон, подергивает задом. ― Тише-тише, ― улыбается Арс и вытягивает пальцы из анального отверстия зеленоглазого.       Он еще раз зацеловывает шастуновскую спину, оставляя последние прикосновение в опасной близости к дырочке. Выдавливает смазку на член, поддерживая свою эрекцию, а затем близко прислоняется к сфинктеру. Чуть толкается, помогая себе рукой и слышит, как Антон тихо шипит, покусывая костяшки пальцев, когда пенис оказывается внутри.       Брюнет не шевелится пару десятков секунд, давая шатену время, для того, чтобы привыкнуть к чувству наполненности, а затем снова делает толчок, вгоняя член на полную длину. Поясница Шаста выгибается, и он становится похож на злую кошку, но быстро возвращается в прежнее положение, когда чувствует давление в зоне лопаток.       Еще один толчок. Еще. Еще. Уже более резкие, отрывистые, создающие похабные звуки, бьющихся друг об друга тел. И Антон привыкает в этому, а спустя пару минут чувствует, как арсов член приятно проходится по простате, выбивая из легких воздух, вперемешку со стоном.       Актеру хочется вскрикнуть от радости за самого себя и за то, что смог добиться этого сладкого стона, и он продолжает движения в том же темпе, раз за разом попадая по бугорку внутри шатена.       Рука Антона сама тянется к члену, когда он понимает, что разрядка близка и Арс позволяет ему это сделать, ласкает бедра теплыми ладонями, легонько царапает спинку и хватается руками за плечи импровизатора, позволяя себе входить так глубоко, насколько это вообще возможно.       Темп увеличивается и Шастун понимает, что еще пара толчков в собственный кулак и он растечется по залитому светом балкону, как сливочное масло, оставленное в комнатной температуре. Так и происходит – Арсений становится еще быстрее и еще развратнее, не контролирует себя и больно пощипывает кожу Антона.       Спустя несколько минут Шастун кончает прямо на железные прутья и в свою руку, за ним следом это делает и Попов, только глубоко в другом человеке.       Их тела, горячие и влажные, по шее брюнета стекает пот, а на пояснице зеленоглазого ― проступила испарина. Но им глубоко плевать на все это: на звуки, запахи и глаза, которые ненароком могли заметить их.       На этом балконе. В этой съемной квартире. В этой жизни. Сейчас есть они, и только они. А что будет после карантина ― уже не важно, верно?