Восход, или Её личная Мигрень

Аня просыпается с трелью в голове – в черепной коробке ремонтные работы. Металлическим шпателем сдирается старая штукатурка; она сыплется белыми песчаными камнями, рассыпается вдребезги, соприкоснувшись с твердой поверхностью. Кто-то настойчиво пытается вырваться, проделав перфоратором несколько дыр в височной области. Горькие попытки звонят в ушах церковными колоколами, посылая звуковую волну по всему телу. Утро начинается с Мигренью. Аня встречает ее с усмешкой. Медленно разминая затекшие мышцы, старается не хмуриться, чтобы не раззадорить сильнее. Аня чувствует, как она притаилась где-то в районе затылка, сев маленьким голубем на жёрдочку из натянутых нервов. Она слышит, как Мигрень зажимает рот маленькой девичьей ладошкой, стараясь сдержать вырывающийся глубинный смех. Аня сравнивает ее со своей давней знакомой, которая бесцеремонно появилась на пороге Аниной жизни. И, повиснув на ней, как обезьянка, хохочет с Аниных потугов ее сбросить, раскачиваясь взад-вперед. Мигрень та, кто обсуждает неудавшуюся личную жизнь за бокалом красного полусладкого. Но не важна ей ни компания, ни качество распиваемого напитка. Стоит сказать, что уходит она точно также, по-английски, не прощаясь. Вот только всегда возвращается. Мигрень приходит, вплетаясь в виски и затылок виноградной лозой. Повесив тяжелые грозди на плечи и шею, она не боится сломать тоненький Анин стан и остаться без новой хозяйки. Мигрень разливается растопленным подгоревшим сахаром, который изначально должен был стать леденцом: сладким, со вкусом детства и наивных мечтаний маленькой глупенькой девочки. Аня снимает ночную футболку, критично рассматривая свое тело, еще раз проверив, что оно идеально. Улыбается отражению, обнажая ряд зубов. Раздражается и скалится. Желание разбить чертово зеркало усиливается. Аня представляет, как ее костяшки проходятся по собственному лицу, отражённому напротив. Она видит красивый витраж, переливающийся в солнечном свете, лучи сжигают Анино отражение, заставляя гореть в мучениях. Дышать становится легче. Аня мечтает, улыбаясь зеркалу.   Вторник. У Ани выходной выпал как раз на майские праздники. За окном приблизительно плюс четырнадцать; сегодня приход весны ощущается наиболее остро. Раньше весна приходила к Ане двадцать восьмого марта. Постучав в окно кошачьей лапкой, она спускалась на подоконник и, кокетливо выставив хвостик, мурлыкала, расхаживая туда-сюда. Ане кажется это таким далеким, что она, честно, начинает сомневаться в действительности этих воспоминаний. Ее восемнадцатая весна стала чем-то обыденным. Аня смотрит в окно, и в горле образовывается противный шерстяной комок, раздражающий слизистую своими многочисленными ворсинками. Аня тяжело дышит: «Будто при пневмонии». Аня опускает ноги на паркет, щиколотки сразу пощипывает прохладным воздухом. Ступни быстро привыкают, а за рутиной Аня не замечает, что ее пальцы почему-то замерзли. В доме не было холодно. … Медаль висит на Аниной шее, она не ощущает ее, кажется, что там ничего нет. Аня улыбается на камеру. Очаровательно, как и всегда. В глазах отражается Олимпийский лед. Он белой кромкой наступает на радужку с целью заморозить взгляд и оставить его навсегда таким же холодным. Аня стоит на пьедестале и чувствует, как тиски начинают сжиматься. Слесарь крутит рукоять, не жалея, закрепляет деталь, довольно рассматривает, готовит для дальнейшей работы. Справа Саша с потекшей тушью, слева Каори прыгает от радости. Где-то Камила глотает слезы. Аня ее не видит. «Наверное, Этери Георгиевна ее увела», – думает Аня и сосредоточивается на пустом месте на трибуне. Мысли уходят с узелками туда, откуда пришли. Аня не хочет медаль. Аня хочет Сашу. Больше всего на свете. Но Саша молчит в их номере, молчит в самолете, молчит, когда Аня ей пишет. Саша молчит целый месяц. Аня устала от бесконечных вопросов о Саше, а сильнее всего от того, что не может на них ответить даже себе. Мигрень начала навещать ее чаще. … Они поговорили в первый раз, когда Саша вернулась из Рязани. Их диалог нельзя было назвать особо содержательным, он таким и не был. Но Аня чувствовала подвижки в их общении и это радовало. Все же она была реалисткой. – Привет. Как ты? – Саша спрашивает первая, Аня напрягается. – Неплохо. А ты как? Саша улыбается вместо ответа. Аня все понимает. ... Аня действует механически, в голове чёткий план, что и за сколько она должна сделать. Спортсменка. Она передвигается медленно, боль усилилась – у Мигрени, видимо, настроение совсем испортилось. Душ. Полотенце. Чистая одежда. Аня выходит из комнаты. Перебирая конечностями так, будто потеряла над ними контроль, спускается по лестнице. Аня ищет черный чай и сыплет заварку до тех пор, пока дно кружки полностью не покроется темными сухими листочками.  Чайник кипит, свистит, плюется кипятком. А облако пара, осторожно выходя из носика, струится к потолку, расползается по углам и теряется из виду. Аня пустым взглядом следит за ним, надо бы ей его выключить, пока семья не сбежалась на раздражающий звук. Аня хочет пролететь над Москвой в полночь, как ведьма, не думая ни о чем. – Ань, что это у тебя чайник свистит уже три минуты? – мама целует ее в щеку и поворачивает ручку на плите.  – Просто что-то размечталась, – наливая воду в чашку, Аня наблюдает, как листики раскрываются, набухают, тают в быстро темнеющей жидкости. – Чем планируешь заняться сегодня? Может сходим куда-нибудь все вместе? – мама смотрит на Аню, ожидая положительного ответа, потому что, ну, это же ее дочь. – Думала позаниматься, как и всегда. Из-за шоу у меня было совсем немного времени подтянуть все предметы. – Хорошо, дорогая. Я люблю тебя, – мама говорит это нежно, ее доченька очень занята, и неважно, что дни, когда они могут провести время вместе, можно сосчитать на пальцах. – И я тебя. … Кубок Первого канала проходит неплохо. Атмосфера позитивная, даже, на Анин взгляд, где-то  излишне. Но, с учетом того, что они пролетели с ЧМ, радоваться было чему. И чем чаще Аня думала о том, как бы она откатала в Монпелье, тем тверже становилась мысль: хорошо, что ее там нет. Аня боялась не справиться. По ее ощущениям, над ней повис Дамоклов меч, и она действительно не знала, когда ниточка устанет его держать и ее, прямо в заросшее темечко, проткнет оружие из греческой легенды. Аня поняла всю трагичность ситуации – она есть то, что ее убьет. Она вспоминает Сашу, крутя каскад, хотя обычно на прыжках ни о чем не думает, но сейчас ее почему-то безумно волнует, смотрит ли Саша кубок. Смотрит ли на нее? Аня хочет верить, что да. У нее есть время еще подумать обо всем, пока никто ее не тревожит. Мигрень напоминает о себе в конце второго дня турнира. Третий день проходит как в тумане. Аня бегает с кубком и мило улыбается на шутки товарищей: «Ань, вот, тебе подарок ко дню рождения». Ей противно. Она вспоминает Сашу. Опять. Мигрень кусает сильнее. Глубокий вдох. Выдох. ... Аня садится за учебники, потирая виски. Не особо помогает. Но надежда, как известно, умирает последней. – Когда же у тебя будет отпуск? – она опускает голову на письменный стол, слегка постукивая лбом по столешнице, поднимает голову и смотрит на учебники, разложенные ровными стопочками. Аня выпрямляется и берет ручку. Шарик мягко скользит по бумаге, вырисовывая красивые длинные буквы. Худенькие, с наклоном семьдесят пять градусов они ложатся на белые листы друг за дружкой, вставая в шеренгу, словно по приказу командира. Аня выводит каждое соединение. По каллиграфии у нее, наверняка, была бы пятерка. Сегодня ей как-то тревожно. Слишком спокойное утро. Медленное. Оно растягивается, как жвачка в руках, раздражает своими пылинками, кружащимися в воздухе. В комнате жарко – оранжерея для цветов, но бутоны отказываются показываться на обозрение божьему свету. Кто-то  сжимает их до появления темных зарубок. Они умирают не раскрывшись.   Мафия странно смотрит на Аню и перестает умываться. Резко вскакивает и идет не слышно, потягивая передние лапы. Расширенный зрачок притягивает к себе. Не понять, что на уме у этого маленького существа. «Ты слишком много знаешь». Аня берет на руки Мафию, запрыгнувшую ей на колени и мешающую сосредоточиться на задаче по геометрии. Аня пытается усмирить Мигрень, тратить последние силы на кошку попросту нет возможности. – Прости, Мафия, в другой раз. – Аня легко треплет кошку за ухом и опускает на пол, поджимает губы – Мигрень решила посадить еще одно семечко. … – Что ты сильнее всего любишь в фигурном катании? – Саша последнее время задает ей очень странные вопросы. Скоро главный старт в их карьере, а Сашу потянула на философию. Она чаще задумывается, взгляд стал каким-то взрослым. Теперь она не похожа на ту Сашу, которую Аня знает уже давно. Но только внешне. Внутри ничего не изменилось. Там все та же упрямая Сашка, однако, к ее известному упрямству подключилась еще и голова. Неожиданное комбо. Кажется, Аня начала восхищаться ею еще больше. – Эмоции. – И все? Аня рассматривает соседнюю лавочку в раздевалке, будто никогда раньше ее не видела, сама себе кивает и улыбается, проводя подушечками пальцев по грудной клетке. – Да. Это все. ... Аня катает карандаш по ладони. Острозаточенный, твердо-мягкий, он выглядит солидно в своем черном костюмчике с белой полоской-бутоньеркой, элегантно торчащей из кармана пиджака. Гордый и красивый до того момента, пока грифель не ломается. Аня точит его ножом. Древесина падает на столешницу вместе с углеродной пылью. Выглядит он теперь ужасно, думается Ане, хотя, это, разумеется, как посмотреть. Стержень заточен еще острее, только держащее его дерево не округлое. Склеенными сталактитами оно держит графит в своих объятиях – опасно, попробуй, дотронься. Аня проводит им по запястью и предплечью, рисуя завитушки серым цветом. «Красиво». Становится немного спокойнее. Аня так устала. Как хорошо, что сегодня не нужно на лед. … Аня не плачет на публике. Не позволяет себе этого. За круглым столом ведут переговоры ее собственные эмоции. Они через споры решают, кто из них сегодня явится людям. Но слезы – это вето. Слезы – нельзя. Только глаза могут слегка заблестеть от переизбытка чувств. А может быть это просто свет, нашедший укромное место, где он может притаиться от любопытных взоров. Аня обнимает в номере подушку. Груз придавливает крепче к кровати, связывая руки и ноги веревками из кевлара. Простыня и одеяло затягивают в болото собственных мыслей, в котором Аня тонет, глотая трясину. Эта ночь обещает стать бессонной. Глаза блестят в темноте, спрятав в уголках лучи заходящего солнца. Ярко-красного, с распыляющимися рыжими пятнами из баллончика уличного художника. Аня до последнего молилась, чтобы закат  поставили на паузу, но жизнь циклична, и ей остается ждать восход, который неизвестно когда наступит. Ту самую ночь она не забудет никогда, ту самую, которую она в первый раз провела с Мигренью. Анины надежды, что последнюю, рассыпались карточным домиком.  … Одиннадцать часов, одиннадцать минут. Одна. Две. Три. Секунды. Аня следит за стрелкой на настенных часах. Своеобразный перерыв от учебы. Она сидела больше двух часов, пожалуй, он не будет лишним. Встает, потряхивая ногами, подходит к кровати и, подвинув Мафию в сторону, ложится рядом. Хорошо. И Мигрень отступила. Глаза закрываются, а еще даже двенадцати нет. Но Ане, кажется, все равно. Ей снится восход.   Аня просыпается, когда на нее что-то прыгает. Четыре лапы врезаются подушечками в грудь, вызывая не очень приятные ощущения. Чей-то мокрый нос тыкается ей в щеку, щекоча вибриссами шею. – Мафия. Ты самая злая кошка в мире, – говорит, но кошку обнимает, а той все мало – она головой терется об руку, пытаясь получить как можно больше ласки. Аня берет книгу, лежащую рядом на прикроватной тумбочке. Тошнота. Жан-Поль Сартр. Аня наткнулась на нее в какой-то статье, ради интереса решила ознакомиться. Ей даже понравилось. Но читать отчего-то тяжело. Странная книга. «Если б только я мог перестать думать, мне стало бы легче. Мысли — вот от чего особенно муторно... Они ещё хуже, чем плоть. Тянутся, тянутся без конца, оставляя какой-то странный привкус. А внутри мыслей — слова, оборванные слова, намётки фраз, которые возвращаются снова и снова…» Аня забывается на время, выпадает из реальности. Не замечает, как почти весь день провела с пустой головой без Мигрени и тревог о завтрашней тренировке. Все проблемы в твоем сознании. Отключи его, и станет легче. … Аня не хочет идти. Желание настолько сильно, что у нее даже появились мысли о симуляции. Но Аня понимает: так дело не пойдет. Она улыбается, расправляет плечи и выходит из комнаты. День проходит неплохо. Мигрень не беспокоит ее ни на льду, ни в зале. Одна из лампочек в раздевалке перегорела. В помещение тускло и тоскливо. Аня переодевается, тая в этом прозрачном воздухе, он рыхлый, как мокрый кашель при бронхите. Обволакивает разгорячённое тело, неприятно обдувая оголенные участки. От сравнения передергивает. Но, видимо, это напрягает только Аню. Остальных девочек, за обсуждением горячих сплетен, мало что интересует. Наверное, помимо соревнований, в спорте самое важное – это обсуждение чужой личной жизни. Да и не только в спорте. Для некоторых это неотъемлемая часть собственной. – Ой, а как думаете Саша и Марк встречаются? – Ну, официальных заявлений они не делали. Да и от них самих ничего толкового не добиться. Аня не знает, кто это спросил, а кто ответил. Она не различает голоса. С трудом застегивает пуговицы. – Спорю, что да. Аня не слышит ответ. Выходит из раздевалки, направляясь к выходу. Папа уже ждет. В голове начинает постукивать. «Мигрень возвращается»,– Аня так думает, да, но сразу же забывает.  –Ань. Саша. Боже. За что сейчас? – Саш. – Содержательно. – Мы же профессионалы. – Я проведу тебя. – До стоянки? – Аня смеется. Странная. То ли она, то ли Сашка, то ли обе. Вот это уже ближе к правде. – Да. Ухаживать нужно красиво и главное правильно. Жесты, знаешь ли, даже маленькие и глупые, ценятся в женском сознании. Саша ухмыляется. Шутки у нее странные. Аня ничего не отвечает, просто выходит из Хрустального и ждет у дверей Сашу. Они не перебрасываются незначительными фразами, как это обычно бывало, только молчат. Или общаются силой мыслей. Аня не в курсе, а Саша и подавно. Аня смотрит на небо. Светло. И дышится, на удивление, легко. «Так пахнет свобода». До машины они вместе не доходят.  Останавливаются в пяти метрах, смотря друг на друга, и сдержанно кивают.  – Мое женское сознание это запомнило. И прощание у них тоже странное.   Позже приходит сообщение от Саши. Обычное «привет», но Аня вдруг начинает волноваться и нервничать. Цыкает сама на себя, пока  открывает чат. 19:21 Саша: Привет 19:23 Аня: Привет Неловко. Они говорили на шоу, в аэропорту, сегодня, но все-таки волнительно. Ане на личную беседу, натянутую, как гитарную струну, больно смотреть. Она бы даже всплакнула, но ей смешно. Истерично смешно. 19:26 Саша: Мои подстригли Лану у другого мастера. Ань, она выглядит такой лысой 19:26 Саша: Серьёзно. Мне кажется я глажу лысого кота (утрирую) 19:26 Саша: Фотография Аня смеется. Лана пострижена короче, чем обычно. У Сашки горе, но Аня знает, что через пару часов она свыкнется и будет говорить, как же здорово чесать собаку за подстриженный бок. 19:27 Аня: Я думаю, ей нравится. К тому же, ты давно говорила, что хотела кота. Твое желание исполнилось самым наилучшим образом – твоя собака почти им стала 19:27 Саша: До слез, Ань. 19:28 Аня: Точка для серьезности? 19:29 Саша: Хотела дописать,  какая же ты засранка, но передумала 19:29 Аня: Быстро поменяла свое мнение? 19:29 Саша: Нет 19:30 Саша: Пришлось бы в таком случае еще кое-что дописывать, но лучше это мы завтра обсудим лично 19:30 Аня: Мне кажется или меня провели. Ты так тонко поставила меня перед фактом 19:31 Саша: А ты думала, зачем я сказала родителям, что Лане пора стричься? А вы  недогадливая, Анна Станиславовна 19:32 Аня: Шах и мат, получается, Александра Вячеславовна 19:32 Саша: Да, Ань. Шах и мат. На этом они обе замолкают. Аня, потому что ей нечего сказать, а Саша, потому что она сказала все, что планировала. Ей нужно поговорить с Аней. А раз они договорились, значит, им остается только одно – конструктивный диалог двух взрослых людей. … Ане как-то паршиво. В голове гудит, звенит, вопит. Ломом протыкает насквозь ее картонные стены. Снова за окнами белый день, День вызывает меня на бой, Я чувствую, закрывая глаза, Весь мир идёт на меня войной. Аня поет на весь дом. Отражение сгорает, не оставляя пепла. Маргарита летит над Москвой. … Как-то банально, что разговор был в раздевалке. Совсем уж. Но идти в другое место просто нет сил. – Ань, я сейчас хочу много чего тебе сказать. Выслушай и ничего не говори. Ну, ты поймешь, когда я закончу. Аня только кивает. – Знаешь, это было больно. Очень. Невыносимо. Желание дальше катать исчезло, но оно как исчезло, так и назад пришло. Бум. И ничего нет. Но после этого «бум» стало легче. Я выпустила все, что накопилось. И мне даже кажется, что все оно и к лучшему. Но у тебя все не так. У тебя после взрыва идет не облегчение, а разборка с последствиями и с самой собой. Ты загнала себя в рамки, а это делать не надо. Ань, я горжусь, что смогла показать всем на Олимпиаде на что я способна. Гордись и ты. Аня слышит, как Саша глотает слюну, предварительно погоняв ее по рту. Волнуется и пытается подобрать правильные слова. –Я знаю, как на тебя действительно влияют чужие слова. Я хочу сказать, что тебе самой было бы легче, если бы ты перестала быть для всех «самой идеальной». Просто попробуй. Не держись за это. Аня не сдержала обещание. – Так помоги мне. С тобой я могу быть любой, – молчит, может закончила, а может и нет. – Мне нравится, что можно быть смешной, распущенной и не играть словами. – Это безумно романтично, но если ты хотела зачитать мне стихи, могла выбрать что-то позитивное. – Оно позитивное. – Ага. Прямо, как наша жизнь. – Вот именно. Аня круговыми движениями проводит указаталельным пальцем по коленке. Слева направо. Поднимается выше, царапает ногтями бедро через ткань спортивных штанов. Тишина подталкивает вперед, просит не оглядываться. – Саш, я устала. – Я знаю, вижу. – Саша кладет руку Ане на плечи, поглаживает спину поверх майки. У Саши руки теплые, мягкие. И пахнут кремом. Фруктовым. Сладким. Ане нравится. – Саша. – Что? – Я прошу тебя: поселись в моей голове и не пытайся выбраться. Больше не пытайся. Саша ничего не понимает. Совершенно. Но Аня знает о чем говорит, а Саша выполнит просьбу. Может же. – Внимание всем тараканьим постам! Собирайте вещи! Мы переезжаем к Ане. С концами. Навсегда. Аня утыкается носом Саше в шею. – Можете и без вещей. Главное – поскорее. Они сидят на лавочке в раздевалке, пропахнувшей женским одеколоном и дезодорантом. Сейчас – лучшее время. Рыжие лучи скачут по щекам. Дорожками мелких шажочков аккуратно, на цыпочках, ступают по коже. Аня закрывает глаза. – Кажется, солнце взошло. – Да, Ань, взошло.