Боязнь одиночества

Время — самый лучший садист. Маньяк-спаситель, парадоксальный и самовлюбленный. Хозяин положения, господин людских душонок. Любитель забирать у своих подданных-рабов унции жизни, даря прах счастья. Плетет кружево иллюзий, что гниют в глазах его каждой жертвы, что романтично зовется узором радужки. Больница. У большинства это слово вызывает обонятельные ассоциации с хлоркой и яркой белизной. И будут отчасти правы, но несовершеннолетний пациент хорошо успел прочувствовать главный фактор этого места. Одиночество среди вроде как заботливых медсестер и врачей. Оно едкое, оно гулкое, оно бьет под дых. Весь дружелюбный персонал делает лишь вид, что ты им хоть как-то интересен, что ты для них особенный. Смешно, ведь по мимо тебя, такого убогого, есть еще сотня-другая. Он понял, почему в некоторых странах белый — похоронный. Он выжигает глаза, он въедается в сетчатку, оставляя разноцветные пятна под закрытыми веками. Хочется выдавить себе глазные яблоки! Ты будто бы уже на небесах, где-то в извращенном раю. Его палата чистая, больница имеет хороший достаток, чтобы сделать себя под клиентов. Чтобы им захотелось еще себя калечить и приходить, оставаться подольше. Без телефона и доступа в интернет — считай, забыл, какой сейчас день и год. Беспомощный и брошенный. Время вновь растягивает кровеносные жилы и завязывает нервные узлы. Чувство потерянности и ненужности даже близким, которых нет сейчас здесь, грызло изнутри. Тихо и незаметно, искусно-инородно. Личинки-гусеницы стремительно пробирались под кожу. Чувствуются их миллион игольчатых лапок, что впиваются прямо во влажное мясо. Они жевали миллиардом маленьких зубов, но с наркозом, чтобы когда он почувствовал их, было уже поздно. Они будут глубоко в нем, пробираться дальше, выше, в душу. Их уже не достать? Нет! Это не так! Парень знает, что его любят, что он нужен родным, ведь именно они убедили его заняться своим здоровьем! Они любят его, они заберут его отсюда, как только придет время! Он нужен им, нужно только дождаться, не переставать верить! Проберется под кожу пальцами, поймает каждое сомнение, не даст разрастись чувству ненужности! Раздавит страх-опарыши, чтобы не посмели отложить в его мозгу яйца. Казалось бы, почему он себя так чувствует? Он совсем не один в палате! Рядом, у окна, лежит мужчина с перевязанным лицом и капельницей. Парень даже не запомнил, как его зовут. Но второй пациент постоянно молчит и не двигается, может, даже парализован. Медсестра сказала, что у него была какая-то злокачественная опухоль, которую прооперировали. Не говорит он то ли из-за инсульта, то ли он вообще немой… Парнишка старается не смотреть в его сторону, особенно когда меняют бинты. Он закрывал крепко глаза, но образ окровавленного лица со свежими швами не забыть. Незнакомец постоянно молчит, даже дышит тихо, не двигается. Парализованная кукла. Парень боится стать таким же беспомощным и никому ненужным, соседа по палате же совсем не навещают! Или он живет один? Не помнит… Это неуютное молчание давит на нервы, раздирает сознание в труху, как короеды. Почему эта тишина так мучает? Вроде раньше ему всегда хотелось, чтобы все отстали от него! Почему сейчас так тяжело? Сцепляет пальцы в замок. Крепко, прижимает руки к груди. Смотрит на белый потолок, чистый и ровный. Не тикают даже часы. Сколько на них не смотрел — всегда одно и то же место, словно они сломаны, но нет, это он так сходит с ума. Двери закрыты, стены толстые, не слышно звуков шагов за ними. Чем больше вглядывается в потолок, тем отчетливее кажется, что он расплывается, двигается, как морские волны. Перед глазами слегка плывет. Кажется, он слышит океан, как из ракушки? Или опять артериальное давление поднялось? Так паршиво на душе… не с кем поговорить, даже когда вокруг люди! Чувствуется, как им всем плевать, как они лживы за своими улыбками и заботой! Создают иллюзию того, что ты всем безразличен, когда хочешь быть нужным, и следят за тобой крокодилами, когда хочешь быть в одиночестве! Общение — только в своей голову, в слух — нет, нельзя, невозможно. Это не твой голос, не твои связки, не твое дыхание! Жмуриться — хочется сжать себе артерию и поспать несколько часов без смрадного чувства… чего-то! Чего-то так не хватает внутри, для спокойствия, для радости, для уверенности… но это «что-то» ловко скользит червем меж мозговых извилин, насмехаясь над тщетными попытками поймать, сжать до кровавого-мясного взрыва. Слышится гогот с грудным слезным воем. Распахивает глаза с пониманием того, что не прошла и минута. Оказывается, сходить с ума так элементарно… На белых волнах появляются потолочные крабы. Разных размеров и, вроде, цветов. Они множатся и множатся, увеличиваются из точки в целое окно. Ползают, мельтешат, сливаются во что-то мерзотно-однородное. Волны усыпаны ими, живые, двигают клешнями и лапками, заполняя пространство вокруг. Скрежет их лап сдавливает виски. Кажется, он тонет? Они смотрят на него своими черными блестящими бусинами… Осуждают? О чем они все думают?! О нем?! Они смеются?! Они хотят его сожрать?! Крабы спускаются по невидимым прочным нитям, как пауки, двигаются по нему острыми сегментами, впиваются в кожу, как крюки, натягивают на себя, разрезают, заставляют кровоточить. Больно… как же больно! Они разрозненно шепчут о том, он один, никому не сдавшийся сопляк. Бельмо и проблема! Сам себе не нужен! Смешно и стыдно! Он чувствует, как они бегают по нему, пытаются раздавить холодными панцирями, но не может сдвинуться. Парализован?! Выдыхает, понимая, что все то время задерживал дыхание. Под кожей колются их бесчисленные лапы, от звона в голове не сразу понимает, что в палату кто-то зашел… ха, «кто-то»! Конечно, это только медсестра! Взглянув на миловидную пышку, но с рябым лицом, парень мысленно рисует на ее коже и одежде бессмысленные линии. Потому что скучно, потому что просыпается мерзкая надежда, что она поможет. — И как наш мальчик поживает? — ее вопрос доходит с опозданием. Не хочется ничего отвечать, ничего слышать! Оставьте в покое! — Готов к операции? Не бойся так, все будет хорошо! У хирурга золотые руки! Конечно, все так будут говорить. Мальчишка понимает, что она из лучших побуждений, но от них так тошнит и хочется беззвучно рыдать… — Да, только маме хочу написать, — говорит почти одними губами. — Конечно, конечно, вот! — медсестра достает мобильник пациента, чтобы тот написал своей родительнице. — Операция будет на минус первом этаже, — улыбнулась она. Парень почти с трудом написал. Пальцы будто онемели. Он с самого прихода сюда не брал в руки телефон! Приятная легкая тяжесть, знакомые вибрации, что-то родное. Пишет матери, но до нее не доходит сообщение. Хотя так хотелось взвыть побитым псом, что сообщение не дошло! Злость смешалась с чувством отчаяния. Так хотелось прочитать строчки от любимого человека, по которому он так скучал! Не чувствовать одиночество, увидеть, как мама волнуется, как желает ему хорошей операции, как говорит, что все будет хорошо и она вернется за ним… — Не ловит… — потрескавшиеся губы болят и рвутся, пальцы сильнее сжимают телефон. Возгорается раздражение, хочется со всей силы кинуть его в стену, чтобы разбился, как его надежды! — Ох, мне жаль, в палатах действительно плохая связь, — искренне сочувствует медсестра, видя подавленность на сером лице парня. — Но не волнуйся! Как только телефон окажется в кабинете главврача, то сразу близкие увидят! — опаять улыбается, так ярко, что его тошнит. Хочется порвать ей щеки и зашить рот в премерзкой гримасе. Смотрит на ее протянутую руку. Хочет забрать последнюю ниточку из этого белого ада. Ждет пару мгновений, словно в надежде, что не заберут телефон. Глупо и бессмысленно, поэтому приходиться отдавать, хотя до последнего пальцы сжимали корпус мобильника, умоляя не забирать последнее. Когда руки пустеют, брови сами идут на излом, но дружелюбие медсестры заставляет подняться, ведь «скоро конец». Идя по просторным коридорам, парень чувствовал, как с каждым шагом уходят силы. Он в любой момент мог упасть на колени, если бы в ногах не были вставлены метафорические палки для равновесия. Днем больница напоминает просто тоскливое и унылое место, ночью же… живой лабиринт, который словно меняет свои тупики по одному лишь желанию. Люди здесь будто лишние. Они смотрят на него? Хотя нет, он никому не нужен. Тогда почему видит их глаза на себе? Смеются? Издеваются?! Конечно, бедный пациент такой жалкий… Нет! Это не так! Все будет хорошо, он нужен! Своей семье и, главное, себе! Каждый свой шаг сопровождался почти провалом в памяти. Пациент не запомнил, как его посадили на операционный стол, какие вопросы ему задавали. Проснулся только когда на лицо одели маску и пустили газ. Страха не было, наоборот, он расслаблял, скоро заснет и проснётся где-то дома, здоровый и счастливый… Но он не засыпал. Местная анестезия? Разве на такое был уговор? Почему он не засыпает? Почему врач достал шприц и поднес его к лицу? Нет… нет! Парень не чувствует тела, сердце забилось чаще, но он мысленно пытается себя успокоить, ведь не почувствует боли! Взгляд вцепился в поблескивающую стерильную иглу, которая прокалывает упругое глазное яблоко, резкая боль охватила всю лобную долю. Глаза мгновенно покраснели, как у пьяницы, и налились слезами. Крик будто не его. Дикий и низкий. Страх окутал сознание и резко сжал, как тряпичную куклу. В кровь вместе с каким-то веществом из шприца поступил адреналин. Непривязанный мальчишка вырывается, скидывая с себя аппарат. В жженных глазах рябит, все размывается, в голове гудит от ужаса, а ускоренное сердце разбивает грудную клетку. В черепе слоняются свербящие мухи-тараканы, жужжат и мешают сосредоточится. Панически ищет дверь, мысль одна — сбежать! Звуки доходят с опозданием, это злые звуки, яростные голоса. Смешиваются в какофонию, из которой устрашающим салютом выходят обрывки фраз: не дать сбежать, схватить, связать, вколоть еще больше… Сознание плывет, но воля к жизни сильнее! Вскакивает на ватные ноги, понимая, что время на секунды! «Сейчас его поймают, сейчас его поймают!» — бьется в конвульсиях отчаянная мысль, которую парень быстро отбрасывает, видя поблёскивание на операционном столике. Скальпели! Они помогут! Пациент хватается за них, сгребая в охапку, чтобы кинуть во врачей, но острейшие лезвия впились в мясо кистей, разрезав сухожилия. Его руки пронзила острая боль, пальцы перестали работать, повиснув обрубками. Кровь стремительно стекает с рук, пачкая все вокруг. Больно, больно, почему так больно?! Почему не получается сбежать?! Его тщетный побег прерывают ударом в солнечное сплетение, которое проходиться молниеносным спазмом по всему телу, мышцы сократились, заставляя тело согнуться и ослабеть. Парня подхватили и рывком усадили обратно, почти что кинули. Его, заливисто кашляющего, зажали всей массой нападавших, а потом крепко зафиксировали конечности, чтобы больше не вырывался. Пациент продолжает кричать и из последних сил вырываться, но взрослые были сильнее. Двери заперты, стены толстые, никто не услышит… К нему вновь подходит главный хирург, который в этих боях не участвовал и остался чистым, со шприцом. Сердце боязливо стучит, тело болит и немеет. Вновь вводят что-то, отчего крик застывает где-то в глотке, язык прилипает к нёбу… этого не должно быть! Все горит! Как же больно! Яркий свет прожектора слепит, мутные фигуры в халатах. Хирург, чье лицо нельзя было разглядеть за маской и слезами, достает скальпель, окровавленный, тот самый, которым парень хотел защищаться, будто в насмешке. Он без наметок начинает резать парню лицо. Почему лицо?! У него же нет опухоли! Легкое нажатие — и лезвие проходит защитный слой человеческого тела. Боль невыносимая, острая, режущая, пробивающая на истерику, но все это сражение теперь происходит лишь внутри парня, лишь в его голове, в подсознании. Собственный истошный вопль разрывает черепную коробку по швам, но врачам все равно, они слушают команды главного. Пациент чувствует, как скальпель срезает нервные окончания, которые посылают разряды тока, как оголенные провода. Горячая кровь смешивается с горькими отчаянными слезами. Не помогает закрывать глаза, реальность остается прежней. Жуткой, мерзкой, неисправимой. Страх только бил под дых, не жалея свою жалкую жертву. Что с ним хотят сделать? Почему все так случилось? Чем он это заслужил?! Время — как раскаленные спицы, что засаживают ему в мышцы, сорвав кожу, и сложив в специальный контейнер. Он подопытный? Он — материал для нуждающихся? А ему кто поможет?! Неужели родные так его ненавидят, что согласились на все это?! Они знали?! Они этого хотели?! Он им совсем не нужен?! Вой сотрясывает грудную клетку, в которой сердце учащенно и аритмично стучит, пуская по сосудам ужас, парализуя. Эмоции смешиваются, захватывают, утягивают… хочется домой, хочется сбежать! Но парень может только смотреть на то, как его жизнь превращается в мясистые ошметки. Силы вновь появляются! Вырывается, срывая ремни вместе с кожей на запястьях, бьет каждого врача, что с ним такое сотворил, срывается в бега, проносясь по коридорам, оставляя ручьи крови, как подбитый зверь… но все это лишь в голове, лишь в голове, несбыточное желание мучными червями грызет его и чавкает, пуская розовые пузыри и урча в его пульсирующем мясе. Осознание накатывает неотвратимостью. Все тщетно… зачем бороться, когда не нужен родным? Он не нужен даже себе, нет смысла… пусть все течет так же стремительно, как его алая металлическая жизнь. Ничего уже не важно, как бы он не пытался, будет также. Все бесполезно! Бессмысленно! От боли и потери крови парень терял сознание, но его вновь возвращали в реальность, в которой ему не хотелось быть. «Оставьте меня в покое…» — мысленно плачет подопытный, беззвучно умоляя через окровавленный взгляд, полный слез и сломленности. Как же хочется, чтобы обняли и успокоили, кто-то теплый, но его обязательно обманут, как та мерзкая медсестра! Она говорила, что все будет хорошо! Она врала! Мерзавка, лгунья, как же он ее ненавидит, он ей доверился! Время — лава под ногтями, сочиться густой светящейся массой между ребер, сжигая все на своем пути. Сейчас оно совсем не лечит, только усугубляет. Кости становятся вязкой субстанцией, изнутри превращается в бульон. Тошно, как же тошно! От всего: ситуации, беспомощности, несправедливости, себя! Приходит в сознание уже в какой-то темноте. Сознание постепенно собирается в кучу, давая понять, что боли больше нет. Как нет? Значит, его ждет еще что-то хуже боли?! С ним ничего уже хорошего не случиться! Первая мысль — ослеп, но тьма сгущается и светлеет, в ней плескаются и летают цветные пятна разного размера. Значит, глаза на месте? Голова пульсирует, пытается подвигать пальцами, но те плотно перевязаны. Приходит понимание, что он сейчас в сидячем положении. Почему? Что случилось? Его отпустили? Тело все равно не чувствует, но также не чувствует оков. неужто все закончилось? Что с ним сделали?! Куда его везут?! — Здравствуйте, Вы кого-то навестить? — спрашивает ласковый женский голос, который заставляет вздрогнуть. Так неожиданно громко, прямо за спиной. Но вопрос явно адресован кому-то другому. — Добрый день, да вот сына хотела… — с грустью выдыхает вторая женщина, заходя в лифт. Такой знакомый голос, тембр, интонация… узнает даже по шагам. «Мама!» — сердце трепетно задрожало, зазвенело в груди от счастья встречи. Парень пытается двигаться, мычать, чтобы его заметили, однако он ни на что не способен. Даже имея силы, он потерял возможности. Нет! Нельзя! Надо бороться, спасение так близко! Его должны забрать, спасти! — Он мне перестал писать и звонить, хотя я столько сообщений уже отправила! — всплакнула женщина, смотря на экран телефона, где они обычно переписывались с сыном. Она даже не догадывается, что он так близко. Она смотрит на него, забинтованного незнакомца в инвалидном кресле, с жалостью, даже не представляя, что тот мысленно кричит о спасении. «Мама, забери меня, спаси!» — продолжал отчаянно кричать парализованный, чувствуя ужас. — Ну, Вы же знаете, у нас правила не давать пациентам так часто телефон, — сочувственно произнесла медсестра, сжимая ручки кресла на колесах. — Но Вы не волнуйтесь, как только Ваш сын сможет, он Вам сразу напишет! — попыталась подбодрить женщину мягкой улыбкой. — Да, Вы правы, — согласилась с тоской мать. — Просто я очень волнуюсь, я ведь так его люблю. Но в последнее время у нас что-то никак не получается… — Все будет хорошо, главное верить! — заявила девушка. — Спасибо, — улыбнулась уголками губ дама, немного поверив в свои силы. «Мама, пожалуйста, догадайся!» — вопит во всю глотку пациент, умоляя родительницу почувствовать подвох, потому что он бессилен, он не может бороться! — Простите за вопрос, но что… с ним, — с заминкой интересуется посетительница, скосив взгляд в сторону перебинтованного. Надежда вновь возродилась в груди парня, засияв пламенным кострищем. — Обычная опухоль, — повела плечом медсестра. Врет! Нагло врет! Выходит, ему тоже врали, рассказывая о пациенте в его палате?! С ним также поступили?! — Я как раз веду его в палату, нужно перебинтовать. — Сочувствую… — произносит на выдохе женщина, пожалев этого незнакомца. — Но главное, что все обошлось и он будет теперь здоровым! — Верно, — кивнула девушка, пока пациент пытался докричаться, бился мысленно в конвульсиях, внешне оставаясь спокойным. — Я как раз веду его в палату, чтобы перебинтовать. С этими словами двери лифта открываются, и девушка выходит с коляской. Сквозь бинты просачивается кровавая дорожка, которая казалась раскрытым швом, но на деле это были слезы. Беззвучные, жалкие, беспомощные. Они ничем не помогли и не помогут! «Нет, нет, нет! Пожалуйста, мама, не уходи, не оставляй меня, я не могу один!» — продолжал кричать во все онемевшие связки с зашитым ртом. — «Мне нужна ты, умоляю! Я не справляюсь!» Женщина, выйдя из лифта, провожает пациента, пока не пришло оповещение о сообщении. Она тут же бросает все внимание на экран телефона. Сердце запело, когда ей написал сын, но затем оно боязливо вздрогнуло, сжавшись. Он написал, что его собираются оперировать на минус первом этаже. — Но здесь нет подземного этажа… — одними онемевшими от ужаса губами прошептала родительница, сглотнув. Сразу стало так холодно и боязно. В душу закрались сомнения, словно тысячи иголок для инъекций. По всему телу проелся пугающий морозец. Ее взгляд вновь вцепляется в удаляющуюся фигуру медсестры с колясочником. Ей захотелось позвать незнакомку, но фраза обрывается на полувдохе, поскольку пара скрывается в дальнем кабинете. Зачем громко кричать, тут же люди могут спать! Но… что делать ей, растерянной женщине? К кому подходить, кого спрашивать о том, где ее сын? Она вновь взглянула на сообщение, чувствуя внутреннюю боль, даже не догадываясь, что только что встретилась с сыном, который молил ее спасти его. Он готов бороться, готов! Только дайте шанс! Еще один! Хотя бы один! Но его встречает кабинет, где ждет улыбающаяся безнадежность, что готова крепко обнять и защитить ото всех…