Яблоки и мёд

      — Да тебе просто слабо!       Забраться в сад и украсть яблоко у старика, ветерана отшумевшей совсем недавно войны, о которой шептались взрослые и следы которой Нэт с друзьями иногда находила на взрытом едва присыпанными и заросшими траншеями — словно крупные бугристые шрамы на земле — поле за деревней, где ребятишки умудрялись находить отстрелянные гильзы, части металлической обшивки и много чего ещё, из того, что взрослые запрещали брать и ругались, если обнаруживали у детей? Нэт считала, что её в принципе, невозможно было взять на "слабо": потому что ей никогда не было "слабо" сделать что-то. Едва возникало новое испытание или дерзкий поступок — она всегда была первой готова его совершить.       Нэт родилась уже после войны, а потому несмотря на то, что явственно могла ощутить неостывшую тревогу и печаль в мирном течение жизни вокруг себя, она не понимала, почему все так боялись и чего, самое главное, боялись.       Даже дедушка Джон, у которого она гостила каждое лето по настоянию родителей, лишь отмахивался, когда она пробовала спросить его о войне.       — Не о чем тут разглагольствовать, юная леди, — проговаривал он с нажимом, словно пытаясь раз и навсегда закрыть эту тему для них, и в такие мгновения тёплый приятный голос дедушки, так похожий на мёд с его пасеки, становился холодным, как сталь, и неприятно резал слух. — То было сплошное убийство ради убийства, жесткость ради жестокости. И хорошо было, что палачи не умеют ковать, ибо вряд ли у настолько криво-спаянного мира было бы будущее...       После этих суждений дедушка Джон обычно замирал с сотами, не обращая внимания на стекающий по пальцам мёд, и глядел куда-то вдаль, будто сквозь свои воспоминания: губы его, обветренные, испещрённые крохотными трещинками, сухие и шершавые, но такие тёплые — Нэт знала; он её в лоб на ночь иногда целует, когда считает, что она хорошо себя днём вела, — сжимались в кривой шов на непроницаемом лице, всё ещё красивом, даром что безжалостное время оставило на обострившихся скулах и в ямочках под глазами неизгладимые морщинки, а в густых тёмных бровях редкие седые волоски.       Но, если дедушку Джона дети в деревне любили и с удовольствием за мёдом к нему приходили, то к старику в светло-розовом облупившемся доме относились с подозрением.       Мало кто его видел, но обсудить хотел каждый.       Близнецы Ник и Нил рассказывали, что это был грузный одноногий моряк, который потерял ногу на войне не то по колено — исходя из слов Ника, — не то по самое бедро — если доверять словам Нила. Дженни, рыжеволосая девочка лет тринадцати, которая была на два года старше самой Нэт, шёпотом сообщила как-то раз, что хозяин облупленного дома и заросшего огромного сада, был артиллеристом, и, скорее всего, был очень злым — потому что она один раз слышала, как он говорил на том-ужасном-языке-который-мама-сказала-что-принадлежит-дьяволу, и говорил он на нём складно, без колебаний, с неизменным, отрывистым, будто "слова рубишь", акцентом. А пятнадцатилетняя Тэн Накамура, обособленно живущая в особняке на холме за пределами деревеньки со своими родителями, прищурив странные раскосые глаза, с усмешкой увещевала, что приезжий старик — беглый японец, скрывающийся за военные преступления. Нэт не совсем понимала, что этим хотела сказать Накамура, но вроде как это должно было значить, что старик из дома, возможно был родом из той же страны, что и сама Тэн. Остальные дети и больше того болтали...       Нэт не верила во все эти небылицы. Разве, что чуть-чуть, и то — в самую малость — о загадочном доме и его обитателе.       Однако желание доказать всем этим оборванцам, что её нельзя взять на "слабо" или напугать каким-то "старым чудищем", брало вверх над волнением и испугом.       Поэтому вечером того же дня, когда они с ребятами поспорили под неодобрительные покачивания головы Тэн, Нэт пробралась в чужой яблоневый сад через высокую каменную ограду, увитую плотными каскадами лиан вьюнков.       В самом саду, укутанном первыми тенями наступающих сумерек, было прохладно и пахло сразу всем понемножку: и влажными листьями, и яблоками, и отсыревшими брёвнами. Шурша ногами по едва подстриженной траве, Нэт сноровчато огляделась, примечая удобные изгибы веток того или иного дерева, поводила носом из стороны в сторону с недовольством, и для более скорого завершения своей операции "Х" поспешила к старой извилистой яблоне, сгорбившейся у самого забора.       Сам дом — высокий, некогда явно бывший уютным и величественным, наполненным жизнью и, наверняка детским смехом и размеренными беседами взрослых, сейчас хранил какое-то неясное печальное молчание, не нарушаемое даже шелестом изумрудных крон.       Нэт нахмурилась, сведя тёмные бровки к переносице, и замерла, придирчиво оглядывая задний дворик с широкой верандой с резными столбиками и черепичным навесом. Деревянный пол был усыпан сухими скукоженными листьями, явно оставшимися здесь с прошлой осени, у нешироких потемневших от времени и многих дождей — частых гостей Вичбриджа — ступеней стояли прислонённые к стенке потрёпанные садовые инструменты: тяпка с кривой ручкой с облезшей струпьями краской, короткая мотыга, погнутые грабельки и ржавое ведро с перекинутой через бок, непонятной, серой тряпкой.       Нэт медленно повернулась к величавой яблоне с изогнутым стволом: во мховых зарослях на коре перед личиком девочки ютились бисерной россыпью капельки воды, чуть посверкивавшие в неярком догорающем мареве заката, мимо прополз муравей, а крупная божья коровка силилась не то взлететь, не то поудобнее усесться на зелёном ростках, неуклюже перебирая лапками.       — Кто ты и как сюда пробралась?       Нэт резво обернулась.       На крыльце стоял опираясь на витую бронзовую трость высокий стройный мужчина: у него были длинные до плеч тёмно-шоколадные волосы без единой белоснежной пряди. Рубашка цвета слоновой кости была слегка помята, её рукава, закатанные до локтей, были потрёпаны, но, как и тёмный синий жилет, она выдавала в своём владельце заботливого аккуратного человека. Изумрудные глаза смотрели на неё ясно, без злобы, а пергамент кожи хрупкими морщинками собирался на его скулах и вокруг уголков губ.       Тот, кого ребята, описывали как страшное чудовище, на удивление выглядел слишком обыденно и совсем не жутко даже.       Владелец сада сделал неуклюжий шаг, прихрамывая и тяжело опираясь на трость, и солнце осветило его лицо, позволяя подробнее рассмотреть черты. Нэт запоздало подумала, что возможно это и было главной ошибкой героев, когда они шли в логово к старому чудищу, — думать, что у монстра со временем выпадут зубы и слезет шерсть, что он одряхлеет и ослабнет. Настоящим чудищам много не нужно: достаточно ослабившего бдительность героя и всё ещё сохранившихся и тщательно сберегаемых когтей, которые находят нужный момент, чтобы закончить кровавую расправу...       — Разве родители не говорили тебе, что красть — плохо? — безжалостно спросил он. Нэт опустила голову.       — Я в курсе, — пристыженно процедила она сквозь зубы. — Мой дедушка живёт в конце улицы в синем домике, вы можете потребовать у него наказать меня. — Нэт порывисто развернулась, уже собираясь взлететь по веткам обратно на ограду, чтобы покинуть место своего несостоявшегося преступления, как её резво окликнули.       — Подожди! — мужчина поспешно подхватил со стола веранды крупную стеклянную миску, и, с трудом ковыляя, направился к ней.       Нэт настороженно следила за ним, с хмурой недоверчивостью изучая то хромую походку, то сильные загорелые руки, то тёмные красивые волосы, что колыхались при ходьбе.       Мужчина приблизился к ней и замер на расстоянии трёх шагов: он мягко полуулыбнулся и протянул ей стеклянную посудину, и едва Нэт протянула руки навстречу, как прохладное съестное вместилище оказалось в её маленьких ладошках. А потом, раньше, чем девочка успела понять, в миску опустилось румяное сочное яблоко, поблёскивающее на солнце жёлтым налитым боком. И ещё одно. И ещё.       Мужчина снимал с веток только самые спелые и аппетитные яблоки и щедро складывал их в миску в руках недоумевающей Нэт. Изящные длинные пальцы с ухоженными ногтями, пахнущие кремом, выдавали в нём человека какой-то тонкой работы: Нэт сомневалась не чинит ли он часы или не реанимирует ли какие-нибудь пианины?       — Меня Джим зовут, — как бы между делом осведомил странный владелец яблоневого сада, и изумрудные со смешинкой глаза обратили свой взор на неё. — А тебя?       Нэт угрюмо промолчала, насупившись. Даже головой мотнула в противоположную сторону, показывая тем самым, что не собирается отвечать на вопрос. В глубине души она подумала, что вот, теперь уж точно, мужчина почувствует неловкость, однако Джим лишь глухо усмехнулся.       Нэт от шока даже забыла про притворную хмурость и резко вскинула голову, чтобы увидеть доброе улыбающееся лицо: из-за его улыбки и без того солнечный вечер, кажется, стал ещё ярче.       В молчании прошло некоторое время, за которое тарелка в руках Нэт успела заполниться целиком.       — Вот, держи, — Джим водрузил последнее яблоко на вершину небольшой горки, собранной в стеклянной посуде, и, заговорщицки понизив тон, будто рассказывал какой-то секрет, сказал: — Признаться честно, эта миска совсем не хороша: она громоздкая и неудобная, так что если я больше её не увижу — что ж… Однако я был бы рад, если бы ты вернула её мне как-нибудь: эта старушка многое пережила, и я хотел бы сохранить её.       Нэт подумала, глядя на миску с яблоками в своих руках, все ли старики столь сентиментальны по отношению к старым вещам?       Джим не стал дожидаться ответа от девочки: неловко прихрамывая на правую ногу и опираясь на резную трость, он направился к калитке, ведущей на улицу.       Нэт помедлив засеменила за ним, осторожно баюкая в руках глубокую стеклянную чашу с ароматными плодами.       Остановившись у калитки, Джим позвенел связкой ключей, прежде чем приглашающе распахнуть дверь, ведущую из его владений. Он, опираясь на трость, покачнулся в сторону, отступая и позволяя всё ещё недоверчиво-рассматривающей его Нэт юркнуть на залитую закатным солнечным светом улицу.       Однако прежде чем калитка за её спиной успела окончательно закрыться, она бросила через плечо достаточно громко, чтобы её новый знакомый услышал:       — Меня зовут Нэт.

***

      Дедушка Джон, встретив её на пороге с большой миской яблок, вначале нахмурил брови, явно недовольный и даже злой: из-за того ли что непоседливая внучка поздно заявилась домой, из-за того ли что выпросила-таки у кого-то целую миску румяных и спелых плодов?..       Эти сочные яблоки не один день зрели и наливались сладостью в чреве солнечного тёплого июля. Ливни Вичбриджа омывали их чистой водой, ветер срывал с их золочёных боков сверкающие капли.       Нэт сидя за столом и, получив "нагоняй от деда", с почти что скрытым восхищением рассматривала дивные круглые фрукты. Дедушка осторожно поставил перед ней миску с картофельным рагу, и Нэт тут же суетливо взмахнула ложкой, склоняясь над горячим ужином. Живот заурчал, ворчанием напоминая хозяйке, что его вообще-то с самого завтрака не кормили. Нэт же, не увидев в овощном рагу практически ни одного кусочка моркови — так жалкие два кругляша — с довольством хмыкнула, принимаясь уплетать дедову стряпню за обе щёки.       — Не давись и жуй тщательно, — посетовал дедушка Фолл, собирая разбросанные после недавних детских посиделок игрушки и книги: модель седана, замок и плюшевый медведь отправились на полку к самолёту и вырезанному из дерева специально для внучки самосвалу.       Нэт пробубнила что-то с набитым едой и приоткрытым ртом: кусочки картофеля в соусе оказались слишком горячими, и она открывала и закрывала рот, точно выброшенная на берег рыба, дуя на них в попытке остудить уже во рту. Дедушка Джон бросил на неё ещё один усталый взгляд, вздохнув, и покачал головой, направившись к плите. Он налил из графина, стоящего у сушки с посудой, полстакана прохладной освежающей воды и отнёс непутёвой внучке.       Нэт благодарно кивнула, тут же схватывая стакан обеими ладошками и принялась жадно запивать не полезший в горло горячий кусок.       Дедуля мягко полуулыбнулся; в конце концов он никогда не мог злиться на неё долго, а затем присел напротив неё, прихватывая яблоко из миски и покручивая его.       Нэт незаметно вжала голову в плечи, с опаской справедливо предполагая, что деда всё-таки ещё раз её отчитает, однако Джон Фолл хранил молчание.       Девочка отставил стакан, вновь запуская ложку в уже поостывшее рагу и тщательно жуя, продолжила поглощать ужин, при этом украдкой поглядывая на задумчивого дедушку.       Мистер Джон Фолл был мужчиной чуть за шестьдесят, стройный и остающийся крепко-сложенным даже в своём почтенном возрасте, с тёмными, как благородный кофе, прямыми волосами, что он отпускал до плеч и всего несколькими серебристо-седыми прядями у лица, что лишь подчёркивали его высокий лоб, указывавший на умного начитанного человека, привыкшего много думать и сложно рассуждать. Острые скулы его со временем ещё менее стали выделяться на бронзовой от загара коже, так как на пасеке и в саду он был укрыт только широкополой соломенной шляпой, да иногда специальной сеткой с очками. Льняные белые и бледно-синеватые рубашки он носил, закатав рукава, что позволяло рассмотреть красивые сильные руки с достаточно изящными пальцами и чистыми, несмотря на регулярные работы на грядках и в теплицах, ногтями. Губы у Джона Фолла были бескровными, узкими и совершенно невыразительными: уголки их были слегка опущены, что выдавало в нём мужчину, по молодости любившего много острить, саркастично выражаться и кривить рот в практически змеиную ухмылку. Нэт, впрочем, нравилось то, как дедушка обычно "гримасничал" во время разговора — с её отцом ли, или с другими взрослыми. Он всегда находил, что ответить: да так, что собеседник зачастую мог лишь промямлить в ответ что-то стыдливое и извиняющееся, и потом не рисковал появляться на глазах у мистера Фолла ближайшие пару-тройку дней.       Нэт нравилась и твёрдая линия волевого узкого подбородка, не портившего утончённый профиль дедули: особенно ярко и красиво он смотрелся на фоне пляшущих огней их камина. Но конечно самым красивым и главным оружием дедушки были его чёрные, подвижные и внимательные глаза, блестевшие как два кусочка чёрного агата, который Нэт регулярно видела в любимых серёжках своей мамы: и то, она иной раз предполагала, что даже эти камешки не способны были сверкать так, как сверкали глаза её дедушки.       В общем то, что для юной Нэт Томпсон, дедушка Джон Фолл был не только авторитетом, но и примером для подражания, становилось очевидно в первые же минуты наблюдения за ними двумя: всё их общение было пропитано любовью, заботой, строгостью, но лаской, так что ничего удивительного в том, что рассказать о своём новом знакомстве и выяснить побольше информации о загадочном человеке, так щедро осыпавшем её яблоками, Нэт решилась именно у мистера Фолла.       — Деда, а скажи того хромого из розового домика на противоположной улице правда зовут Джим?       Джон Фолл поднял на притихшую внучку неодобрительный взгляд.       — Нэт Томпсон, — чопорный тон смягчила вкрадчивая бархатистость голоса, и Нэт, ненавидящая, когда дедуля называл её полным именем, ибо это всегда означало, что она совершила какую-то пакость случайно или намеренно, не отвела хмурого взгляда и лишь прикусила нижнюю губу, выдерживая тяжёлый маслянисто-чёрный взгляд. — Я всегда воспитывал тебя вежливой девочкой и учил чувству такта. — продолжил тем временем дедушка Джон, откладывая яблоко в сторону, но затем степенно добавил: — Да, хозяина дома с яблоневым садом зовут Джим Файрвуд. Думаю, ты и сама понимаешь, что для тебя он — мистер Файрвуд, в силу того, что он почтительно старше тебя.       Нэт вспомнила улыбчивое моложавое лицо встреченного ею взрослого, так непохожее на строгие холодные в своей суровости маски-лица других взрослых, и со вздохом покорно кивнула, показывая, что она осознаёт и извиняется за свою оплошность:       — Да, деда. Мистер Файрвуд.       — Хорошо, — ровным спокойным тоном постановил её дедушка, чуть отворачиваясь в сторону, и продолжил: — А теперь расскажи мне, как так случилось, что мистер Файрвуд отсыпал тебе, маленькой негоднице, целую миску яблок...

***

      Второй раз Нэт перебралась через ограду яблоневого сада через три дня, куда более сноровисто и прытко перебирая руками и ногами. В тенях на заднем дворике ничего не изменилось.       Нэт с опаской сжав ремешок старой сумки, перекинутый через плечо, решительно шурша травой направилась к ступенькам, поднимаясь по старому влажному дереву в двери в дом. Веранда пребывала в запустении: слева оказался старый выцветший от времени, но всё ещё выглядевший благородно комод, накрытый покрывалом диван, кучи старых вёдер, коробок, садовых инструментов и ящиков, спрятанных под слоем пыли, справа — некрупный столик, опоясанный почерневшим металлическим ободом и с витой ножкой из всё того же почерневшего металла, и стеклянной круглой столешницей. Рядом стояли несколько стульев, оформленных в схожем стиле: их голые металлические каркасы без пуфиков выглядели обглоданными костями неведомых мёртвых кустарников.       Из-за окружающих пыли и запустения хотелось как можно скорее покинуть этот неуютный негостеприимный уголок, предварительно поёжившись от одиночества, которым сквозило буквально от каждого предмета на веранде.       Нэт смахнула пожухлые листья со стеклянного столика, пригладила краешки старой выцветшей от времени и воздействия солнечного света газеты с непонятными уже неразборчивыми чёрно-белыми фотографиями, и водрузила тщательно-вымытую стеклянную миску, извлечённую из сумки, рядом. Тяжёлую полную банку поставила прямиком на газету. Нахмурилась недовольно: а ну, как какой-то бок измазан липким? Дедуля ведь всегда так нерасторопно разливает мёд…       — Так-так… ничему жизнь не учит, да? — раздался из дверей приглушённый бархатистый голос.       Нэт ласочкой вскинула носик, в закатных лучах разглядев силуэт прислонившегося к дверному косяку Джима, который с улыбкой наблюдал за ней, копошащейся на веранде.       — Деда сказал занести вам мёду в благодарность, — тут же поспешила сообщить Нэт и едва не прикусила язык — слишком уж смахивало это на оправдание.       Джим по-доброму усмехнулся: изумрудные глаза заметили и отмытую миску, и цыпки на руках девочки. Он моргнул, словно решая что-то для себя и отстраняясь от дверного косяка.       — Вот что, — он потёр гладковыбритый острый подбородок и кивком пригласил девочку проследовать в дом. — Бери-ка банку с собой. Оладушки любишь, непоседа?       Нэт стиснула зубы, нахмурилась, вцепившись пальцами в низ своей футболки, но всё предельно вежливо ответила:       — Простите, но я уже ужинала, мистер Файрвуд.       И через миг её живот предательски заурчал.       Нэт нахмурилась сильнее прежнего, упрямо не поднимая глаз, а потому не могла видеть умиления на лице мужчины. Его взгляд словно бы говорил: "Ай-яй-яй, а врать нехорошо" и был лукаво прищурен, но Джим спросил только вдруг серьёзным голосом:       — И почему вдруг "мистер Файрвуд"? — Нэт вскинула вопросительно брови, резко подняв голову. — Я ведь тебе своё имя назвал, а ты мне своё? Так что давай по именам друг друга и называть.       Нэт сделалось менее тревожно от его успокаивающего ровного тона: она перестала мять футболку, слушая логичные суждения Джима — они ей были по нраву; но сказала, как учил её Джон Фолл.       — Дедушка сказал обращаться к вам "мистер Файрвуд", потому что вы старше меня. — проговорила она вбитую строгим требовательным голосом в её голову фразу.       Джим вдруг рассмеялся, а после, сверкнув изумрудными глазами, изогнул губы в нежной улыбке.       — Но дедушки Джона здесь нет, верно? — он шкодливо прищурился, и глаза его лукаво замерцали, как у школьника замыслившего очередную шалость. — Так что зови меня по имени, хорошо? По крайней мере, пока мистер Фолл не с нами.       Нэт, насупив носик, задумчиво оглядела его освещённое тёплым, закатно-оранжевым, ровным светом лицо: крохотные морщинки, скопившиеся в уголках глаз и две ямочки на щеках, немного помолчала, но затем решительно согласилась.       — Хорошо, Джим. — фыркнула Нэт, с удивлением ощущая, что имя нового невероятно странного знакомого щекочет кончик языка подобно крохотному шарику марципана. Она несколько раз на пробу проговорила его имя шёпотом, словно стараясь распробовать — Джим-Джим-Джим — и осталась довольна.       Джим поощрительно подмигнул ей зелёным ярким глазом — будто солнечный зайчик игриво мигнул по стеклу, исчезая, — а после выпрямив спину, прошествовал в небольшую уютную гостиную, совмещённую с кухней.       Нэт прикрыла за собой дверь: взгляд её моментально оказался прикован к большому столу, накрытому красивой белой скатертью с кружевными вышитыми краями. Прямо по центру стояла плоская тарелка с дымившимися горами оладушек. Джим поставил к ней пузатый забавный заварник и доковылял до серванта, дабы достать ещё одну чашку для гостьи.       — Присаживайся, — охотно предложил он, и Нэт с важным видом водрузила банку с дедушкиным мёдом возле вазочек с вареньями и без спросу хватанула из круглой мисочки овсяное толстое печенье с крупной шоколадной крошкой.       Джим улыбнулся уголком губ, поглядев на это, но не пожурил её, а просто сел во главе стола, так чтобы девочка оказалась по правую руку от него и между ними оставался свободный стул. Он разлил ароматный горячий чай по чашкам, открыв лимонницу, чтобы положить цитрусовый круглый ломтик в напиток каждого из них.       — А теперь давай уже набьём животы поскорее этими горячими оладушками с вкуснейшим мёдом.       Нэт поджала губу, но всё-таки улыбнулась, украдкой поглядывая на Джима, пока они накладывали лакомства себе на тарелки. И подумала, что возможно не так уж и плохо будет иметь такого друга. Пусть он и был взрослым, он не казался ей глупым и напыщенным дураком. Джим причудливо отличался от других взрослых.       И Нэт после трёх оладушек с мёдом, прожёванных и поглощённых, рассудила для себя, что он ей не противен. И готовит он очень даже ничего, хоть, конечно же, и хуже дедушки Джона.

***

      Она фотографировала яблоки на полароидный фотоаппарат, пока Джим расставлял чай на столике на веранде: Нэт уже успела подмести там, да и вещи они подрастаскали по разным кладовкам и в подвал. Так что теперь их командой из двух героически-проявивших себя бойцов было решено устроить небольшой перерыв.       И Нэт воспользовалась этим шансом, чтобы позадавать Джиму вопросов.       — Эй, Джим, а сколько тебе? — вначале для взрослых.       — Сорок два. — ответил даже не обернувшись.       Нэт прикусила губу, тут же вскинувшись и пробуя с другого края:       — А по-немецки ты говоришь?       — Да, умею. — Джим кивнул, снимая очки, которые надевал во время чтения или готовки, и всё же посмотрел на неё, слабо улыбаясь. — Тебе деревенские рассказали?       Нэт его улыбка показалась печальной и скорее дежурной, и она, передёрнув плечами, фыркнула.       — Они в целом много болтают. — неопределённо обвела ответ она.       Джим усмехнулся — вполне естественно — но глаза, изумрудные, ясные, яркие как буковая зелень, чистые как лесной ручей, остались грустными.       Нэт неловко пробурчала, когда он отвернулся:       — Ты не похож на немца.       — Потому что я не немец! — воскликнул возмущённо Джим, забавно вскинув брови.       Нэт вжала один уголок губ в щёку и кивнула, будто в подтверждение: да, хорошо, это же очевидно, я и не начинала.       Только интересно вдруг стало, ведь Джим похоже о войне много знал. И о немцах. И говорить с ней не гнушался. Нэт наблюдала за его неторопливыми движениями с полминуты: изящные кисти (ну, точно один из этих пианиазаторов!) порхали над столовыми приборами, пальцы с аккуратными ногтевыми пластинами попеременно перекладывали блинчики, поджаренные около пятнадцати минут назад, и подвигали вазочки с мороженым.       Белая ваниль в шариках таяла, позолочённая ярким закатом, и наверняка пахла восхитительно, но Нэт не ощущала пока её запаха, шагнув на первую ступеньку, ведущую на террасу.       — А там страшно? — решилась она всё-таки.       Джим не поднял взгляда, отвлечённо уточнив.       — Где?       — На войне. — она шагнула на вторую ступень, рубанув с плеча.       Красивые утончённые пальцы замерли над прозрачной хрупкой посудой, изумрудный взгляд застекленел, обращаясь малахитовой стружкой, но нежное лицо не дрогнуло, как не могут дрожать крылья бабочки за поверхностью фоторамки.       — Страшно, Нэт, очень страшно. — вдруг честно и громко признался Джим, подняв на неё спокойный мерцающий взгляд без тени улыбки, и Нэт вздрогнула. — Но куда больше — грустно. — также искренне поведал он, и у Нэт всё внутри сжалось от слепого, но всеобъемлющего чувства благодарности за доверие и от неловкого, неправильного чувства боли за другого человека. — Грустно так, что от такой грусти может разорваться сердце.       И Нэт — не знавшая войны — поняла его.       Глупые взрослые с их глупыми правилами, с их глупыми привычками, с их глупым списком "того, о чём нельзя говорить с детьми", но, теперь ей хотя бы ясно, где эти взрослые чувствуют истину.       Есть такие вещи, для которых грани времени этого мира истончаются, и такие вещи одинаково могут ощутить все.       Они застыли на мгновения глядя друг другу в глаза, прежде чем Нэт, кашлянув, уселась трапезничать. Джим, устало выдохнув, также подвинул стул. Кушали они под пение цикад, и Нэт даже не пожаловалась на ненавидимый ею аромат ванили — сладость мороженого как-то странно и малоощутимо в целом растворялась на её языке.       Лишь после трапезы она дерзко посмотрела исподлобья на расслабившегося Джима, и с ехидством указала на хрестоматию с криво, по её мнению, выведенными буквами "Ан-дер-сон".       — Ты говорил, что можешь мне это почитать.       Джим перевёл озадаченный взгляд на толстую книгу.       — Да-да, конечно! Чёрт!.. Так не повторять за мной это слово!.. — спохватился он, когда поймал злорадную довольную ухмылку Нэт и обречённо простонал, вертясь из стороны в сторону: — И куда я мог подевать свои очки?..       Нэт пожевав щёку задумчиво ради приличия в течение пяти-шести секунд, всё же указала рассеянному другу на каминную полку.

***

      В марте следующего года Нэт исполнилось двенадцать, а уже в июне она узнала, что тёмно-шоколадные волосы Джима обзавелись несколькими кремово-белыми прядями. Улыбался он всё также задорно, но взбираться по лестнице на второй этаж стал медленнее, тяжелее опираясь на трость.       По приезде в начале лета Джим показал ей старую мансарду особняка: и теперь в любой дождливый день — коих в Вичбридже на июнь выпадало немало — Нэт требовала открывать люк, ведущий в небольшое помещение с широким круглым окном, стекло которого будто бы было выплавлено из лунных лучей, книжной пыли и пер-ла-рум-тра (так Нэт вначале пыталась назвать перламутр, который, как она узнала от Джима, составлял внутренний слой тел моллюсков и весьма завораживающе переливался), — настолько плохо он пропускал свет. Сидеть наверху без Джима Нэт очень быстро наскучило, но дабы не признаваться в этом — а она бы ни за что не призналась бы ему! хм, вот ещё чего?! — Нэт заявила, что раму окна скосило ветром и, из-за получившегося крена, открыть его невозможно вследствие чего на мансарде становилось слишком душно.       Зато в дождливые дни благодаря открытому люку шорох дождя, роняющего свои капли на черепицу крыши особняка, был отчётливо слышен в гостиной, где по обыкновению вечерами устраивались Нэт и Джим: Нэт разбирала и чистила механизм часов (Джим научил её и разрешал брать набор инструментов с тряпочкой из верхнего ящика комода), а сам он читал в кресле сборники рассказов и приключенческие романы.       Нэт больше всего нравился Стивенсон, но и Жюля Верна она слушала с глубоким интересом: бархатистый голос Джима окутывал историю тайнами, волновал море мыслей, обращая их в дивные картины дальних плаваний и опасных приключений. Не раз и не два Нэт было непонятно устройство тех или иных деталей: Джим тогда охотно брал её на руки и, посадив спиной к себе на колени, принимался вполголоса понятно разъяснять про каждый винтик или бороздку. Нэт внимательно следила за тонкими пальцами, которые бережно придерживали механизм или скользили по мерцающему в отсветах каминных языков пламени металлу, показывая ей важные стыки и сочленения: горячее дыхание Джима из-за плеча шевелило пряди коротких тёмных волос и щекотало мурашками открытую шею, но голосом его можно было заслушаться.       Однако — Нэт и сама понимала, что это было неизбежно, — другие деревенские дети непременно бы узнали о её дружбе с Джимом рано или поздно. И, как и ожидалось, это подняло среди них большой "ажиотаж" (Нэт выучила это слово также благодаря Джиму).       И вот, когда в очередной из дней спешила навстречу с Джимом, она столкнулась с ватагой деревенских ребятишек во главе с…       — Йоу! Нэт, — долговязый плут Нил окликнул её.       Нэт с недовольной миной обернулась, готовясь хмуро оборвать засранца.       — Правду говорят, что ты со Страшным стариком якшаешься?       — Его зовут Джим. — Нэт отчего-то ощутила ужасное раздражение из-за слов Нила, и добавила твёрже прежнего: — И никакой он не страшный.       Она поджала губы, с недовольством глядя на ухмыльнувшегося парнишку: ох, не стоило, не стоило ей говорить это Нилу — потому что Нилл Перри был известен как самый задиристый мальчишка в деревне.       Не ожидая, пока он скажет ещё что-то, наверняка гадкое и глупое, чтобы вывести её из себя, Нэт резко развернулась на пятках и, поправив сумку с ароматными травами и баночкой мёда, резво зашагала прочь.       Но Нил, на то и был Нилом, что не мог не крикнуть вдогонку:       — Передай Страшному старику, что яблоки из его сада горчат, Томпсон! Ими только в пугала на поле и кидаться…       Нэт остановилась, как вкопанная, наморщила нос: в душе поднялась волна несогласия и раздражения, превращаясь в сильный восходящий импульс злости, ногти впились в ладони, оставляя небольшие аккуратные лунки на гладкой коже.       А в следующее мгновение Нэт решительно обернулась к надоедливому пацану и резким ударом кулака в лицо опрокинула его наземь, с чувством чертыхнувшись.       Разумеется, Нил, растерев кровь из разбитого носа, так просто не оставил дерзкой выходки "зазнавшейся девчонки", и к калитке особняка Нэт добрела достаточно заметно прихрамывая.       — И где ты успела коленку разбить? — едва ли не всплеснул руками Джим, торопливо ковыляя к ней и с беспокойством оглядывая потрёпанную футболку и не по размеру большие ей мальчишечьи штанцы.       Нэт недовольно поджала уголок губ, отвела взгляд в сторону и нахмурилась.       Джим с трудом присел рядом с нею, ласково повернул за подбородок личико девочки к себе, доверительно заглядывая в её большие глаза своими изумрудными сверкающими.       — Сцепилась с кем-то из ребятишек? — мягко спросил он без тени осуждения.       С этой короткой стрижкой тёмных волос, взъерошенная, понурая, она была похожа на нахохлившегося насупленного воробья.       Нэт устало выдохнула и нехотя призналась:       — Ага.       — Из-за чего? — тёмные брови изогнулись, губы дрогнули, но взгляд посерьёзнел.       Нэт снова нахмурилась, и недовольно запыхтела.       — Он дурак, — просто, как свойственно всем детям её возраста, без утайки ответила она.       — Ну, так ведь за такое не бьют, — несогласно протянул Джим, уводя её на веранду и усаживая в кресло, дабы обработать пострадавшее колено.       — Ладно, он — забияка и невежа, хуже сквайра Трелони, — исправилась со злой ухмылкой Нэт, закусывая губу, когда Джим принялся обтирать её коленку ватой, смоченной в перекиси водорода.       — И в чём он был невежлив? — отвлечённо поинтересовался Джим, аккуратно подув на свежую царапинку и раскрывая плотный телесного цвета пластырь.       — В отношении к тебе, — твёрдым тоном сказала Нэт: Джим поднял зелёные глаза, в которых плескался вопрос, посмотрел по-взрослому, без искорок веселья или ребячливой шутливости.       Нэт смутилась, ощущая, как скулы вспыхнули, отвела взгляд на мгновение, но потом тут же посмотрела ответно — с решимостью: Джим стоял перед нею на одном колене, очевидно ожидая пояснений, и, кажется, не собирался никуда двигаться, пока их не получит.       — Он… — Нэт запнулась, закусила губу, пытаясь выискать в памяти нужные слова (Джим ведь так много книг ей читал! Она не позволит себе быть простачкой в его глазах!). — Он был непочтителен к тебе. — сложная фраза слетела с её с тяжким выдохом, плечи ссутулились, словно с них упал тяжкий груз. — А ещё они воровали твои яблоки! — не сдержав обидчивого восклика, заявила громко Нэт.       Джим на миг полуприкрыл веки, едва слышно вздыхая, но после посмотрел на Нэт привычным, уверенным, тёплым взглядом, которым умел смотреть только он.       — Не велика потеря, — негромко и медленно проговорил Джим, желая, донести до неё суть своих слов. — Если какой-то невежа и забияка был непочтителен ко мне. Может быть, он ещё и трусишка, ты так не думаешь? Ведь он ни разу не высказал мне ничего в лицо.       Нэт поджала губы, но со злорадством хмыкнула.       Джим, заметив такую её реакцию, чуть дёрнул уголками губ, оставляя плескаться серьёзность в зелёных ясных глазах.       — Так… — протянул он, с трудом поднимаясь с колена и ковыляя в сторону второго кресла, где Нэт оставила свою сумку. — Посмотрим, что тут у нас…       Джим приоткрыл её сумку, вытаскивая пучок трав, бережно завёрнутый в льняную тряпицу и некрупную баночку с мёдом, которая не разбилась во время их с Нилом краткого сражения.       — Вот, спасибо тебе, Пчёлка… — мягко и тихо забормотал он.       — Чего? — с недовольством буркнула Нэт, пренебрежительно — насколько это было возможно — вскинув бровь и наморщив нос.       — Мёд мне всегда приносишь, поэтому и Пчёлка, — смеётся; он, что серьёзно смеётся над нею?!!; Джим громогласно и шумно, не опасаясь, что хоть кто-то услышит их по ту сторону изгороди рассмеялся.       Нэт, не сдержавшись, возмущённо всхрапнула.       Джим подмигнул и улыбнулся ей в ответ — широко и искренне: так, как никогда не улыбался соседским мелким ребятишкам даже. И Нэт внутри стало так тепло-тепло и сладко-сладко, будто помазали мёдом. Она отвела взгляд и не стала даже привычно ворчать, отделавшись очередным пыхтением.       Джим умилился, вновь усмехнувшись, отставил баночку с мёдом на столик и вдруг напряжённо замер, хмурясь.       — Вот, только… — спохватился он, направляясь вглубь дома и напоследок выкрикивая: — Пчёлка, ты не помнишь куда мы положили садовые инструменты?       — По-моему они под лестницей в подвал, — сварливо отозвалась Нэт.       — Да. Точно! — спустя несколько минут шороха и возни донёсся оптимистичный возглас Джима.       Нэт, развалившаяся в его кресле, самодовольно фыркнула; эх, что бы этот простофиля делал бы без неё?       Вопрос риторический; в коридоре раздался грохот.       Нэт ухмыльнулась, но потом всё же поднялась, бросаясь на помощь своему неугомонному другу. Вместе с Джимом — вернее сказать, она в одиночку, пока Джим пил чай и советовал с веранды, — они перепахали две грядки, вырвав все сорняки и позволяя клубнике и ежевике спокойно расти.       А потом они зашли в дом, прикрыли дверь, и Нэт заметила крохотного мотылька: реакция последовала незамедлительно — она хлопнула рукой. Однако хитрое насекомое неожиданно-проворно избежало смерти.       Мотылёк суетливо взлетел вверх к маленькому солнцу горящей под потолком люстры:       Джим, разжигавший камин и поставивший пластинку в патефон, также наблюдал на беленьким силуэтом, — в свете ослепляющего ореола лампочки тот казался тёмной тенью, — который безжалостно сжёг жар…       И в миг, когда крохотные частички пепла полетели вниз, чарующе-медленно вращаясь, глаза Джима словно чуть потускнели, обращаясь в никуда — в неизвестное, несуществующее уже, прошлое. Уголки его губ медленно приподнялись.       Улыбка вышла бледной, точно месяц, проступивший на небе в час полудня.       — Когда-то, ещё будучи мальчишками мы ловили за крылышки шмелей, — с придыханием, тихо, поделился Джим, чуть усмехаясь: будто воочию видел тех забавных несмышлёных ребятишек. — Эти пушистые пухляши в отличии от ос неспособны вывернуться из хвата пальцев и ужалить, а могут лишь беспомощно барахтаться. Мы не вредили им, — поспешил заверить он её. — Лишь сажали ненадолго в спичечный коробок, чтоб шипящим звуком девчонок попугать…       Нэт удивлённо вскинула брови.       — Зачем? — спросила она.       — Понятное дело. — пожал плечами Джим, смыкая веки и горько усмехаясь. — Внимание привлекали.       Наступившее неловкое молчание фоном растворяла "Crazy About My Baby" группы "Blind Roosevelt Graves". Песня была старая; по меркам Нэт — очень старая; Джим говорил, что пластинка досталась ему от родителей. Это было слышно по звуку: не только из-за стиля музыки — песни были похожи на джаз, но и по помехам — пластинка была сильно затёрта, и винил местами "сам пел".       Нэт уселась чистить очередной часовой механизм, Джим полуулёгся в кресло, видимо размышляя какую книгу следует ей прочитать. И, несмотря на то, что этот вечер прошёл между ними также обыденно, как и всегда, Нэт ощутила маленькие отличия с наслаждением впитывая их. В конце концов, одна из самых замечательных вещей свершилась с ней именно сегодня, потому что…       Заканчивая чистить шестерни Нэт подняла голову и вдруг обратилась к нему:       — Эй, Джим, а кем ты работаешь?       — Работал. — поправил её Джим, отпивая из бокала и устало полуприкрыл глаза, глядя на огонь в камине. — Я доктором был, после войны в отставку вышел, теперь получаю пособие и вот, садом да теплицами в основном занимаюсь.       — Значит, "доктор"? — зубоскалясь спросила Нэт, с хитрым прищуром вглядываясь в расслабленные черты собеседника. — Тогда ничего, если я тебя "Доком" называть буду?       Нэт усмехнулась, ожидая, что Джим смутится и попросит больше не называть его так, однако неожиданно для неё мужчина никак не отреагировал на её небольшую дерзость: Джим продолжил непроницаемо-пристально смотреть на неё, и сердце Нэт забилось быстрее, ладони вспотели, самоуверенная улыбка сползла с её лица. Ей ужасно захотелось хоть куда-нибудь отвести взгляд: и её бегающие глаза с потрохами выдавали её нервозность.       Наконец она замерла, судорожно сглатывая, когда услышала его тихий бархатный смех, который дождём из крупных мурашек забарабанил по её коже: Нэт вскинула голову, благодаря небеса за то, что Джим сидел вполоборота и не мог заметить её почти что благоговейный взгляд на свой профиль.       — Значит, "Док"? — спустя несколько мгновений тишины, спросил он и повернулся к ней с доброй улыбкой.       Изумрудные глаза прищурились, омывая её личико ласковым нежным взором, от которого у Нэт непривычно потеплело в животе: вопреки желанию улыбнуться в ответ, она нахмурилась, отвернувшись к камину и ощущая, как вспыхнули пожаром её щёки и маленький носик.       — Что ж, на том и порешим, Пчёлка.

***

      Нэт было тринадцать тем летом, когда Джим попытался научить её играть на фортепиано. Нэт не понравилось от слова "совсем", но она с удовольствием наблюдала за длинными пальцами, что бегали по клавишам громоздкого инструмента, рождая переливчатую мелодию.       — Нижнее фа левой рукой и дальше вверх фа-до-до-до-ля-диез-ля-соль-ля... — терпеливо проговаривал Джим, наивно полагая, что Нэт и вправду станет легче и понятнее от его мягкого бархатного тембра.       Пальцы Джима — тонкие, ловкие, с белоснежной гладкой кожей — будто в насмешку над всеми трудами Нэт порхали над клавишами фортепиано словно шустрые колибри исполняя сложный и заводной венгерский танец №5.       Нэт слушала виртуозную игру, в два раза чаще завтракала не «полезной для растущей леди» овсянкой, а вкусными ароматными оладушками Джима с мёдом или протёртой подсахаренной малиной — сама же в июле помогала собирать крупные яркие ягоды с диких заросших кустов.       Нэт запомнила это лето как самое дождливое — а ещё самое счастливое в её жизни. Джим читал ей по вечерам "Властелин Колец", и никакая книга ещё не увлекала её больше, ни одна история не трогала больше. Нэт заслушивалась словами с пожелтевших страниц, смотрела на читавшего Джима не отрываясь, и глаза её блестели — от интереса, от азарта и волнения, а не от огней камина.       "— Хотелось бы мне, чтобы это случилось в другое время — не в моё. — И мне бы тоже, да и всем, кто дожил до таких времён. Но выбирать не дано. Мы можем только решить, как распорядиться своим временем…"       Это ощущение "старой-доброй" просто позабытой тобой магии пленило стены одного домика Вичбриджа и сближало двух столь непохожих людей из разных поколений...       Нэт записала разные характеристики рептилий пока они были в музее с экскурсией во время учебного года, и Джиму это неожиданно понравилось.       — Давай-ка я научу тебя играть в "змейку", — живо блеснув стёклами очков улыбнулся он в один из вечеров.       Нэт скептически (и это слово она благодаря Джиму выучила) приподняла бровь.       — А это интересно?       — Так точно, Пчёлка.       Так они и стали играть в "змейку": поочерёдно называть друг другу змею, и заставляя собеседника вспоминать её длину, рацион, ареал обитания...       Нэт игра пришлась по вкусу, но она лишь сухо кивнула в ответ на сияющий взгляд Джима; — потому что съязвить ради приличия нужно и всегда в приоритете.       Нэт частенько пропадала у него; более того, — справедливости ради — дом Джима, был её любимым местом в летние деньки. И Нэт по-настоящему расстраивалась, когда из-за поручения дедушки или очередной забавы её мальчишек-приятелей она вынуждена была задерживаться, возвращаясь к Доку позже.       При это при всём, Нэт, как и всем девочкам её возраста, были свойственны чрезвычайные любопытство и умение искренне и глубоко интересоваться чем-то в течение длительного времени, и она, конечно же, непрерывно, но неосознанно, пыталась узнать о Джиме как можно больше.       Но расследование её проходило из рук вон плачевно: россказни приятелей-ребятишек больше были похожи на сказки и легенды, обрывки из разговоров старшего поколения — нелепые домыслы и предрассудки по отношению к "чужаку".       Так что в один из дней Нэт рискнула предпринять попытку узнать всё напрямую. В тот вечер она завалилась в дом к Джиму позднее обычного и молчаливее привычного в разы. Док, не задав ей никаких вопросов, кроме будничного своего "Как день, Пчёлка?", пока шёл прихрамывая к кухне, а она снимала обувь. Нэт пришла буркнуть что-то максимально неразборчивое и плюхнулась за стол, ожидая скорой трапезы.       Джим не заставил себя долго ждать: он добавил ей в горячее только с плиты снятое пюре чесночные гренки с умилением наблюдал, как она деловито трескает скромный ужин за обе щёки. Нэт заметив его привычно-мягкий изумрудный взгляд, без обыденного недовольства спросила:       — Что?       — Нравится? — качнул он головой.       — Сойдёт. — однозначно утвердила Нэт, чувствуя внутри себя странную дрожь из-за радостной светлой улыбки Джима.       Почти доев пюре в тишине — оно на удивление потеряло вкус и с трудом пропихивалось в горло из-за мыслей, одолевавших её, Нэт резко вскинула голову одновременно с этим, со звоном ударяя ложкой о дно керамической тарелки.       — Пчёлка… — Нэт поперхнулась дыханием из-за серьёзного взгляда Джима; он, что? всё это время наблюдал за ней?; однако он сказал раньше, не давая ей пересобраться: — Нэт… Тебе не нужно заставлять себя, если еда тебе не нравится… Не нужно давиться наси…       — Почему ты уезжаешь в Лондон? — не своим голосом ляпнула Нэт, перебивая его.       Первый вопрос сорвался раньше, чем она успела бы его обдумать. Сердце стучало как одичалое: Нэт осознавала только одно — она не хотела, чтобы Джим уезжал.       Тем вдвойне значительно более больно было узнавать о его отъезде из случайно подслушанного разговора между статной брюнеткой в дорогих одеждах и с идеальной причёской — локон к локону — и "мэром" Вичбриджа.       — В Лондон? — выражение лица Джима стало недоумённым; он явно опешил, удивлённый её заявлением. — Нет-нет, пос…       — Не отпирайся! — коротко вскрикнула Нэт, вскакивая из-за стола и порывисто делая два шага к нему. — Я слышала! Я всё слышала! — она обвиняюще посмотрела в его сторону. — Я всё слышала из разговора миссис Файрвуд!..       Только в это мгновение Нэт сморгнула пелену эмоций со своих глаз и тут же замолчала испуганно: Джим вздрогнул и застыл неподвижно, и по лицу его будто пробежала рябь — нежные черты исказились на миг болью, а затем вновь вернулись к нейтральному спокойному выражению.       Изумрудные глаза уставились на неё, обращаясь малахитовыми каплями, запечатывая эмоции за маской равнодушия.       — Пчёлка… — тихо, но твёрдо проговорил он, без тени улыбки и ласки в привычном обращении. — Нет никакой миссис Файрвуд и не было…       — Но как?!! — вскинулась Нэт, заламывая брови, и короткий ёршик её тёмных волос вскинулся как хохолок из-за соскользнувшей на пол резинки. — Подожди! Как же та дурацкая чёрная машина?! С той напыщенной темноволосой леди?! Вы ведь спорили?!!       На миг повисло молчание, и едва поняв, что она накричала на Джим, Нэт тут же стушевалась, отчаянно краснея и бледнея.       — Спорили. — устало признал Джим, неуклюже доковыляв до кресла, и рухнул в него, тяжело вздохнув. — Но это не имеет никакого отношения к… Мы… — он запнулся, хмурясь, сосредотачиваясь и сжимая переносицу между длинных изящных пальцев, прежде чем растереть веки и поднять на неё изнурённый смягчившийся взгляд. — У неё был роман с моим братом. До войны.       Нэт, как громом поразило — признание: у Джима тоже была семья. Это сейчас он одинокий хромой старик, живущий в уединении, в огромном особняке… Но он не всегда был таким. Почему она не подумала об этом?       — Как… его звали? — отчего-то шёпотом спросила Нэт, нарушив неуютную тишину неуверенным вопросом и вжав голову в плечи.       Джим тяжело вздохнул, словно всколыхнул когда-то застывшие волны спокойной бухты, дабы достать со дна, что-то… приятное и болезненное единовременно, но посмотрел на неё с щемящей тоской и трогательной нежностью. И Нэт на миг почудилась благодарность в его взгляде.       — Джек.       "Джек Файрвуд" подумала Нэт, но не рискнула попробовать его имя на язык, потому что в её жизни всегда будет и был лишь один Файрвуд. Никакой другой больше не появится.       — Он был младше? — спросила она вместо этого.       Представить себе кого-то старшего, заботившегося о Джиме, она не смогла.       Её только сейчас будто током ударило: Джим не просто был похож на хорошего старшего брата. Он был хорошим старшим братом.       Буря чувств, бушевавших в ней, требовала выхода. Она слишком долго гасила своё любопытство.       Джим уже подобрался, ровнее сев в кресле, и бледность ушла с его лица.       — Младше на четыре года. — он позволил себе крохотный проблеск улыбки, посмотрев куда-то перед собой. — Он был хорошим механиком.       "Иногда напоминал мне тебя" повисло в гостиной так и прозвучав.       Нэт подобралась ближе к нему, бесшумно шагая по ковру, открыла рот, чтобы извиниться за испорченный ужин, но в итоге, просто села в его ногах у кресла и посмотрела на огонь, пляшущий в камине.       — Какой он был? — тихо спросила она, решившись.       Зная, что Джим поведает ей всё, без утайки.       — Я расскажу… — прозвучал спокойно голос Джима где-то над её головой. — Обо всём, кроме войны. — добавил он осторожно.       Нэт поняла почему, — ненавидела понимать и понимающе кивать, — но она по-ня-ла.       На мертвецах раны не трогают, потому что они не заживают. И даже пять или десять лет спустя… И стоит пошевелить такую рану, как от запаха гнили ты уже не сбежишь.       — Пчёлка, принеси мне третий слева альбом на второй сверху полке на стеллаже с книгами.       Нэт послушно сбегала с табуретом к шкафу и сняла нужную книгу Джиму.       — Это история долгая. — только и сказал он, прежде чем раскрыть фотоальбом на нужной странице. — Тебя точно не ждёт дедуля?       И Нэт, глядя в его зелёные глаза-огоньки, отрицательно покачала головой.       — Ну, тогда слушай…       И в тот вечер она узнала историю двух братьев Файрвуд…       Тем же летом Джим поведал ей и другую историю.       Год назад они вместе смотрели трансляцию "The Rolling Stones" на "T.A.M.I. Show" от 29-ого октября 64-ого. А этим летом решили пересмотреть, так как Джим успел записать её на кассету. Как и многие другие классные музыкальные видеоклипы.       Джим дочитывал ей окончание истории Фродо и отряда кольца, и Нэт неимоверно хотелось бегать по округе, сражаться с назгулами и цитировать добрых героев.       Ей отчаянно нравился Арагорн — король людей. Он поражал её не меньше короля Артура из небезызвестного цикла легенд, прочитанных ей Джимом двумя годами ранее.       "— Хорошо знать, что где-то кто-то уверенно стоит на собственной земле, даже если этот кто-то — не я."       Джиму нравился Фродо. Фродо с его мягким добрым сердцем и неумением постоять за себя.       А ещё — умением видеть в других внутренний свет и добро.       Нэт воспринимала это, как очередную причуду: вроде того, что он пытался выстругать ей игрушечного деревянного дракончика. В итоге — он лишь исцарапал себе ладони. А один палец даже серьёзно порезал.       Нэт, когда она обрабатывал его раны, хотелось фыркнуть.       Глупый-глупый Джим! Неужели он совсем не видит, как она изменилась?! За прошедший год она вытянулась больше чем на полголовы! Ей дважды футболку поменяли! А ещё, ещё!.. У неё даже первый в жизни лифчик появился!..       Нэт думала об этом с красными пятнами на скулах, сжимая губы, как бы не выпалить нечто такое вслух. И не признавать, что дракончик, хоть и вышел кривоватым и кособоким, всё равно был очень милым.       Она даже покрасила его одним вечером остатками засохших красок, что хранились у него вместе с инструментами под застрехой.       Именно тогда, когда её новый, пока безымянный, изумрудный товарищ сох в лучах закатного солнца, в тот вечер Джим, пусть полуосознанно, однако рассказал ей ещё кое-что о своей жизни…       Он пил янтарный горизонт наискось из широкодонного стеклянного пруда и задумчиво глядел вдаль.       — Эй, Док. — подала голос Нэт. — А ты любил когда-нибудь?       — Любил, конечно. — привычно отозвался он.       Нэт поджала губы, нахмурившись, и посверлила недовольным взглядом умиротворённый профиль доктора.       — Я имею ввиду… — пробурчала она, вдруг начав ковырять траву пальцем и отчего-то ощущая непривычную неловкость: — … в романтическом смысле.       Джим вскинул бровь, оборачиваясь к ней, и даже перестал баюкать бокал с виски от удивления.       — Ааа… — протянул он, но затем быстро исправился, мягко улыбаясь той "знающей" улыбкой, которую Нэт так ненавидел у взрослых. — Понимаю-понимаю. — прорезюмировал он, загадочно осматривая солнце, выглядывающее из-за изгороди. — Весна и лето — та самая пора, когда вместе с природой расцветают наши чувства. В сердце поселяется целый букет неясных будоражащих кровь порывов, фантазии приобретают нежный розовый от пионов цвет, озаряют жизнь, привнося в нас дух авантюризма, желание чего-то нового, яркого, возвышенного…       Нэт едко встряла, раздражаясь от пространных речей друга:       — Не болтай глупостей.       От чёткого резкого ответа Джим повторно изогнул брови дугами и посмотрел на неё с нескрываемым удивлением; Нэт на миг даже неудобно стало, хоть она при взрослых никогда особо вежливой и не была; но затем изумрудные глаза затеплились бамбуковыми ростками.       — Прости-прости!.. — Джим рассмеялся — и смех его горошинками побарабанил дорожку мурашек по позвоночнику Нэт. — Меня всегда на закате дня пробирает на сентиментальности — ты же знаешь.       Нэт пробурчала что-то соглашательное, отворачиваясь куда-то в сторону и покусывая щёку. Пальцы вцепились в сочные стебли травы, сминая их.       — Да. — помолчав немного заключил Джим. — Я любил когда-то.       И в глазах его застыла такая тоска, что Нэт стало неловко смотреть, но, быть может, то лишь отразились блики закатного солнца.       — Это было до войны? — почему-то шёпотом спросила она.       — Да. — кивнул также тихо Джим.       Ежевика и малина сверкали в стекле, греясь на закатном слабом солнышке. Остатки виски янтарём плавали в бокале, покачиваемые изящными осторожными пальцами.       Нэт вжала голову в плечи, силясь заглушить чувство вины за собственную дерзость, но всё же — рискнула:       — Какая она была?       Джим моргнул, никак не реагируя на первый взгляд: лишь глаза полуприкрыл, словно прячась от чересчур яркого света. Когда-то у его невысказанной печали наверняка было имя, однако возвратно-поступательные колебания волн тяжёлого маятника времени неизбежно стёрли его, оставив один лишь неясный абрис — заострив наиболее яркие черты и смазав-стерев наиболее мелкие детали…       Зелёные кроны яблонь зашептались с ветром неодобрительно. Где-то далеко запела иволга.       — Она..? — переспросил Джим, словно уже и забыв, что не один сидит на веранде. — Она была смелой и удивительной, доброй и неунывающей. — кажется, остановится ему было трудно, но Нэт и не нужно было, чтобы он замолкал: она каждое его слово впитывала как молодой побег впитывает капли необходимого дождя, как путник, жаждущий воду, пьёт из колодца, и даже не замечала, как вытянулась вся, разогнув спину и обратившись в слух. — Я благодарен Судьбе за каждую минуту, что мог смотреть на неё и за каждую минуту, когда мог говорить с ней, касаться её, целовать её… — голос сорвался на совсем неразличимый шёпот, растворяясь в шёпоте сумеречных яблонь.       Нэт зарделась, чувствуя, как горят скулы от последних слов Джима.       Она подняла взгляд на его опечаленный профиль и поймала последний закатный блик, пляшущий на стекле бокала, и радужке ярких изумрудных глаз, и уловила последнее тихое признание:       — Она была прекрасной.

***

      Про старый колодец за Вичбриджем все дети были в курсе, но вот ходить туда не решались — ходили слухи, что он проклят. Нэт и сама видела из-за кустарников выглядывающий иной раз чёрный раззявистый зев — провал в земле — в окружении осыпающихся крупных серых булыжников, от времени и сырости дождей и болотистой кислой почвы, покрывшихся зелёными зарослями мха и серо-охрового грязного лишая.       Зрелище было мало того, что не впечатляющее, так и ещё и малоприятное.       Трава в тени буковых и вязовых вековых деревьев была жухлая, полупрозрачно-ржавая, сухие чёрные ветки кустарников были похожи на следы давнего пожара — а на закате так и вовсе казалось, будто пожар в окрестностях старого колодца всё ещё бушует.       В общем поводов обходить странное и пугающее местечко у местных хватало.       А ещё говорили про ведьму. Ведьму, которая не то жила в том самом колодце, не то во время войны солдаты схватили её, привязали к шее валун, а после — живьём бросили прямо в колодец, вниз головой. И с тех пор она неустанно поджидает недальновидных путников дабы вершить слепое и яростное возмездие.       Нэт пришла сюда, поспорив с очередным деревенским идиотом: прыщавый дрищ сумел выхватить у неё книгу, которую одолжил ей Джим. Пропажу он обязался вернуть "за проклятым местом", так что Нэт, пришедшая к колодцу загодя, придирчиво осматривала недобро ропочущие на слабом ветру кроны.       Заслышав хруст веток в кустах неподалёку, она с самым раздражённым видом обернулась, собираясь непременно замучить незадачливого похитителя. Однако по мере приближения чужих шагов её решимость рушилась из-за осознания того, что к колодцу с треском приближался кто-то явно более крупный, нежели глупый четырнадцатилетний подросток.       Нэт сразу вспомнила истории о медведях, встреченных в местных лесах, а потом всё внутри неё проморозило от осознания, что шаги приближавшегося к ней "нечто" были человеческими: бум — скрип — бум — скрип...       Она вся напряглась, расхрабрилась, силясь убедить себя, что всё происходящее не иначе как глупый розыгрыш, но сердце в груди всё равно билось в ритме барабанной дроби.       — Кто ты такая о, смертная?! — раздался над нею громоподобный голос.       Нэт уже хотела гневно ответить кретину, попытавшему её напугать, однако увидела: миг, — и в просвете меж чёрными плетьми кустарниковых ветвей появилась высокая тёмная фигура, похожая на неказистую летучую мышь. Сверкнули белым страшным огнём глаза...       — Я Нэт. — слабо подала голос она, медленно отступая и собираясь броситься на утёк.       Страшная фигура сделала широкий шаг из тени: бум — громыхнул шаг тяжёлого ботинка, скрип — на солнечном свету блеснула трость...       — Ты с ума сошёл, Док?!! — возмущённо вскрикнула Нэт: на свету посмеиваясь оказался Джим Файрвуд, стягивавший с себя подобие чёрного плаща.       Зелёные глаза лукаво заблестели за оправой очков, когда, не сдерживая улыбки наблюдал за выражением лица своей подопечной.       Нэт прищурилась, выпрямилась, сложив руки на груди и гневливо потребовала:       — Объяснись немедля.       Джим кивнул, складывая плащ и, повесив его на сгиб локтя, медленно опираясь на трость, проковылял к старому колодцу. Из-за каменного нагромождения он ловко вытащил знакомую книгу в красноватой потрёпанной обложке.       — Ты ведь за этим пришла, я прав? — ровным голосом без вопрошающих интонаций спросил он.       Нэт нахмурилась и отвела стыдливо взгляд, испытывая смесь вины и неловкости.       — Нэт! — воскликнул Джим, делая к ней неуклюжий шаг, опираясь на трость, и тут же исправился: — Пчёлка. Я спрашиваю тебя не с целью пожурить, а, чтобы… я ведь знаю, как ты ненавидишь это слово, чёрт! — он приглушённо чертыхнулся, сам отводя взгляд.       — Чтобы предостеречь.       Нэт перевела на него хмурый взгляд, но покорно молчала, готовая слушать.       Джим тихо чертыхнулся, но качнул рукою, жестом показывая следовать за ним.       Нэт засеменила следом за его высокой качающейся как маятник спиной, слушая жалобное прихлюпывание придавливаемых, опавших, влажных листьев, и скрип его трости, возвышавшейся над ними.       Спустя некоторое время их прогулки Джим решился нарушить устоявшееся молчание.       — Какую легенду ты слышала? — спросил он, наконец.       — Про ведьму… — нехотя буркнула Нэт, не заканчивая.       — …которая забирает тебя с собой в колодец? — закончил за неё Джим. Нэт перевела на его затылок удивлённый взгляд; Джим коротко обернулся, ловя этот взгляд, и тут же отвернулся.       Трость продолжила скрипеть, только уже более жалобно.       Почва под ногами Нэт стала суше и твёрже; они начали подниматься на склон.       — Что ж… — молвил Джим негромко, так что Нэт пришлось навострить ушки. —Эта страшилка — не совсем правда, но и не совсем ложь.       В душе Нэт заворочались недобрые предположения, но она смолчала, предпочтя оставить всё на волю Джима.       — Дело в том, что я не знаю, была ли ведьма, однако… — начал Джим, будто задумываясь о чём-то, но затем, спохватившись, продолжил: — Однако земля, на которой стоит Вичбридж, — крайне влажная и рассыпчатая, и со временем погружается под более сухие и более новые фрагменты рельефа…       Нэт нахмурилась, уже открывая рот, чтобы уточнить, но Джим прояснил всё быстро:       — Так, например: ограждения колодца — круглая кладка камней — опустились. Глубоко в грунт. Поэтому теперь, будучи неосторожным, можно угодить в провал колодца и сломать себе шею.       Они шли в молчании несколько минут пока не вышли за пределы леса к широкой дороге, ведущей в Вичбридж.       Джим обернулся к ней. Яркое солнце ослепило светом глаза и укутало тело в мягкий жар июля. И Нэт только тогда позволила себе с напускной серьёзностью спросить:       — Так эта старая карга заставляет есть улиток или нет?       Они молчали мгновение, прежде чем оба захохотали.       Грустно было то, что весь оставшийся остаток июля и август уже не были столь беспечными. Эти деньки с Вичбридже для четырнадцатилетней Нэт Томпсон оказались тяжёлыми, и лето это стало худшим на её короткой памяти.       Во-первых, потому что 28-го июля к калитке Джима подкинули гадкий сюрприз.       Нэт обнаружила его случайно, и тут же позвала Дока.       Она пожалела о своём решении в ту же секунду, когда увидела побледневшее выражение лица друга. Но изменить ничего была не в силах.       — Возможно, в мире и есть демоны, — на грани слышимости, одними губами зашептал тогда Джим. — Но все они меркнут на фоне людей.       Его остекленевшие глаза застыли взглядом на неподвижном щуплом тельце кошки.       Некоторое время они стояли, не решаясь пошевелиться, и смотрели на кошку. Но, со вторым порывом прохладного ветра, они словно бы пришли в себя, и Нэт вспомнила.       Вспомнила, что уже видела эту кошку. С тремя котятами.       У канавы, за восточным краем деревни.       — Джим… — тихо позвала Нэт, и, поймав его взгляд, на миг поджала губы, прежде чем сказать.       Она кратко обрисовала ситуацию, и Джим на своей старенькой серебристой машине — Chevrolet или всё же..? — запасшись одеялами и молоком в поилочках, двинулись по дороге за город, стремясь высмотреть в черноте глубокой канавы трёх маленьких котят.       Они обнаружили их совсем недалеко от города, и то — совсем случайно: рыжий хвостик одного из котят мелькнул на некоторое время между листами папоротника, и глазастая Нэт его увидела.       — Там, Док! — коротко сообщила она.       Джим покорно остановил автомобиль и заглушил мотор.       Они вдвоём вылезли из машины и подошли к краю длинной тёмной ямы: изнутри веяло тёплой землёй и влажной затхлостью.       В мокрой земле перед ними зияла небольшая чёрная ямка.       — Нам придётся их вытаскивать, — кратко уведомил Джим, и в его голосе послышались непререкаемые твёрдые нотки.       — Я это сделаю. — тут же согласилась Нэт, спрыгивая на мокрую стену канавы и скользя.       Буквально в мгновение ока она достигла низа землистого дна, и тут же поспешила к норе.       Внутри оказалось три котёнка: они жалобно мяукали, пошатывались от голода, а их серая слипшаяся шёрстка намекала на то, что они провели голодая не один день…       — Нэт, умоляю, будь осторожна! — громко крикнул ей сверху канавы Джим, обеспокоенно всматриваясь в густых сумерках, что там происходит.       Нэт буркнула ему что-то неразборчивое, но отдалённо напоминавшее ругательство и засунула руку в нору за первым котёнком.       Она крепко ухватила щуплое тельце, норовившее выскользнуть из пальцев из-за мокрой холодной шёрстки, вытащила жалобно-мяукающий комочек и потянулась за следующим. Обоих котят она передала Джиму, который присел у края канавы, и, неуклюже свесившись, вытянул её навстречу длинные большие руки, а после, довольная своим успехом, Нэт шустро выловила последнего, третьего котёнка.       И когда она уже собиралась выбраться из канавы, с помощью ловких пальцев сильных рук Джима, ей почудился слабый обречённый писк.       Неверяще обернувшись к чёрному провалу норы, Нэт всё-таки разглядела его.       Четвёртый котёнок обнаружился в самом конце.       Нэт засунула руку, вытянула пальцы, но всё равно едва достала до передней лапки котёнка: он весь сжался, пытаясь отодвинуться от неё, и жалобно запищал. Нэт попыталась ещё раз, но у неё вышло лишь чуть-чуть зацепить кончиками пальцев влажную гладкую стенку норы. Она снова заглянула в сырой земляной зев, но потом резво обернулась к Джиму.       — Один застрял! — прокричала Нэт в панике в наступающую тьму. — Я не могу его вытащить!..       Мгновения царила тишина, а потом послышался гулкий стук.       Нэт замерла, с неверием слыша, как нечто тяжёлое скатывается, слезая, по мокрой земле канавы.       — Док! Нет!.. — хрипло прошептала она, вжимаясь спиной в горячую грудь и всхлипнув, зажмурила глаза с выступившими слезинками.       — Не волнуйся, Пчёлка, — преувеличенно бодро отозвался Джим над её ухом, обдавая горячим дыханием красную щёку. — Уж котят мы вытащим! Да и я, за двадцать лет поди отдохнуть успел!..       Он хохотнул над нею, запуская руку в лаз и не обращая внимания на сопротивления котёнка и попытки поцарапать его, методично начал пошкрёбывать пальцами глину.       Нэт замерла в эти минуты, малодушно сжавшись в комочек на груди у Джима, слушая только тихие звуки шарканья и ровного стука сильного сердца.       Наконец, спустя, казалось бы, бесконечное количество времени, Джим коротко ахнул и ту же дёрнул свободной рукой, вытаскивая котёнка из ямы.       Нэт только уже будучи в машине поняла, что всё это время он обнимал её, задремавшую, второй рукой, дабы согреть. А потом ещё и вынес из ямы на руках, с котёнком…       Уже ближе к ночи они накормили всех четверых котят специальной смесью (приготовленной по рецепту Джима) и уложили их на общей подстилке-гнезде. Нэт делала для ноги Джима компресс и не смела даже пикнуть о том, что устала, — знала, что её сразу же отправят домой.       В следующие дни они только и занимались тем, чтобы найти котятам новый дом. Жители Вичбриджа охотно забрали всех четверых очаровательных малышей у дедушки Джона, а Нэт — пуще прежнего зауважала Дока. Хотя и по-прежнему пыталась вести себя с ним построже.       — "Одиночество только позволяет мне выжить, — Жадно жизнь забирает своё. Я ходил по горам, только чтоб их услышать, Чтобы камни шептали "живо". Я ходил вдоль воды, океанам внимая, — Толщи вод, чтоб забросили к звёздам. В мешанине людской пустоту сознавая, Я хотел быть пришельцем из космоса. И поиск души — есть лишь истинно мужество Для поэта, что ищет покоя. Я дотронулся Вечности — невзирая на трудности, Я стал временем. Я знал иное." — зачитал он ей как-то вечером, оторвавшись от очередного прочтения "Стойкого оловянного солдатика"; Нэт любила эту историю Андерсена больше других.       — И кто это написал? — спросила она.       — Малоизвестный поэт — Рэмми Уанджой, — улыбнулся Джим.       — И насколько же он "малоизвестный"? — сварливо съязвила Нэт.       — Ну, о нём знаем ты и я, — Джим кротко подмигнул ей, грустно улыбнувшись. — Он был моим хорошим другом. Жаль, что не успел издать ни одного сборника своих стихов, — он был большой талант.       — Война? — осторожно спросила Нэт, приподняв бровь.       Джим только кивнул и, устало крякнув, поднялся и прошёл к проигрывателю. Он поставил пластинку: заиграла "So Let's Rock" Боба Уиллса — Нэт любила её, — а потом вернулся в своё излюбленное кресло и вдруг достал откуда-то необычный звякнувший свёрток.       — Пчёлка, — мягко позвал он её, протягивая завёрнутую тряпицу прямиком ей в руки. — Я всегда болтаю тебе о том, как важно найти своё место в жизни… Так вот, я не знаю кем ты станешь, но я вижу, чем тебе нравится заниматься. — он бросил намекающий взгляд на разобранный часовой механизм на полу ряжом с Нэт. — Так что, вот тебе небольшой подарок от меня.       Нэт медленно зашуршала обёрткой… да так и застыла на месте.       — Они твои.       Нэт нахмурилась, переводя недоверчивый взгляд с протянутого свёртка с инструментами на улыбчивое лицо Джима.       — Бери-бери, — он показательно качнул рукой пару раз, призывая забрать подарок, и в изумрудных глазах его закружились лимонные яркие искорки. — Они твои, Пчёлка.       И Нэт забрала.       А потом, копаясь в вещах Джима на втором этаже особняка, нашла подозрительный конверт, и — конечно же — решила его вскрыть.       Найденные документы она тщательно изучила с волнением замечая фамилию учёного: Нэт слегка расстроилась, когда увидела имя "Джим Артур Файрвуд" только на второй строке под более длинным и скорее всего немецким; о! она так и знала, что Джим был не простым военным врачом, он шпионил за немцами!..       Позже, Нэт решила узнать у дедушки Джона поточнее про этого загадочного Альцгеймера: дедуля вначале с подозрением спросил, откуда она знает эту фамилию, но успокоившись фразой "услышала от Тэн" со вздохом пояснил внучке в паре фраз суть, совершенно не замечая, как восхищённое выражение лица девочки сменилось на полное ужаса и отчаяния.       Первую половину ночи Нэт лежала на спине отсутствующим взглядом глядя в потолок и чувствовала лишь, как водные солёные гусеницы, неприятным мокрым следом ползут одна за другой по её вискам, растворяясь в материале наволочки. Вторую половину ночи она раз за разом прокручивала в голове увиденное в документах конверта и разговор с дедушкой: Нэт смотрела на закрытое окно и её так и подмывало обуться на скорую руку, и бежать-бежать-бежать к дому Джима Файрвуда.       Только чтобы увидеть, как он блаженно спит.       Только чтобы обнять его и выплакаться всласть.       Только чтобы услышать, что всё, что она узнала — глупость, нелепый сон, растворённый во "вчера" обидный, но такой абсурдный розыгрыш.       Ты же врач, Док? Ты — врач, а врачи не болеют.       Нэт хотелось закрыть глаза, уснуть и проснуться так, чтобы прошедший день исчез. А потому она давила в себе желание выбраться из окна и бежать к мистеру Файрвуду; в конце концов, она взрослая; ей целых четырнадцать лет! И, отворачиваясь, она смеживала веки.       Утром за час перед завтраком она всё же сбежала и через форточку забралась в тихий дом мистера Файрвуда, только чтобы убедиться, что кошмарный конверт ей не приснился.       Нэт смотрела на злополучный предмет в своих руках с решимостью, которую у неё отняла ночная тьма, но подарил солнечный рассвет, и держала его так, словно поймала ядовитую змею.       Разумеется, что страшный диагноз не исчез, ведь они были не героями новеллы Стивенсона.       Самое мерзкое, что у Нэт был один, редкий и коллекционный ещё к тому же, цент — от дедушки Джона остался.

***

      Тэн была не особо разговорчива, и с приходом девятнадцатого года её жизни, мало что поменялось. Нэт подмечала крохотные изменения — вроде тонкой наледи резьбы или росписи, но стержень Накамуры остался неизменен: фигура обрела более женственные очертания, подростковая угловатость и худоба скрадывались расцветающей женщиной, линии бёдер стали плавными, притягательно-округлыми, ноги длиннее, и Тэн уже не поднимала головы, дабы поговорить с Райаном Форсом, не вставала на цыпочки, дабы достать с полки кухонного шкафа пару чашек и заварной чайник. А вот глаза стали темнее и смотрели ощутимо холоднее, более изучающе, будто стремились выявить саму суть собеседника, и на чёрном дне сверкающих зрачков поселились какие-то неведомые прежде... мудрость и сила; будто кто-то раскалённый жгут свернул спиралью и оставил там тлеть.       Они с Нэт всё также оставались скорее приятельницами, нежели друзьями, но друг другу доверяли. Ровно настолько, чтобы Нэт могла знать об отношениях Накамуры с Райаном Форсом, а Тэн могла спросить про Дока.       Именно о последнем, волновавшем её мысли чаще чем хотелось бы, Нэт и пришла к японке поговорить: она сразу вывалила всё — и про их встречи, и про приключения, вместе пережитые, и про болезнь и её реакцию на него…       Тэн молчала и долго смотрела в лицо Нэт после её монолога, будто пыталась отыскать там что-то ещё, всматривалась, щурила тёмные раскосые глаза, а потом вздохнула, и этот вздох Нэт решительно не понравился.       Но то, что Накамура сказала потом, понравилось ей ещё меньше.       — Ты любишь его, Нэт, — так спокойно, словно она говорила о каком-то другом Джиме Файрвуде, произнесла Тэн.       — Ты сошла с ума, узкоглазая? — ошарашенная Нэт, даже не успела разозлиться.       Тэн величественно покачала головой, но ни единая прядь не выбилась из её вечно идеального пучка, собранного с помощью резных палочек.       — Странно, что ты сама этого не поняла. Ты любишь его…       — Нет.       — … возможно раньше твои чувства были любовью к родителю и другу, но сейчас он стал для тебя кем-то много большим.       — Нет!       Тэн посмотрела снисходительно, покровительственно. Так смотрят на несмышлёного ребёнка, который отрицает, что за осенью наступает зима, что лёд холодный, а кипяток — горячий. Так смотрят на того, кто утверждает, что у Океана нет конца и края.       Нэт как обухом по голове стукнули; как молнией поразили. Ей ещё показалось, а не сильно ли?       Но искать глазами колесницы Тора в безоблачном июльском небе — дело неблагодарное и абсурдное, так что она лишь поморщилась на слова китаянки, и гордо развернувшись, покинула её общество.       И в следующий раз, когда Нэт закрыла за собой скрипящую калитку и брела по садовой дорожке к уже сроднившемуся с ней дому, когда увидела выходящего прихрамывающего Джима, когда солнечный закатный блик осветил его вечно-доброе, вечно-светлое, неизменно-лучшее лицо с мягкой улыбкой, в её груди нашло отклик щемящее ранимое чувство. И Нэт смотрела в его зелёные глаза, продолжала идти навстречу, ощущая, как с каждым шагом их сближения в реальности, пропасть в мнимости времени между ними неумолимо растёт и углубляется: как вбиваются многотонными сверхтяжёлыми столбами годы, разделяющие их, события, встречи, трагедии, знания, опыт, самоосознание, болезнь Джима, о которой он ей ещё не сообщил и вряд ли сообщит, но о которой она уже узнала, как всё это сливалось в вечный монолит — в непреодолимую стену между ними...       Джим бесконечно рядом — достаточно всего лишь протянуть руки, и она может нырнуть, утонуть, раствориться в его объятьях, в нём самом. Джим рядом; но вместе с тем, недостижимо далеко — у границы миров, в ожидании свидания со Смертью, и Нэт желай, не желай не сможет украсть его с этого свидания. Он уже двигался туда, где она окажется так нескоро, и это так несправедливо, так банально, но так по-настоящему, как никогда не будет ни в какой глупой книжке.       Сердце мучительно сдавливало само себя под натиском хлынувших чувств, вернее под тяжестью осознания чувств, настигших её.       И Нэт смирилась с тем, что, будь она проклята дьяволом, но господи-боже-боже-боже!, она полюбила этого человека. Она любит Джима Файрвуда, и она никогда его не забудет.

***

      Нэт было всего пятнадцать, и иногда ей хотелось выдрать волосы у себя на голове собственноручно, с корнем, за отвратительно-глупые сентиментальные мысли о том, было бы это романтично если бы ей тоже было сорок два.       Сколько столкновений и случайных встреч было бы им отведено? Сколько раз ходили бы на свидания? Были бы дети? Пережила бы она войну? Пережила бы Джима? Могли бы они быть вместе? Поддерживать друг друга в трудный период? Ссориться из-за мелочей?..       У них не было и не будет ничего из этого.       Суррогат воспоминаний, — и тот украден постылым "не должен" и мучительно-раздражающим "нельзя".       Нэт прекрасно могла представить — не специально, но невольно в голове её, шальной, подростковой, проскальзывала пара вариантов того, что было бы признайся она в своём влечении, — ближе к ночи, лёжа в постели, она даже несколько раз, смежив веки, воображала себе эту сцену.       Что скажет папа?       "О, боже, мой, Нэт! Ты ведь росла совершенно правильной девочкой! Ты была благочестива, ты была терпелива и прилежна в учёбе (никогда не была)! Он… этот мужчина… он… совратил тебя? Он что-то сделал с тобой?! Ты можешь мне сказать… Боже! Да. Как он посмел?!!..."       Что скажет мама?       "Нэт, ты изначально была отвратительной девочкой! Я так и знала! Ты всё-таки слушала тех панковских уродов тайком?!! Кто они?! Rolling Stones? Smokie? Doors? Ты, поэтому прыгнула в койку к этому сорокалетнему мужику?!!" И это они ещё не в курсе о диагнозе Джима…       Нэт ощущала подходящий к горлу комок от этих мыслей и сглатывала предательски мерзкую слюну (у всех ведь случалось иной раз отвращение такой степени, что собственный рот становился омерзителен?). Единственное, чего она никак не могла предположить — что бы сказал дедушка?       В её фантазии он всегда сидел в кресле, опустив локти на колени, сгорбившись и сцепив пальцы крепких рук в замок, и, из-за опущенной головы, она не могла считать выражения его лица…       Нэт помогала ему практически незаметно: то положит очки на видное место, то ворчливо полунамекнёт на старое воспоминание, то воссоздаст часть фрагмента прошлого, только чтобы развеселить его…       Джим узнавал вначале: нахмурившись без труда пересказывал ей их общие крохотные ситуации, но…       Но однажды, в привычном альбоме со старыми чёрно-белыми фотографиями он, перевернув страницу, нашёл свой кошмар.       — Я… не помню.       Джим уставился остекленевшим взглядом куда-то вникуда, положив ладонь на фотографию со своим другом-сослуживцем. Задремавшая из-за позднего часа Нэт даже не сразу сообразила, что произошло, а когда сообразила…       Что ж. Она молнией метнулась на кухню и вернулась оттуда, неся в дрожащих пальчиках крупный гранёный стакан с прохладной водой.       Джим был как… пришибленный в тот страшный вечер.       Нэт же пережила эту боль, внутренне ненавидя собственное ноющее сердце, приказывавшее глазам плакать, и закалённая, незаметно стала сильнее…       Она больше не плакала по ночам: Нэт знала, что это никак не поможет и не изменит ситуацию, а потому предпочитала спать с полуночи до неспокойного рассвета, но утром, едва выпадала возможность сбежать после завтрака, она, чмокнув обескураженного дедушку Джона, быстрее пули устремлялась к нему.       Нэт тратила все свои карманные деньги на улучшение своего полароидного фотика, на плёнки для него. Нэт делала бесчисленное количество фото, она вся обратилась губкой для воспоминаний.       А потом она призналась Джиму, что знает о его болезни.       Джим вначале опешил, однако затем, видимо, связав воедино всё, что видел, лишь горько усмехнулся, глядя на неё едва ли не ласково снизу-вверх из своего кресла.       — Вот как? Ну, может оно и к лучшему… Я ведь так не хотел тебе врать, Пчёлка…       Нэт только в тот миг осознала эту чудовищную в своей простоте истину.       Она не пыталась помогать ему незаметно — всё это время она помогала себе.       Она просто "прощупывала почву".       Что ещё он помнит — что сможет вспомнить, что помнит она, что наиболее важно и образующе, что менее комплексно и не столь выделяемо…       Видимо прочитав что-то в её изменившемся взгляде Джим вдруг серьёзно нахмурился и вскинул предупреждающе ладони. Нэт упала перед ним на колени, словно ноги в единый миг перестали её держать и с мольбой подняла голову, открывая рот, смотря на него неотрывно, пополам с надеждой и отчаянием в глазах.       — Нэт, не надо. — предупредил её он.       — Но почему, Джим? Почему?! Я ведь..! Я тебя… — тёплые пересохшие губы на её шершавых пульсирующих пустили реактивный разряд вдоль всего позвоночника.       Касание — непоцелуй-непоцелуй-непоцелуй — длилось меньше мгновения, но — боже! — сколько в нём скрывалось: и попытка успокоить, и отеческая любовь, и братская поддержка, и нежность, и обещание дружеской верности и доказательство того, что она особенная, но в большей степени — конечно, неприглядно-горькое и глубокое, как океан, безысходное, неответное извинение.       Просьба простить за то, чего не будет.       Будто одним единственным поцелуем стремясь сказать "спасибо, мой самый трепетный поздний друг" и "извини, я не хотел пробуждать в тебе надежду".       — Пожалуйста, Нэт.       "Не говори вслух, иначе это станет правдой".       И Нэт смолчала.

***

      Нэт исполнилось шестнадцать. И она приехала с заранее тяжёлым сердцем и подчёркнуто-обыденным раздражённым настроением.       Джим впервые поставил ей пластинку "Nancy Sinatra" — ей не понравилось. Зато следом предложенные им "The Ronettes" однозначно заняли в сердце Нэт особенное местечко — как-никак, они оказались первой женской рок-группой, полюбившейся ей. Отдельного внимания заслужила в её глазах песня "Be My Baby".       Тем же вечером Джим "спалил" её за сигаретой у себя на веранде, и, разумеется, попросил её не курить. Нэт закатила глаза, но сигарету покорно потушила, а почти полная пачка отправилась в руку Дока под красноречиво-намекающим укоряющим взором последнего.       — Как бы ты хотел назвать сына? — спросила она.       Джим мягко-грустно улыбнулся, посмотрев на неё дольше обычного: необычайно-золотистая вечерняя заря догорала в его изумрудных глазах крохотными кусочками цитрина — Нэт пообещала, что сделает себе прокол в ухе и гвоздик в носу с этим камнем.       — Говард. — помедлив ответил он.       — Почему? — глупый вопрос, абсурдный.       — Потому что хорошо бы смотрелось с твоей фамилией.       Нэт только теперь замечала, что везде и повсюду в доме имеются её следы: будь то детский рисунок с ракетой и карикатурным Джимом в скафандре, теряющим гаечный ключ, с её именем внизу листа, их фото с похода в террариум с совместным автографом, её имя и фамилия на другом фото…       Было ведь то светлое беззаботное "когда-то", которое переливалось между её ещё по-детски неуклюжими чуть коротковатыми пальчиками медовым звоном летнего разнотравья, изумрудной мозаикой папоротниковых листьев и прохладной ручейковой галькой?.. Ей ведь не померещилось.       Их связывало куда больше когда-то "не" украденных пары яблок с покосившейся медуницы…       Её погибшие мечты, будто восставшие мертвецы, толпой бродили за нею: неважно — была ли она в гостях у какого-то деревенского приятеля, ходила ли на рынок или в небольшую лавку на углу, помогала ли деду на пасеке, отдыхала ли в своей комнате, читая книги…       Похороненные, но так и не выслушанные желания, преследовали её. И больше всего их было, конечно же, в доме Джима Файрвуда.       Нэт только закончила отвечать на вопросы про кораллового аспида, тут же называя следующую змею.       — Длина анаконды, длина анаконды… — Джим мучительно напрягал голову и морщился, утыкаясь лбом в ладонь, хотя это их любимая игра в "змейку".       Нэт открыла было рот, чтобы подсказать ему, но сжав побелевшими враз пальцами обивку дивана, резко захлопнула рот.       В уголках её глаз собрались слёзы, опасно размывая поле зрения, она сжала челюсти до отчаяния — до слепой пелены боли, гнева и обиды — на несправедливую жестокую Судьбу, на болезнь, которая отнимала у неё Джима. По маленьким кусочкам. Но каждый день.       Тогда ей и пришла в голову эта тупая идея создать для Джима хорошие воспоминания.       Она попросила своих деревенских приятелей собрать глупых подростков, боявшихся розового дома — старого особняка — и привести их вечером в яблоневый сад. Там их ждали тяпки, вёдра и лопатки, а также гора горячих панкейков с мёдом и ягодами, вкуснейший яблочный пирог и ящики с холодным лимонадом в придачу.       Подростки шустро осознали возложенную на них миссию и её награду в случае успеха, так что с невиданным ранее энтузиазмом принялись за дело.       Нэт же, вдоволь набегавшись и раздав указания, поднялась на веранду, к опиравшемуся на перила Джиму. Он благодарно улыбнулся и протянул ей один из двух стаканов с лимонадом. Нэт качнула головой и забрала стакан, осушая его разом наполовину.       — Не ожидала, что их соберётся так много и они будут столь отзывчивы. — буркнула в начале ненавязчивой беседы Нэт. — Но оно и к лучшему.       — Перечитала "Цветы для Элджернона"? — Джим скосил на неё взгляд, и на лице его отразилась лишь тень былых улыбок: но в изумрудных глазах горел золотой огонёк светлой печали пополам с решимостью, и только последнее не позволило Нэт разрыдаться от отчаяния в следующий миг, будто какая-нибудь ни на что не годная слабачка.       Она нахмурилась, отвернувшись, и с почти что отвращением посмотрела на багряно-малиновый закат, пылающий по ту сторону изгороди, обозначающий ещё один ещё день прогрессирующей болезни Джима.       — Хуже. — кратко резюмировала она вмиг погрубевшим голосом. —Пересмотрела "Тыковку".       Они оба ненадолго застыли так, в уютном молчании, оглядывая впервые за долгое время наполненный множеством людей и дыханием жизни, пришедшей с ними, яблоневый сад.       Всюду были подростки: некоторые пили лимонад из кружек и стаканов, закусывая горячими блинчиками и фруктами, и болтали между собой о всяких пустяки, другие взяли садовые перчатки с тяпками и старались выкорчевать сорняки рядом с яблонями и на клумбах.       Джим мягко улыбался и с удовольствием отвечал на вопросы многочисленных юношей и девушек: те, перестав испытывать неловкость, с удивительной приязнью отнеслись к странному, но "потрясающему" взрослому. Джим покорил их своей галантностью и глубокими познаниями в музыке, литературе и кинематографе. А тех, кого не смог впечатлить вышеперечисленным, он сразил интеллигентным юмором и утончённой манерой речи.       Подростки один за другим просили его отойти с ними на личный разговор, и Джим, со своими изумрудными глазами, вечно горящими огоньком какой-то мудрости, рассказывал им о своём опыте и давал советы.       Нэт наблюдала за тем, как те, кто раньше опасались и даже презирали Джима, находили в нём понимание и утешение, — и думала, что они не заслуживали их с неоднозначной смесью чувств: Нэт одновременно чувствовала радостное облегчение и досадное раздражение. Что-то вроде того, что испытываешь, когда раскрываешь кому-то чужой секрет, который тебе доверили.       Она по привычке заметила, выплывая из волн своих размышлений, что Джим вдруг затих на середине предложения, и только затем осознала причину — к ним семенил какой-то неказистый шатен в измятой рубашке с несколькими землистыми пятнами.       — Нн-Нэт… — подошедший к ней робкий парень — блеснули брекеты — неловко улыбнулся и неуклюже протянул ей помятый букетик васильков. — Это тебе… — уже одними губами прошептал он, некрасиво покраснев пятнами и окончательно стушевавшись.       Нэт на мгновения опешила, но затем с хмурым выражением лица неохотно приняла цветы неудачника.       Джим рядом тепло улыбнулся и поблагодарил юношу за неё:       — Спасибо тебе, Норвилл.       Норвилл нелепо кивнул, будто китайский болванчик, и тут же спешно ретировался из их общества. Когда он оказался на достаточном расстоянии от них, Нэт, не выдержав, пренебрежительно фыркнула, закатывая глаза:       — Нет, ну, что за придурок?..       Джим рядом с ней, повернулся, посмотрев укоряюще и с лёгкой подначивающей ухмылочкой:       — А мне он показался довольно очаровательным…       Нэт закатила глаза повторно, но промолчала.       — Ты непременно встретишь его, — тихо, но уверенно пообещал ей Джим, задумчиво щурясь куда-то в небо за высокой изгородью. — Человека, который полюбит тебя такой, какая ты есть.       — Изрядно сомневаюсь. — хмыкнула скорее по привычке Нэт, и раздражённо посмотрела в свой стакан с остатками лимонада, будто он был в чём-то страшно виноват перед нею.       — Можешь не сомневаться, Пчёлка, — хрипло хохотнул над её ушком развеселившийся Джим. — Ты этого заслуживаешь. Ты — невероятная и необыкновенная девушка.       Нэт чуть покраснела, сердце её болезненно и сладко сжалось, но ничего не решилась ответить ему.       На исходе дня, когда закат над Вичбриджем обратился коралловым пожаром пронзая скудные сизые облака, Джим вдруг с беспокойством обратился к ней:       — Нэт, я могу попросить тебя?       До этого они молчали вместе пятнадцать минут. Не то, чтобы Нэт считала… Пятнадцать минут и тридцать девять секунд.       — Зависит от того, о чём. — привычно буркнула она, скашивая глаз и внимательно-цепко оглядывая его фигуру серо-зеленоватыми глазами.       — У меня… не так уж и много знакомых после войны. А мне следует не только читать, но и писать, так что… — он на мгновение словно задумался, может ли сказать о столь ничтожной просьбе? — … Могу я писать тебе в течение года? Не каждый день, упаси, нет! Но раз в неделю-две могу я..?       Она перебила его моментально:       — Да.       Джим растерянно моргнул, но в следующий миг мягко улыбнулся ей, и эта нежная улыбка заставила её сердце уже привычно замереть на несколько мгновений, а потом болезненно и сладко удариться об рёбра.       — Спасибо, Пчёлка.

***

      Нэт перелезла через ограду, ловко спустившись по стволу старой яблони — тот согнулся на миг привычно, но тихо заскрипел уже с трудом выдерживая вес семнадцатилетней девушки. Она отряхнула руки, с одобрительным фырком заметив, что, хотя бы в этот раз, инструменты оказались убраны.       Нэт дежурно оглянулась на заходящее солнце, отсветы которого были видны в небе над забором, и, сняв кепку, бесшумно взбежала по ступенькам на веранду, пальцами обхватив ручку двери и резво дёрнув на себя.       Дверь не поддалась.       Строптиво щёлкнула, и Нэт едва не впечаталась в неё лицом.       Некий пузырь словно упал на неё, отгораживая от всего мира на несколько чудовищных в своей растянутости мгновений: Нэт не чувствовала запахов, не слышала звуков, не различала цветов. А потом осознание объяло её в единый миг зовом страшной неотделяемой пустоты.       Джима не было.       Она это знала. Уже знала.       Однако, чтобы справиться с осознанием этого, с тем, что он не попрощался, ей понадобится много времени — это она также чётко знала.       Развернувшись, она уложила руку поверх влажной коры и ещё недолго постояла возле ствола той самой старой яблони, оглядывая запустевший притихший сад: закатные косые лучи слабо золотили и обагряли высокую траву и дикие кусты малины. Деревья будто бы рыжели к исходу дня, а фамильный особняк смотрел со спокойным величием десятком блестевших отражавших солнце окошек. Нэт, сцепив зубы, подумала, что эта глупая сентиментальность ей совсем не свойственна, но тело будто бы одеревенело отказываясь шевелиться, а сердце заныло в груди сжавшись тяжёлым разбухающим комом…       Мучительно шикнув-выдохнув и яростно стиснув веки, до белых мушек перед глазами,       Нэт прошлась ногтями, собирая кусочки мха и коры и безуспешно силясь справиться с обуревавшими её чувствами…       Резко сдёрнув с коротких волос резинку-подвязку, она решительно обвязала её вокруг нижнего крохотного сучка яблони, а после начала карабкаться обратно — за изгородь, прочь из сада…       Вечером Нэт сидела на окне перебирая пальцами по корешку старой книги со сказками Андерсена, смотрела на то, как завораживающе пляшет робкий огонёк свечного огарка в чугунном резном светильнике, иногда опускала взгляд на разложенные на подоконнике инструменты и думала.       Внутри, после первых часов разливавшихся боли и обиды, стало пусто: как берег, облизанный волнами прибоя, воспоминания Нэт были похожи на влажный песок — песчинки просыпались сквозь пальцы слепляясь комочками и падая в успокоенный океан.       Нэт хотелось выплакать этот океан, но касаясь тёплого шероховатого корешка книги и холодных поблёскивавших инструментов, она не стала. Нэт знала, что даже сильные люди плачут. Джим ей объяснил. И сильные, и добрые плачут. И это не делает их ни слабыми, ни жалкими.       Нэт знала. Но плакать всё равно не стала.

***

      В семьдесят втором году Нэт исполнилось двадцать, и год этот стал для неё очень насыщенным: она впервые поучаствовала в митинге, завела трёх замечательных друзей, получила свою первую машину — пикап Ford F-250, — на ней же исколесила пол Йоркшира к превеликому неудовольствию "papa et maman" и, наконец, сходила на свой первый рок-концерт.       И именно там, когда она впервые услышала Deep Purple, Нэт закусив губы до крови; невыплаканный океан плескался в глазах, уставившихся на музыкантов; и она едва ощутимо прошептала: "Тебе бы они понравились, Док".       В августе она по уже издавна заведённой привычке отправилась в Вичбридж на своём пикапе. Дедушка Джон увидев возле своего дома красную махину одобрительно присвистнул, в то время как старожилы и соседки недобро пошамкивая беззубыми челюстями, наперебой переругивались насчёт "потерянного поколения". Нэт — в майке, заляпанной автомобильным маслом, в солнцезащитных сверкающих очках и по-мальчишечьи коротким ёршиком тёмным волос — было абсолютно плевать на их мнение.       Долгими вечерами сухого августа семьдесят второго года Нэт предпочла сидеть в гостиной дедушки Джона и, слушая краткие возмущения старика, чистить разобранные впервые за долгие годы часы со стены. В сумке на диване валялось все необходимое ей: немного налички, пачка редко-раскуриваемых сигарет, новенькая блестящая Zippo (подарок её приятеля Чарли), сложенная запасная футболка да потрёпанная истёртая книга — хрестоматия со сказками Андерсена. Набор инструментов с бутылочкой масла лежал на тряпице перед нею.       Дедушка ставил пластинки с любимыми ими обоими песнями и подолгу щурился на огонь, звонко потрескивающий на поленьях в камине, словно старался погрузиться в что-то своё, уже растворившееся в холодных водах прошлого. Нэт понимала и не мешала — у неё и самой было такое право. Как и право на прогулки по округе. И так, пока она "не попадает в нужное время в нужное место" — так бы сказал один темноволосый добрый хоббит.       И когда она заметила у развалин колодца какого-то незнакомого паренька лет семнадцати в нелепых очках, Нэт уже знала, что ему скажет.       Набрав в грудь побольше воздуха она громко, желая напугать, прокричала:       — Что ты делаешь у моего колодца?! Не боишься, что я заставлю тебя вычистить из него всю тину и съесть всех улиток?!!       И паренёк вскинул голову, и глаза у него не яркие изумруды, а тусклое бутылочное стекло — но зелёные, и Нэт ещё не знает, что полюбит их также, как полюбила до этого, другие, не знает, что паренька зовут Ланс, не знает, что он очаровательно заикается, и что эти дурацкие очки, которые бесят её с первого взгляда, он носит на постоянной основе, а не только лишь для чтения.       Нэт ещё не знает, но непременно узнает. И — совсем скоро.