109 ударов

      Чимин ждет целый день, сходя с ума в окружении людей. Рутина медленно, но верно надоедает, усталость приходит к вечеру ближе, когда солнце начинает свой путь к горизонту, окрашивая небо в красноту заката. Часы, предавая, будто замедляются, секундная стрелка ползет, точно из вредности, словно и не собирается насчитать и одной минуты. Но, когда рабочий день заканчивается, бодрость духа снова наполняет тело альфы, спешащего домой по пустынным и тихим улицам маленького, спрятавшегося в тени гор, городка.       Он ужинает наспех, принимает душ так быстро, как только может, ложится в постель к уже спящему Юнги, чтобы прижаться ухом к мерно вздымающейся груди. Там красивой музыкой, разгоняя кровь по маленькому и теплому телу, бьется сердце омеги, звуками пробуждая в неспокойной душе альфы необходимое умиротворение, что мечтой становится за целый день разлуки.       — Ты меня разбудил, — Юнги чмокает губами, поворачиваясь в руках Чимина, чтоб тот обнял крепче, прижал сильнее.       — Прости, я не хотел.       И правда, не хотел: ночью пульс омеги замедляется, приходя в привычную норму, и тревожность альфы за его быстрый бег сходит на ноль, оставляя только тихую радость от столь приятного, родного звука. Тук-тук. Сердце стучит под тонкими костями ребер, ухом Чимина, греющегося на груди, и старавшегося не мурлыкать от восторга: омега напоминает птенца, теплого, мягкого и очень хрупкого, такого, с каким аккуратнее нужно быть.       Чимин иногда просыпается посреди ночи, в ее непроглядной темноте и весенней прохладе, гуляющей сквозняком по комнате. Альфа намеревается услышать короткие, ровные, пусть и чуть быстрые удары, прикоснуться губами к шее украдкой, не будя и не тревожа дремлющего омегу, чтоб почувствовать их тактильно, точно увериться в том, что сердце бьется и прекращать не собирается.       И утром, в моменты расставания на целый день, до новой встречи в вечерних сумерках, Чимин тоже просит уделить пару минут на послушать, специально пораньше вырывает Юнги из сна. Когда же рабочие трудности ударяют своей массой в лицо, любимого сердца рядом не оказывается, и Чимин, слегка виня себя за то, что отвлекает омегу от работы, довольствуется звонком.       — Чимин? Все хорошо? — Юнги отвечает почти сразу. На той линии связи Чимин слышит чужие речи, шум, но различает среди всей какофонии звуков один — тихий шепот омеги.       — Да-да, все нормально, — омега дышит в трубку, пока Чимин облизывает губы, продолжая. — Мне просто так хотелось тебя услышать. Знаешь пульс?       — На обеде измерял, было сто девять. Теперь доволен? — голос Юнги к вечеру становится хриплым от разговоров, усталости легкой, но и таким он напоминает альфе тихую приятную колыбельную из детства, что папа когда-то пел.       — Безумно. Моя маленькая терапия.       Смех омеги обрывается, сменяясь на гудки, и Чимин может спокойно вернуться к работе, прокручивая в голове слова, голос, звуки.       Когда Юнги болеет, даже несильно, Чимин особенно привязывается к стуку его сердца: ладонь от груди теплой почти не отнимает, прикладывает головой к ней едва ли не каждую минуту, глаза блаженно прикрывая, считая удары: один, два, три. Юнги изредка смеется над ним, еще реже — недовольно бурчит, что альфа легко от него простуду подхватить может. Чимин непременно заболевает следом за омегой.       — Не думаешь, что это перебор? — спрашивает однажды Юнги, помешивая почти готовый суп на плите; Чимин стоит сзади, обнимая, а руки его покоятся на омежьей груди, поглаживая иногда. — Я совершенно не против, но это может стать чем-то неудобным.       — Мне так нравится, — говорит Чимин в ворох светлых, отливающих золотом в свете солнца, волос.       В постели сердце Юнги бьется ярче всего, кажется, смешиваясь ударами с пульсом Чимина, тоже убыстряющимся. Кажется, он звучит во всей комнате, заменяет любые другие противные и ненужные шумы. Альфа всегда с особым наслаждением слушает гулкие удары, прерываемые стонами звучными, что срываются с губ омеги его собственными, сухими и горячими. В эти моменты Чимин чувствует себя особенно правильно, спокойно: вот Юнги перед ним, живой и горячий, дышащий шумно. За него не нужно бояться.       Во взаимных ласках Чимин находит новый способ услышать, как бойко стучит маленькое сердце.       Чувства, по большей части, абстрактны. Они с трудом описываются словами, не имеют форму и цвет, у них нет лиц, а потому забыть их очень просто. А ужасы и неприятности человек сам из своей памяти стирает, чтоб боль не чувствовать постоянную, чтоб не грызло внутри ничего.       Но Чимин помнит страх момента, в который машина с лязгом и скрежетом металла съехала с мокрой дороги, перевернувшись. Помнит, как приходил в себя, а картинку планомерно заливало краснотой: должно быть, с пореза на лбу текла кровь. Помнит, что Юнги не дышал, когда альфа его из салона на залитую дождем землю доставал, пачкаясь в грязи. Помнит, что сердце не билось, или Чимин его не слышал.       Но тот испуг, что ощутил Чимин тогда, теперь гуляет за альфой по пятам, не отпускает, за руль сесть больше не дает.       Сердце Юнги застучало в один момент, когда руки уже устали, кислый запах крови заполнил собой воздух, а слезы, текущие по щекам бесконтрольно, пропитали ворот футболки соленой влагой. Чимин, благодаря себя самого за вспомнившиеся уроки, позволил себе один расслабленный выдох, от которого мигом закружилась голова: тогда казалось, что он все это время не дышал, нажимая с силой на ребра, но потом, уже в скорой, посвятив в глаза ярким фонариком, парамедики сказали про возможное сотрясение.       Он просил в больнице пустить, истерично, на грани срыва, умолял о возможности краткосрочно, на секунды, взглянуть на Юнги. Но врач был непреклонен, отчитал альфу, а в конце, будто в успокоение, что не сработало совсем, добавил:       — Он стабилен. А вам нужно лежать, а не бегать по всей больнице.       Чимину на безликое «стабилен» было плевать. Единственная мысль билась в голове непоседливой птицей: «А бьется ли оно сейчас? Пусть бьется». Но врач, серьезно насупив брови, попросил, скорее потребовал, вернуться в свою палату и спокойно проспать отведенные ночью часы. Вот только Чимин сходил с ума, точно сходил, пока к Юнги не пустили, и он не услышал — стучит, громко и красиво так стучит.       С тех пор, наверное, навсегда, сердцебиение Юнги, его беглый пульс — любимая музыка Чимина.