Индульгенция по-вулкански

— Чего ты хочешь, Джим? — глухо и неожиданно спрашивает Спок. В глаза не смотрит, но и ладонь не забирает. Джим открывает рот и осекается. Сейчас он одновременно отчаявшийся захватчик и перегоревший списанный капитан хорошо за тридцатник. Захватчику нужен Спок, а у перегоревшего есть опыт, который подсказывает, что в данный момент лучший выход — это ведро алкоголя и сверху чем-нибудь по башке, чтобы с гарантией. Или предельно жёсткий секс. Что-то конкретное, чтоб хотя бы сейчас не выворачивало от отвращения к себе и бездонного чувства вины. Секс в приоритете — вытрахать из головы все мысли, но Спок не тот, кто способен на такое. Очень похоже, что Джим снова требует то, что Спок никак не может дать. — Прости, — снова шепчет Джим, ощущая, что вот он — предел, и его нужно переступить или сдаться и валить назад, то есть, вперёд, к беспросветному будущему, откуда пришёл. Сдаваться Джим не готов. Одной рукой он продолжает вжимать себе в рёбра ладонь Спока, а другой обнимает за шею, преодолевая хватку на плече, и тянется вперёд, помня, что этот Спок ещё не умеет обниматься. Уж точно не с Джимом. И очевидно, что поцелуи с заложенным носом и распухшими пересохшими губами — тоже не то, что способно порадовать эстета-коммандера. Поэтому — осторожно — лбом ко лбу. Спок застывает и каменеет, но не отталкивает. Сам тоже не отшатывается. Через пару мгновений слегка расслабляется и аккуратно пробует высвободить ладонь на сердце. Джим отпускает сразу, рука повисает плетью, а на затылке Спока непроизвольно сжимается сильнее — турболифт снова движется. — Хорошо, — негромко говорит Спок, всё ещё не отстраняясь, прижимаясь лбом ко лбу. На удивление деликатно убирает ладонь Джима с затылка, берёт за обе руки и легко касается большими пальцами обеих безвольных ладоней. — Контакт сексуального характера будет приемлем, — Спок разворачивает их кисти и держит, прикасается уже по-другому. — Тиш-ше, — с лёгким укором шепчет он, когда Джима неожиданно пробирает от ладони к ладони через горло и оба плеча. — Спок? — с идиотской надеждой спрашивает Джим. Отстранившись, чтобы заглянуть в глаза, раз уж способен только блеять, от одного прикосновения растеряв весь гонор, а заодно знаменитое красноречие. Ну да — по сути, ничего нового, тот ещё козёл, только теперь собой не гордится. — Капитан, — Спок высвобождает руки, шагнув в сторону. Вежливый кивок — мол, дамы и начальство вперёд — скрывает лицо, побуждает шагнуть из яркого света турболифта в эргономично затемнённый пустой коридор. Пустота и недостаток освещения — приметы хреновой миссии, завершившейся общекорабельной пьянкой, замаскированной под праздник. Кто не отсыпается, тот блюёт у Боунса. Оставшаяся крошечная вменяемая часть команды тащит альфа-смену, а капитан, отягощённый ПТСР в настоящем, несколькими отлично пролеченными ЗПП в будущем и хрен знает, чем ещё, волочёт в собственную каюту старпома, чтобы предаться безудержному разврату. Хоть что-то знакомое, наконец. Или нет. — Капитан, — негромко говорит Спок, как только каюта заперта изнутри. — Джим, — исправляется он, вопреки оговорке вытянувшись по струнке: руки сведены за спиной, плечи прямые. Джим пялится во все глаза, очень стараясь сглатывать потише, пока Спок позволяет себя рассматривать, глядя строго сквозь и поверх. — У вас десять минут ровно, — продолжает Спок. — На прохладный душ и точную формулировку, принятую между совершеннолетними участниками прогнозируемого контакта. Степень обнажённости и место — на ваш выбор. Время пошло. Выдав весь этот набор чудовищных непристойностей по-вулкански, Спок уважительно склоняет голову и направляется прямиком в общие удобства. Джим остаётся стоять столбом посреди каюты, чувствуя, как дёргается глаз и не менее активно — член. Сквозь переборку слышно, что Спок по дороге не задерживается — проходит к себе и там закрывается. Душ Джим принимал меньше часа назад, перед выходом на смену. Тем не менее, выдираясь из одежды, понимает, что пожелание было не лишним — взмок он качественно. Причём, именно в последние несколько минут. Спок любит покомандовать? Не совсем сюрприз-сюрприз, но заводит капитально. В общем, настроение уже гораздо менее херовое. Десять минут не тянутся, хотя и не пролетают. Душ, смазка на тумбочке — закрытая. Заодно проверить, насколько Спок способен воспринимать намёки. Как-то всё непривычно по-деловому и торжественно, чуть ли не вровень с вулканскими ритуалами. Отрегулировав освещение ближе к мраку, чем к полумраку — снова себя удивив, Джим аккуратно обваливается в кровать. Освежённый душем стояк пока совсем уж неудобств не доставляет — Джим даже умудряется мельком попытаться сообразить, не пахнет ли из-под койки пыльными носками. Психануть не успевает: «десять минут ровно», похоже, истекли; из ванной появляется Спок, и посторонние мысли отваливаются. Не то, чтобы Джим плохо себе представлял, насколько тот хорош в любом виде, но Спок в спортивном, почти обтягивающем уставном трико — один из любимых. Жаль, чёрное в полумраке лишено подробностей. С другой стороны, и подробности, и детали можно определить ощупью. Даже лучше. Хотя сначала его выход. — Трахните меня, коммандер, — с ухмылкой говорит Джим, едва не запутавшись в простыне, и тут же сообразив, насколько вульгарно звучит то, что задумывалось, как игривый вызов. — Спок? Трахни меня, — от мысли, что Спок может просто развернуться и уйти, оставив вновь закозлившего капитана разбираться самостоятельно, становится плохо. — Трахни меня, как никто никогда не трахал, как можешь только ты, — убийственно серьёзно просит Джим, почему-то больше не чувствуя себя патентованным идиотом. — Да, — так же серьёзно соглашается Спок. Уже рядом, а потом сразу сверху, коленями с боков, но не седлая, и вообще не касаясь. — Да, Джим, — уточняет он, глядя только в глаза, будто что-то выискивая. Джим понятия не имеет, что нужно Споку, но на всякий случай не жмурится и не щурится, только моргает пару раз от напряжения. Его снова прошибает в пот, правда член вместе с яйцами теперь участвуют лишь частично. Кажется, Спок находит, что искал, потому что медленно и наглядно изображает ozh’esta — складывает вместе указательный и средний пальцы на обеих ладонях. Так образно, словно собирается долго и тщательно целоваться по-вулкански. К рукам, правда, тянуться не торопится, замирает полураскрытыми ладонями над лицом, явно ожидая очередного подтверждения. Джим, наконец, вспоминает, что можно выдохнуть. Прикрывает глаза в молчаливом согласии, и Спок, чуть промедлив, приглаживает сложенными пальцами его брови. Тоже странно, и так мило, что одновременно и заводит, и побуждает расслабиться. Касание становится легче, хотя жёстко сложенные пальцы не останавливаются, сосредоточенно прочерчивают эхом тепла две дуги чуть выше бровей — уже на коже — от переносицы вразлёт. Веки немедленно наливаются тяжестью. Джим позволяет ресницам опуститься и ощущает лёгкое прикосновение за глазами. Теперь совсем странно, почти дико, и могло бы показаться неприятным, не отдайся тут же томлением внутри затылка. Ладони Спока расходятся, пальцы задерживаются у внешних кончиков бровей и коротким штрихом сдвигаются к вискам. Джим ощущает изгиб кадыка и каждый хрящ, опоясывающий трахею. Движение вниз достаточно быстрое, чтобы он не успел запаниковать, но недостаточно медленное, чтобы не прочувствовать ассоциацию трахея-член. Не член Джима, вообще не человеческий, совсем чужой — иной, ребристый. Джима гладят, трогают и, кажется, имеют в таких местах, о которых средний человек в обычном состоянии вообще не думает. На фоне уверенной ментальной хватки контакт с кожей вообще перестаёт ощущаться. Стонать поздно, ozh’esta слетают к подбородку, неощутимо очертив контур лица и встретившись в пародии на вулканский поцелуй с самим собой. Породив одну-единственную искру, отлетевшую в мозг, прямиком в какой-то из центров удовольствий. Джим давится вдохом, беспомощный, мгновенно не способный ни закрыть рот, ни открыть глаза. Сквозь узкую щель, затемнённую ресницами, он видит силуэт, распознающийся лишь по заострённым кончикам ушей. Что-то не так со зрением: силуэт нечёткий и расплывается. Расползается, почти двоится. Невесомые пальцы гонят призрачное тепло к ямке между ключицами. Ответ идёт с неожиданной стороны — в стопах отдаётся жаром. В ступнях Джима, в подушечках пальцев ног и в уязвимом изгибе свода обнаруживается слишком много нервных окончаний. Джим чувствует каждое из них. Невесомо-острое ощущение-обозначение удовольствия, собирающееся в горячий поток через сухожилие в щиколотке по обеим берцовым костям к коленям и чуть дальше. Уязвимые стыки, прикрытые коленными чашечками, становятся чем-то вроде небольшого барьера; размытое наслаждение скапливается, немедленно собирается и немного переливается выше, но в основном выплёскивается уже вовне, на нежную кожу в сгибах коленей, расползается ощутимым удовольствием, отвлекая внимание от напрочь лишённого тактильности движения по ключицам вразлёт. Теперь от пальцев Спока нет даже тепла, просто ток воздуха — до середины плеч и к подмышечным впадинам. Перевёрнутым растянутым отражением более раннего — того, что пролегло и осталось над бровями, от переносицы к вискам. У Джима тяжелеют ладони, в кончиках намозоленных пальцев припекает похотью. Распространяется по истончившимся косточкам к запястьям, проходясь по каждому суставу, переполняя теплом лунки ногтей, выплёскиваясь между пальцами. Обдавая и ощупывая едва-едва обозначенные ямки и перепонки. Ещё немного, и будет чересчур. Но нет. Джиму удаётся выдавить стон, и это помогает пережить движение от запястий к внутреннему сгибу локтей — по самой чувствительной и тонкой коже. Движение замедляется, ощущение остаётся. Наливается, но никак не может перейти грань нормальности. Даже когда Джим снова стонет, а голос хриплый, словно связки уже перетружены. Джим горячий — весь. Чувствует себя золотой статуей, отлитой в стиле Да Винчи, выставленной под безжалостное солнце. Почти идеально готовой, за исключением малой окружности, всё ещё не проплавившейся. Образ — точно не из сознания Джима, чуждая аналогия побуждает приподнять ресницы; и в первый момент он видит только свободно льющееся золото. Сквозь пальцы снова шибает удовольствием, отдаётся сразу по обеим рукам в подмышки, зрение на миг проясняется — наверное, шок заставил распахнуть глаза. Джим смотрит, задохнувшись. Спок прекрасен, как карающий ангел в гневе, такой красотой можно выжечь сетчатку. Кожа сияет стерильной белизной, губы плотно сжаты, на месте глаз — чёрные миндалевидные провалы, мерцающие потусторонней нежностью. Лицо палача, в последний раз добравшегося до любимой жертвы. Пора корчиться от ужаса, но всё, что удаётся почувствовать — беспомощное голое желание. Всё, чего он хочет — отдать Споку то, зачем оба сюда пришли. Он зажат между больной потребностью брать больше и больше — столько, сколько Спок вынудит взять — и слабостью тела, которое настолько на пределе, что начинает распадаться, расщепляясь на свет и наслаждение. Джим их чувствует — каждый ликующий фотон, вырванный изнутри и осевший на коже. Тело всё-таки не выдерживает, но сознание тоже включается не сразу. Ощущение болезненной хватки на бицепсах заставляет реальность слегка проявиться. Пальцы впиваются в плечи, ногти вонзаются в кожу. Только это не Спок — его, Джима, пальцы и его же собственные ногти. И плотно сжатые колени. Джим внезапно осознаёт, что зажался, как девственница-первокурсница — обнял себя руками, грёбаный-грёбаный-стыд, стиснул бёдра и, кажется, свернулся боком для верности. Тело горит, лицо пылает, остаётся только проблеять «не надо!» или ещё хуже «пожалуйста». И сменить фамилию. Он — Джим-в-бога-в-душу-в-мать-его-в-папашу-Кирк. Но он, правда-правда-правда, больше не может. Ему не вынести, он готов просить. Вот тут Спок становится безжалостным, настойчивым до беспощадности. Он везде и нигде, Джим чувствует мощь, ничего общего не имеющую с физической силой. Спок снова раскладывает его под себя, заставляет развернуть плечи всё теми же неощутимыми прикосновениями жёстко сложенных пальцев. Руки Джим раскидывает сам, до боли зажмурившись, почти теряя сознание в захлёстывающе-сладком ужасе от того, что Спок способен сделать с его грудью и сосками. Он неосознанно подтягивает колено выше, прижимая и закрывая бедром член и яйца, так себя и не почувствовав. Джим прав и не прав — Спок продолжает с того же места, откуда остановился: с самой тонкой кожи у подмышечных впадин. — А! — Джим слышит свой отчаянный вскрик, когда все поочередно подтягиваемые Споком ощущения возвращаются разом. Он распят — горячо-желание-наслаждение — наколот и пробит в щиколотках, в полусогнутых коленях — всё ещё боком, одно над другим — в запястьях, локтях, плечах и под горлом. Что-то отказывает — либо связки, либо слух, Джим беззвучно надсаживается, пока сорвавшиеся потоки сливаются в солнечном сплетении, а затем хлещут обратно, окрашенные чистейшим первобытным голодом — похотью, жаждой и истошной необходимостью кончить. Спок всё-таки сжалился — или решил добить окончательно — жёстко мучая соски сильными короткими вулканскими поцелуями, жадными, наконец-то ощутимыми до болезненности. Отдающимися там, где больше всего нужно — в яйцах, в члене, а сильнее всего в простате и на корне языка глубоко в горле. Там, где длится и выламывается бессильный хрип-крик. Джим не знает, когда успел раскрыться полностью и бесстыже раскинуть колени, трахая воздух, который между ним и Споком давно раскалился и расплылся в желе. Крошечный укол сожаления: Джим начинает кончать в пустоту; кончить — это единственное, что он сейчас хочет. Но Спок — всё ещё Спок, не просто хорошо и лучше — идеально за гранью — обхватывает и сжимает его член, и просто проводит всей ладонью вверх-вниз, другой рукой оттягивает яйца, не давая выплеснуться сразу, растягивая оргазм до кинестетики — до вибрирующих сладким мёдом звёзд и растянутого на парсеки обжигающего крика. Якорем в реальности становятся настойчивые поцелуи под челюстью и самая правильная во вселенной тяжесть, растянувшаяся сбоку вдоль всего тела. Джим не способен пошевелить и пальцем, язык тоже не ворочается. Зато сознание возвращается удивительно ясным и спокойным, и первой мыслью становится что-то вроде Спок «не». — Я — вполне «да», — возражает Спок, прервавшись на шёпот до того, как Джим успевает почувствовать себя последней сволочью. Снова. Точно. Контактная телепатия. От попытки изобразить хоть какую-то ответную улыбку, если не в мозгах, то хотя бы на лице, кожу на висках и под глазами чуть стягивает. Больше на висках — Джим уверен, что если бы сумел поднять руку и дотянуться до волос, почувствовал бы влагу. Плевать. Теперь он уверен, что в прошлой жизни сделал что-то очень хорошее, настолько хорошее, что пока перевешивает всё плохое, что натворил в этой. Спок готов снова попробовать. Ещё раз — Джим просто это знает. Пока достаточно, чтобы просто жить дальше, а через пару часов, или тройку, в общем, выспаться, а там — по обстоятельствам. — Спок, — бормочет он. — Ты хоть понимаешь, что следующая очередь — твоя? Я же тебя живым после такого отсюда не выпущу. — Да, — снова шёпотом соглашается Спок, осторожно, почти неощутимо перебирая волосы надо лбом. — Как пожелаешь, ashayam. Fin Ashayam — любимый Оzh’esta — вулканский поцелуй