По-настоящему

Девушка ровно держала спину, сидела прямо, словно опиралась о невидимую стену. Королевская осанка, идеальное положение ног и рук, голова едва наклонена, а взгляд устремлён вниз, к полу, где покоились босые ноги. Резким движением она попыталась перекинуть копну тёмных волос на спину, но попытка оказалась тщетной и волосы рассыпались по груди и ключицам, скрывая их полупрозрачной смоляной завесой. Кукольная фарфоровая кожа утопала в мягких касаниях туманного света восковых догорающих свеч, веснушчатые плечи жадно поглощали близ находящееся тепло, покрывались тонкой корочкой незримого свечения. Волосы игриво щекотали оголённые лопатки, за собой оставляя след в виде тысячи мурашек, то разбегались секундными импульсами по всей спине, вдоль позвоночника и рёбер. Океан, что покоился в её глазах, уже не заходился бурей, не взрывался неугомонными штормом, а лишь размеренно дышал в такт Софи. Лазурно-синие очи мерцали надеждой и теплом, таким, что его хватило бы чтобы расплавить неприступные льды Антарктиды. Девушка игриво усмехалась, глядя, как руки податливо движутся по глыбе глины, которую она умело превращала в подобие человеческого силуэта. Медленно прорисовывая кончиками пальцев рельефы тела, надавливая на каждую впадинку и указывая на её истинное место, Софи не забывала иногда смачивать руки в прохладной родниковой воде, что текла не так далеко от её дома. Уже многие годы её жизнь находится под угрозой, каждый её вдох контролируется высшими чинами магической иерархии, что готова признать тебя недругом лишь благодаря твоей непреклонности и стремлению к правде. Всего одна фраза, произнесённая в ковене при Верховной, превратила жизнь молодой, но оттого не менее опытной ведьмы в сущий ад. Каждый день ей приходилось притворяться кем-то иным, замедлять ритм испуганного сердца, стоит кому-то объявиться на горизонте или же вовсе прятаться среди густого сплетения деревьев, за собой оставляя лишь приторный шлейф корицы, что вечно тащилась за ней, подобно свадебной фате. Никто не знал где она находится и это вселяло толику надежды на то, что она сохранит свою жизнь ещё на пару сотен лет, но каждый незнакомец, что терялся среди хвойных игл и высокой травы, заставлял её тревожно хватать воздух ртом и цепляться взглядом за каждое его опасливое движение. Жить на окраине леса — означало жить в спокойствии, царствовать в мире, где нет места шуму и бурным эмоциям. Лес — это про душевное умиротворение, про слияние светлых частиц души с душистым запахом сирени и разбившимися о землю сладкими абрикосами, про единение с теми, кто живёт здесь по праву. Лес — чудо, которое хранит в себе множество тайн, к которым часто и невозможно отыскать разгадки. Это место всегда загадочно, словно его зачаровывали изо дня в день и прятали от чужих недобрых глаз. Софи считала, что недобрых людей лес никогда не позовёт в свои объятия и никогда не окутает их раскалённым воздухом, наполненном ароматом цветов практически до краёв, а если и утащит он кого-то, чьё сердце покрыто толстым слоем льда, то до конца своих дней этот человеку будет блуждать среди одинаковых сосновых стволов. Именно на такую отдачу надеялась девушка, когда бежала сюда, в мыслях изображая свою маленькую незримую избушку, в которой сумеет спрятаться, избежать чужого цепкого взгляда, который не нёс за собой благих вестей. За ней охотились. Охотились те, кто истреблял ей подобных и уничтожал любые детали, что касались ведьм. Они предавали огню и невинных девиц, что пали в немилость перед Верховной, убивали и тех, кто действительно сотворил нечто ужасное и прокололся, дав выследить себя. Хоть Софи и осторожно обходилась с собственной магией, что звенела в пальцах и пускала по рукам горячие ручейки, она была более чем уверенна в том, что нашли её не благодаря неосторожности, а по наводке, по словам тех, кто лишь выдавал себя за человека. Так поступали все, кому были неугодны соперницы или те, кто только видел в девушках соперниц. Нужна была защита и к этому дню Софи готовилась долго, не один день и не одну ночь. Она бережно проводила пальцами по вылепленному мужскому силуэту, задавала общие черты лица и рельефы, которые сверкали в глазах нетерпением. Он был чуть массивнее обычных мужчин, что проживали в её некогда родном городе, скулы его были высокими и острыми, абсолютно отличаясь от круглых мужских лиц, что доводилось видеть на базаре раз в году. Софи аккуратно провела влажной подушечкой пальца по неприлично ровному носу и скользнула к губам, что при таком мягком тусклом освещении казались совсем полными, по-детски пухлыми, но девушка знала, что они скорее были «средними», балансировали между тонкой изломанной линией и толстыми безобразными устами. Морган решительно поднялась и спешно оставила на холодной глиняной фигуре след собственного ногтя. Длинный, напоминающий узкий шрам, что покоился прямо над сердцем. Ей нравилась поговорка: «Шрамы украшают мужчину», но она до боли в груди не хотела, чтобы её магический защитник получал их природным путём, а потому оставляла набольшие лунки на разных частях его тела и заделывала оставшимися кусочками глины, чтобы теперь они напоминали давно заживший рубец. Время пришло. Тёмными чернилами, что покоились прямо под её рукой в ожидании своей участи, на левом предплечье она вывела аккуратное слово, буква за буквой. «Эмет». То же самое, что и «истина». Всю свою надежду и трепет вложив в это слово, девушка зажмурилась, когда под буквами разлился яркий свет. Светло-голубое свечение игриво засверкало под чернилами, оно полилось маленькими ручейками со всех искусственно созданных шрамов, заливая всю мастерскую ослепительным блеском, совершенно ангельским мерцанием. Прикрывшись руками и преградив путь света к собственным очам, она приняла опасливую бойкую позу всего через несколько мгновений, когда комната вновь погрузилась в знакомый ей полумрак. Раздался шорох, Софи внимательно, но стыдливо осмотрела мужчину, что предстал перед ней нагим, бесстыже неприкрытым. Она пальцем ткнула в одежду, что сложенной лежала на низком деревянном столике. Рядом с одеждой валялись и старые лоскутки, из которых она старательно создавала штаны и рубашку для защитника, что теперь оторопело глазел на неё, не в силах промолвить ни слова. Софи приблизилась к голему на носочках, словно хищница, что выслеживала свою добычу, и нежно прикоснулась к его приоткрытым губам, из которых тихо посвистывало размеренное дыхание. Уста были холодными, совершенно такими же, какими были и до написания заветных слов на предплечье, а потому по девичьей коже пробежался колючий лёд, что вмиг растаял на её теле. Он сделал глубокий вдох, такой, что Софи ошатнулась, сделав короткий, но решительный шаг назад. Изо рта вылетело несколько несвязных между собой звуков, а затем губы обожгло тихое, но дружелюбное «Здравствуйте». Девушка направила свой взор в его глаза, в хитрые лисье глаза, в которых сверкали шоколадные омуты. По щекам разлился тёплый румянец, что был похож на прикосновение липкой патоки, оставляющей характерный след на коже, белой, точно молоко. Мужчина перед ней также не был особо смуглым: его кожа светлая, с серым подтоном и непривычным для людей мерцанием, словно на его руки и широкую грудь засмотрелось само солнце, рассеяв по парню радужные кристаллы. Он неторопливо двинулся к одежде и несколько минут медлил, разглядывая тёмные свободные штаны и белую льняную рубашку, как совершенно незнакомый предмет, словно ему в руки подсунули что-то внеземное и заставили дать этому имя. Морган всё ещё старалась не сверлить взглядом защитника, которого сама создавала с трепетом в груди и замиранием сердца, податливую глину превращая в искусство, высшую его степень, которой могли достичь скульпторы того времени. Но даже их творения не сравнились бы с тем, что пришло в этот свет из-за упорства нежных и худых рук женщины. Она запустила пятерню в его волосы и удивилась тому, как быстро их шелк обвил её пальцы, как он бережно принял её кожу и стал ласкать нежно, совершенно невинно. Пальцами массируя кожу его головы, девушка закусила губу, утопая в томлении, в ожидании, что казалось совершенно безграничным, не имеющим конца. Наделяла его умом, даровала рассудок, коим ему придётся пользоваться изо дня в день, уберегая их двоих от опасности. Она уже наградила его даром речи, вселив в его горло бархатистый тон, что был чуть ниже привычного ей мужского баритона. — Твоё имя — Эммануэль. — Почему Эммануэль? — приятный голос коснулся женских ушей и мёдом разлился по ушной раковине, обвил слух и разум сладкой корочкой неги, от которого с губ слетел удивлённый смешок. Голем говорил с лёгким волнением и удивлением, что выдавало в нём ребёнка, что ещё не познал этот мир. Это выглядело так невинно, так чисто и нетронуто, что Софи не решилась продолжать наделять его всеми человеческими качествами, которые так хотела вложить в душу своего творения. Или уже отдельного существа, практически человека, который медленно одевался, скрывая рельефное тело за тонкой тканевой завесой. — Красивое имя. Я бы сказала божественное. И как божество, — она сделала акцент на этом слове, смакуя его, точно заветный сладкий плод из леса, — ты будешь защищать меня. — Это мой прямой долг перед Вами. — он обернулся к ней и наклонился, учтиво, с толикой звенящего уважения, что тут же проникла в горячий воздух. Взяв Софи за руку, Эммануэль мягко коснулся тыльной стороны её ладони губами, оставив на ней холодный влажный след. Он — сочетание силы и чувственности, нежности и исконно мужской грубости. Софи задержала взгляд на чёрных волосах Эммануэля, остановилась на них, словно это — отдельная деталь, пригодная для внимательного изучения. Морган скользнула восторженным взором по спутавшимся чёрным волнам, что напоминали бушующее море, покрытое грозовыми тяжёлыми тучами. Он поднял на неё свой взор и губы его озарила усмешка, благодарная и в тот же час донельзя лукавая. Такая, которую Софи мечтала видеть перед собой каждый день, просыпаясь от бесцеремонного визита солнца и засыпая под тихую колыбель луны, чей шёпот был неслышен простым смертным.

Она создала свой идеал, в который поклялась не влюбиться и не одарить его чувствами. Он — её защита, её собеседник на вечер и помощь по дому. Не более.

***

Очередной тихий вечер, что воцарился в лесу, настиг и дом Софи Морган. Сверчки отыгрывали свою песнь, симфонию, которая проникала тонкой мелодичной нитью в самое сердце, проникала в мягкую пульсирующую плоть и приживалась к ней, оставляя характерный след. Наслаждаясь тишиной и умиротворением, что подарил ей сегодняшний день, девушка принялась за чтение, от которого в последнее время не уводила своего внимания. Бегая глазами по строчкам, что передавали историю о молодых влюблённых, чья любовь стала отравой для них двоих и погубила их невинные души, Софи не заметила появления Эммануэля, не услышала, как он появился в комнате и вырос за ней, точно скала. Холодная, молчаливая скала, что сохранит все твои секреты и никогда не сознается в том, какие слова коснулись его ушей и отпечатались в памяти. Брюнет сел на маленький диван, практически развалился на нём, устало подперев голову рукой. Бросив заинтригованный взгляд в сторону ведьмы, что увлечённо перелистывала страницы одну за одной и даже не оборачивалась к нему, парень протянул руку и кончиками пальцев скользнул вдоль руки Софи, словно впитывая мягкость её кожи. По сравнению с ней он выглядел самым настоящим гигантом, хоть таковым Софи его не сумела создать. Ей казалось, что он достаточно высок и массивен, но на самом деле Эммануэль выглядел лишь на половину головы выше тех мужчин, которые встречались ему в этом лесу, рост его был примерно метр девяносто два. Широкие плечи и сильная широкая грудь, сильные руки и изворотливые рельефы мышц, которые Софи так старательно прорисовывала собственными пальцами и кистями, которые ей удалось отыскать в своих старых вещах. — Что читаешь? — «Ромео и Джульетту». — вяло отозвалась девушка, поправляя подол белого платья, совершенно простого и невычурного, такого, в котором ходили все дамы у себя дома, когда не ждали гостей. Оно скомкалось на её бёдрах, но обрамляло талию, открывало вид на ложбинку меж грудей и игриво скрывало веснушчатые плечи. На её теле много подобных маленьких пятнышек, почти вся она усыпана этими крохотными поцелуями солнца, что делало её ещё более особенной, ещё волшебнее, чем она есть на самом деле. — И о чём это? — О любви. О любви, которую я бы не прочь отведать на вкус. — девушка отложила книгу и переключила всё своё драгоценное внимание на голема, который только того и ждал. Он ждал зрительного контакта с ней, зная, что она долго не продержится и стыдливо опустит глаза, в которых будет читаться девичье смущение, наивная подростковая неловкость, которая уже была ей неприсущей на первый взгляд. Но Эммануэль чувствовал её, знал, что заставит Софи опустить глаза в пол или же рассвирепеть, вынудив устроить самый настоящий хаос в доме, которым им обоим после приходилось разбирать, изредка перекидываясь виноватыми взглядами. Он не чувствовал себя искусственным, чего боялась Морган. Он чувствовал себя живым, близким к человеку, кой богат на чувства и эмоции, на их бесконечный спектр, в котором Эммануэль уже хорошо ориентировался. Брюнет лишь изредка приравнивал себя к чему-то божественному и светлому, только тогда, когда его нахваливала Софи и кичилась собственными магическими возможностями. Эти хвастанья друг перед другом никогда не перерастали во что-то настоящее, это была шутка, которую оба воспринимали по-своему, с родным теплом в душе, и чувство это напоминало парное молоко, разливающееся под рёбрами. — Как можно её отведать на вкус? Это же не яблоко и не запечённый фазан. — Не воспринимай так буквально, Эммануэль! — с фальшивым возмущением в голосе возразила Софи, копируя позу голема и также широко распахивая глаза, как он. — Знаешь, для меня любовь — невинные поцелуи утром и всепоглощающая страсть по ночам, это время, которого вам мало, даже если вас заключили наедине до конца жизни. Это забота, помощь, защита. Это разговоры до утра, это то, что заполняет твою душевную пустоту и вселяет в сердце надежду. — Софи рассказывала об этом с замиранием сердца, с волнением, что затаилось на периферии сознания и где-то в коленках. кои предательски подрагивали от каждого слова и ответного вздоха Эммануэля. — Мы занимаемся всем тем же. Кроме поцелуев и страсти. Выходит, мы любим друг друга? — его тон стал ещё ниже, хрипотца пробилась в голосе, словно бабочка, стремящаяся к бесконечному свету. Эммануэль прекрасно знал, о чём говорит. Он прекрасно понимал значение слова «любовь», но до трепета хотел услышать, что думает об этом черноволосая Софи, девушка, что позволила ему находиться в этом мире рядом с ней, доверив свою жизнь ему. Хоть и таков был удел любого голема, что пришёл в этот мир благодаря чьим-то умелым рукам, но с ней он чувствовал себя не простым телохранителем, который ручается за жизнь Создателя. Парень ощущал это иначе, так, словно она — весь его свет и тьма, Рай и Преисподняя. Он хотел защищать её не только от физических угроз, но и моральных. Хотел, чтобы её душа всегда была окутана покоем и не была тронута когтистыми лапами волнения, что всегда отравляло нутро стремительно, безжалостно. — А ещё, — Софи умело выкрутилась из ситуации, сделав вид, словно она совершенно не распробовала последнюю фразу голема, не разобрала её по частицам и не выжгла их в своём сердце, оставив дымящийся отпечаток, — объятия. Нежные объятия и поцелуи в шею, в губы. Наверное, это волшебно. — Тебя никогда не целовали? — удивление отразилось на тёмных густых бровях парня, что тут же собрались в кучку. Он нахмурился, но уголок его губ всё же пополз вверх, выказывая недоверие к услышанному и произнесённому самим только что. Эммануэль упёрся пылким взглядом в пухлые губы девушки, не понимая, как эти уста, что выглядели точно налитые вишни, можно не целовать. Они наверняка были сладкими, с лёгкой кисленькой ноткой, которая игриво уколет рецепторы и оставит за собой едва ощутимый привкус, который захочется пробовать вновь и вновь, ровно до тех пор, пока насыщение не достигнет апогея. — Нет. — Морган стыдливо отвернулась. стараясь скрыть смущение, что окатило её ударной волной и раскалённой лавой, которой каждую секунду омывались её щеки и пальцы. Она чувствовала, как пылало её тело от смущения. Хоть Эммануэль не был опытнее Софи, та всё равно старалась скрыть следы своей нецелованности, о которой проболталась, не подумав. Точнее, вникнув в рассуждения настолько, что правда сама сорвалась с уст, подобно белому зонтику одуванчика, который поддался порыву ветра. — По-настоящему точно нет. — Целовать можно не по-настоящему? — Да. Когда человек не нуждается в тебе, и ты не нуждаешься в нём, все ваши поцелуи — фальшь, паршивое желание распробовать жизнь поскорее. Она не поворачивалась в его сторону, лишь тихо пропищала ответ, который развеселил Эммануэля. Вернее, уколол его в сердце и разлил реки надежд, что медленно пропитали каждую клеточку вечно холодного тела и остались в них, словно прижившись. Он поддался секундному порыву, желанию, которое не сумел усмирить. Её открытая шея выглядела слишком сладкой, слишком желанной для него, и потому он оставил кроткий отпечаток собственных губ на её коже. Эммануэль не отпрянул, лишь замер у горла Софи и ждал реакции, усыпая поцелуями шелковистую молочную кожу, с каждым разом увереннее и дольше. — Это по-настоящему? — Что ты творишь…? — сдавленно прошептала Софи в попытке отделаться от горячего нахлынувшего чувства, что пробрало её до мозга костей с первым прикосновением губ голема, кой словно испытывал её, проверял на прочность, точно закалённый металл. Она не стала шевелиться или отталкивать его, но сама до конца не осознавала, почему ею доселе не завладело отвращение, почему разум затуманен и не хотел подчиняться её слабой воле. Вероятно, ей нравилось это. — Хочу целовать тебя по-настоящему. — Эммануэль не отрывался от горячей шеи Софи, на которой выступила пульсирующая венка, что с каждым разом подавала эти импульсы быстрее и быстрее, совсем безостановочно. Парень кончиком языка провёл вдоль этой жилки, угождая своему рвущемуся наружу желанию. Оно застряло в горле сдавленным рыком, что наполнен нечеловеческим желанием ощутить вкус Создательницы, распробовать её и проникнуться всем, что она чувствует. Он не знал о такой близости. Но желал этой близости незамедлительно, поддаваясь внутренним инстинктам, животным, неприличным. Выпустив из уст стон, что щекотал стенки гортани и горел на корне языка, Софи ухватила ртом спасительную порцию кислорода, которая так и не сумела привести её в чувства, не наделила ясностью мысли и не развеяла туман желания, кой окутал её с ног до головы, проник в каждую частицу её души и тела, в каждый волосок и родинку. Нехотя отпрянув, Морган бросила молниеносный томный взгляд на Эммануэля, подмечая ту же истому в его глазах, что разгорелась внутри её сердца. Достаточно было всего секунды, чтобы совершенно неведомые чувства вспыхнули, разошлись пожаром и охватили молодые тела. Это было похоже на удар молнии, что пришёлся в дерево и то мгновенно скрылось в языках алого пламени: так же резко и беспощадно Софи ударило осознание, и так же неожиданно оно разожгло её всего за мгновения, неуловимые, фантомные. Она впилась в его губы долгим, мокрым поцелуем. Вскружило голову, пальцы задрожали и коснулись мужской щеки, очертив линию скулы. Морган нежно переключалась с верхней губы на нижнюю, показывая голему, как правильно дарить поцелуи и оставлять после них исключительное желание. Она словно проводила инструктаж, и сама же следовала ему, стараясь не сбиться с пути, не нарушить того хрупкого равновесия, в котором они нашли свой первый чувственный поцелуй. Эммануэль быстро приноровился и на себя повалил хрупкое тело Софи, стараясь не разорвать поцелуя, их личного контакта, от которого по телу бежали незнакомые ему мурашки. В их телах загорался фитиль, что лишь вёл к победному взрыву, и с каждой секундой пламя охватывало их всё сильнее, по жилам пуская горячие импульсы тока. Он руками скользил по её изгибам и часто тянулся за новым горячим прикосновением её губ. Их сладость отпечаталась на его языке, и парень блаженно прикрыл глаза, чувствуя, как это ненавязчивое сладкое чувство растекается по горлу, ручейком стремится вниз и пропитывает каждую клеточку тела, что всё ещё не заражена новым для него чувством. С каждым поцелуем уверенность нарастала, становилась больше и вытесняла всё стеснение, что засело в широкой груди и на щеках, на них оставив лишь пунцовые акварельные разводы. Оторвавшись от мужских губ и выпрямившись, Софи оглядела голема, что тяжело дышал, часто скользя языком по устам, собирая с них последние сладкие капли, от которых Эммануэль полностью проникался эйфорией. Это как особый вид наслаждения и зависимости, что сплелись в единое целое и сводили с ума, заставляя балансировать между хрупким чувством услады и утягивающей в бездну нехваткой человека. Девушка сидела сверху и смотрела так высокомерно, что Эммануэлю пришлось приподняться, дабы оказаться на равных с ней и взглянуть в тёмно-синие очи вновь, чтобы утонуть в них ещё раз и убедиться в том, что нет ничего лучше того лазурного кипящего моря в её глазах. Впервые он почувствовал подобное, впервые его разум пронзило желание целовать и получать эти поцелуи, ласкать и получать ласку в ответ. Стремительно текущая по венам страсть брала верх, Софи наделила его всем, что чувствовала сама, сконцентрировав все человеческие чувства и одно завершающее в его сердце. Так он был её целым, завершённым творением, ей совершенно неподвластным. — Это по-настоящему? — спросил он ещё раз, утянув Софи в очередной пылкий поцелуй, от которого сердце забилось в панике, в приятной тревоге, от которого тело вздрогнуло в поисках большего количества тех самых точек соприкосновения. — По-настоящему. Голем и не думал останавливаться: парень рукой двинулся женской груди, коя вздымалась запретно часто, неприлично тяжело. Эммануэль бережно проник ладонью под платье, скрывающее плечи, и аккуратно спустил эти свободные рукава, оставив в покое ткань примерно на уровне локтей. Предстал вид, о котором он никогда и не задумывался. даже не пытался допустить мысль о подобном: аккуратная белая грудь часто поднималась от томного дыхания девушки, веснушки и родинки только украшали это полотно, что звалось Софи Морган и имело право называться самым чутким, самым достойным творением Господа. Он накрыл небольшую грудь ладонью, мягко сжимая её и боясь навредить, исследуя каждую точку, от которой с уст ведьмы сорвётся чарующий стон, схожий с песнью сирены. За каждым его движением скрывалось стремление, непреодолимое желание владеть ею. Эммануэль горел идеей знать каждую точку, что доставит неведомое доселе наслаждение, кое отзовётся приятным спазмом внизу живота, именно там, где сейчас стягивался тугой узел истомы. Голем желал и подчиняться ей: целовать там, где скажет Софи, кусать так, как она велит. Это сносило ему крышу, оттого каждое движение его губ, что обхватили набухший твёрдый сосок Морган, становились резче, всё менее сдержанными и скованными. Она нетерпеливо извивалась в его руках подобно змее. Выгибалась также изящно, как кошка, поддаваясь навстречу горячим губам Эммануэля. Он словно пробовал её на вкус, смакуя каждый сантиметр её кожи: усыпал поцелуями ложбинку меж грудей и оставлял там табун мурашек, что разносили в грудной клетке частицы вечного пламени, касался зубами ключицы и дарил характерный след от зубов, слабый, практически незаметный. Но под этим следом разливалась багровая краска, которая вмиг покрывалась толстым слоем бурлящей лавы: кипящая кровь гнала во все места, которых бесстыже касался Эммануэль, тая от нежности фарфоровой кожи девушки. Парень словно распробовал излюбленную сладость и теперь не мог от неё оторваться, каждый раз чувствуя, как наслаждение шипит где-то в черепе, ударяясь о его стенки и за собой оставляя лишь нетерпеливый похотливый звон. Как бы он не старался унять неприсущую ему похоть, он чувствовал её влияние: как она разливается внизу живота и заставляет заскулить от тянущего чувства, что сковало тела и грозилось не отпускать до тех пор, пока частицы их душ не сольются в единую эссенцию, пока их тела не найдут свой старт, который любезно проведёт их к совместному финишу. Софи чувствовала его возбуждение. Оно дрожало в воздухе и сгущало его, отчего невозможность ухватить хоть капельку холодного кислорода стала проблемой. Лёгкие наполняли только разряды тока, горячие частицы воздуха, в которых до сих пор витали их сдавленные полустоны, две мелодии, что сплелись воедино и ласкали уши особой симфонией. Морган помогла стянуть рубашку с разгорячённого тела Эммануэля, освободив его от той надоедливой ткани, что преграждала путь к полному чувству принадлежности друг другу. Это чувство медленно пробралось в их умы и вытеснило каждую мысль, коя могла помешать, сбить с истинного пути принятия друг друга, осознания, что их души — единое целое. Он также выровнялся и прижал к себе горячее хрупкое тело, которое так боялся повредить. словно она — кукла. Ликом своим она действительно напоминала ему куклу, донельзя красивую, до чёртиков соблазнительную. Жар резко вспыхнул между ними, казалось, что пространство между ними в один миг просто взорвалось, перестало существовать вовсе. Так и было. Они вытеснили его, чтобы ощутить мысли, желания и чувства. Настоящие чувства, что не скрыты ложью и маской несокрушимости. — Мне так нравится целовать тебя… — задыхаясь от удовольствия прошептал Эммануэль, вновь припав к губам девушки сладких поцелуем. Он не мог позволить себе оторваться от неё — это было сродни предательства, которое ему было совершенно непростительным. Парень решил, что этой ночью подарит все свои чувства, все эмоции, что ему удалось испытать всего за месяц своего существования. Его сильные руки бесстыже исследовали женские бёдра, пробравшись под платье. Кожа мягкая, изгибы нежные и аппетитные, такие, что не хватало дыхания на каждое движение, совершённое им. Софи лишь жалобно стонала от нетерпения, всем видом просила большего, ёрзала на Эммануэле, дразня его, умоляя о том, чтобы поскорее избавиться от всего, что охраняет их пылающие страстью тела. Абсолютно нагие и принадлежащие только друг другу. Он усадил её сверху и до сих пор не разрывал поцелуя, нового, ещё более горячего, чем те, что существовали до этого. Мир постепенно мерк. Оставались только они: окружённые их голосами, испариной на их коже, запахами, что смешались в дурманный душистый аромат, с которым не сравнится ни единый парфюм. Софи нерешительно приподнялась и обхватила рукой член Эммануэля у самого основания. Он охнул от неожиданности, пальцами впившись в её округлые бёдра и откинув голову назад, опираясь ею о холодную стену. По рукам скользнул игривый импульс, ручеёк наслаждения, который полностью покрыл его пальцы и заставил сжать кожу Софи ещё раз, чтобы выудить из её горла ещё один жалобный нетерпеливый стон. Это лучшая музыка для его ушей, настоящее лекарство от каждого недуга, который он способен получить. Девушка двинула бёдрами и скользнула по головке возбуждённого до предела члена, наблюдая, как припухшая от поцелуев губа Эммануэля оказывается во власти верхнего ряда зубов. Он не отрывает взгляда от того, что происходит ниже, смотрит пристально и со сладкой мольбой, которую слышит только Софи. Она и видит её, и слышит, чувствует, как он просит её наконец сделать то, чего требует тело и затуманенный похотью разум. Морган вновь провела его членом по разгорячённому лону, испачканному густым слоем липкой смазки, что уже украшала и её бёдра, и бёдра Эммануэля. Осторожно стала опускаться ниже, как можно тише стараясь выпускать застрявший в горле стон, что желал вырваться криком, мечтал разлететься по комнате и отбиться от стен, удариться об ушную раковину голема и проникнуть в его рассудок, чтобы вытеснить всё, о чём он грезил или думал ранее. Когда он полностью проник в неё, Софи блаженно закатила глаза, ноготками впиваясь в его сильные напряжённые плечи. Воздух между ними вспыхнул. Звуки исчезли и растворились в омуте удовольствия, кой сами и создали, погрузившись в него с головой. Поддаваясь новым разрядам эйфории, что душила влюблённых счастьем и не давала вдохнуть из-за воцарившегося наслаждения, они двигались наобум, чувствуя лишь острую потребность в том, чтобы быть ближе. Софи пыталась неспешно и размеренно двигаться, постепенно поднимаясь и также медленно опускаясь, а Эммануэль в свою очередь желал резких, горячих, несдержанных движений, что сопровождались бы протяжными стенаниями, состоящих из концентрированного блаженства с прожилками взрывной эйфории и её безудержными импульсами. Живот сводило от приятного чувства наполненности, Софи с каждым движением впивалась ногтями в кожу голема всё сильнее, стараясь выместить скопившееся внизу живота напряжение, но оно не уходило, а лишь накалялось, росло в геометрической прогрессии, заставляя Морган выгибаться и стонать громче прежнего. Её убивало наслаждение и казалось, что она вот-вот умрёт от этого количества радости, сжигающего всё её нутро. Но как назло тело становилось таким же напряжённым, как натянутая струна музыкального инструмента, что готова лопнуть всего через несколько секунд. Эммануэль, двигаясь вдоль рельефных женских стенок, оставлял дорожку из поцелуев на её плечах, откидывая растрепавшиеся чёрные волосы Софи назад, за её спину. Хотя он тоже готов был целовать каждый их сантиметр, каждый отдельный локон, который она бы ему доверила. И это сводило с ума. Он чувствовал, как стремительно растёт напряжение и знал, что он абсолютно точно хочет от этого тяжёлого чувства избавиться, каким бы оно сладким не было. Их окутал кокон неги, в котором Софи и Эммануэль Морган нежились, двигались в такт друг другу и подстраивали собственное дыхание так, чтобы оно совпадало с родным, звучащим совсем близко. Влажные прикосновения и стекающий по телу пот, покрывшаяся спиной испарина и прилипшие на лоб прядки, которые никто не стал убирать, посчитав их одной из соблазнительных деталей. Они испачканы, их волосы растрёпаны, а в глазах — бездна, в которую каждый падает по очереди, оказываясь в паутине истомы, хищно засевшей внизу живота. Это омуты, в которых они видели своё истинное лицо, обнажали свои истинные прихоти, от которых сейчас не в силах отказаться. Шлепки кожи о кожу заполнили комнату, стоны пробивались сквозь горячий туман различных непристойных звуков и зависали где-то сверху, застывая на потолке и впитываясь в углы стен. Божественно приятное ощущение, грязное и неприличное, но в то же время донельзя чистое и искреннее. Столько противоречий в этом процессе, но столько услады, что от неё тяжело отказаться, просто протянув привычное «Нет». Это что-то сродни колдовству, которое пробирается в твой разум и каждый тумблер в голове переключает так, как нужно, как того требуют правила. И это до сумасшествия приятно, от этого пальцы самостоятельно заламываются, мышцы живота требовательно перекатываются от каждого движение, а уста то и дело покорно принимаю ожоги, что остаются после череды раскалённых докрасна стонов. Софи чувствовала, словно все нервные окончания в её теле в одно мгновение переселились в низ её живота и стали пульсировать там, наращивая темп с каждой секундой. Её охватила волна, она пронеслась от головы и до самых пальцев ног, не миновав ни одной части её тела. Один миг — расслабление настигло её, сменив болезненное напряжение слабостью, приятной дрожью в ногах, которая не унималась даже после того, как Эммануэль прижал к себе кукольное обмякшее тело Морган, победно зарычав. Дыхание успокаивалось, становилось размеренным и неспешным. Но они не разъединялись, напротив, нежились в объятиях друг друга, изредка обмениваясь словами о том, насколько горячо им было в момент, когда озарила яркая вспышка и заставила закричать от накалившихся эмоций. — Я не знаю, что со мной случилось… Извини…? — неуверенно прошептал Эммануэль, оставляя на щеке Создательницы тёплый поцелуй, робкий, не такой раскрепощённый и пошлый, как те, что царили здесь всего несколько минут назад. — Я просто наделила тебя страстью. — устало прошептала Софи, сглатывая слюну, что могла бы помочь смочить пересохшее горло, но ничего не выходило. Горло оставалось сухим, хотелось пить и не останавливаться. — Ведьма. — подытожил голем, обнимая Морган крепче прежнего. — Ведьма. — подтвердила чародейка, оставив последний поцелуй на его шраме, на том, что мирно покоился над сердцем Эммануэля. Вполне человеческим сердцем голема, её защитника, в которого она обещала не влюбляться.