Нас ждут из темноты

      Вечер постепенно опускался на деревеньку, закатными красками разливаясь по небу. Тихо стрекотали сверчки. Прохладный ветерок нежно колыхал траву, щекотавшую босые ступни. На погост вновь ложилась мрачная тень.       Вакаса запрокинул голову и прикрыл глаза, наслаждаясь последними секундами покоя. В такое время дышалось особенно легко. Проклятое место словно давало возможность набраться сил, чтобы пережить очередную ночь.       Хотя бы просто пережить.       Паника нахлынула знакомой волной; пальцы мелко задрожали, и мужчина сжал кулаки, пытаясь придать себе хоть какой-то уверенности.       Он вздрогнул и быстро обернулся, затравленным зверьком глядя на того, кто потревожил его относительный покой, достигнутый с таким трудом.       — Вакаса? — Араши положил руку Имауши на плечо и слегка сжал: их своеобразный жест поддержки. — Ты чего тут в такое время?       — Хорошее время, — глухо отозвался тот, против воли чувствуя облегчение. Рядом со своим мужчиной он всегда был в безопасности. По крайней мере, очень хотелось в это верить.       — Шёл бы ты в дом, — Кейзо покачал головой. — Что ж ты сразу в глубь кладбища не залез? Как-то скромненько, с краю.       Вакаса закатил глаза, чихнул и зябко повёл плечами. Он не мог, конечно, утверждать наверняка, но, по его скромному мнению, Араши закатил глаза намного дальше.       — Ещё и простыл поди.       — Не простыл.       — Я же вижу.       — Ничего ты не видишь.       Араши лишь улыбнулся, обнимая Вакасу за талию и увлекая подальше от того, что днём пряталось в кустах, а ночью выползало на охоту.       Ставни у них было принято запирать, как только начинали сгущаться сумерки. От греха подальше. Это, правда, не заглушало заунывного воя, доносящегося с погоста, и глухого стука иссохших кулаков в окна и дверь, но мертвецов хотя бы не было видно.       Всё, на что они могли уповать, — молитвы.       Единственная икона одиноко стояла на древнем, почти как это место, комоде, и Вакасу уже тошнило от одного взгляда на неё. Это странно, думал он, рассеянно осеняя себя крестным знамением, разве она не должна вызывать благоговение? По сути, это их защита, вещь, благодаря которой они всё ещё живы?       А если им просто везёт?       Нехорошее предчувствие настырным червячком точило желудок, а руки опять подрагивали. Словно до этого ад лишь переливался яркими огоньками где-то вдалеке, а сегодня решил распахнуть пред ними врата и показать самые недра. Имауши поджал под себя ноги и закрыл лицо ладонями.       Вздрогнул, когда раздался какой-то скрежет: подумал, что упыри уже ломятся в дверь, но это оказался всего лишь Араши, чиркнувший спичкой. Вид широкой мощной спины немного, но успокаивал; Вакаса украдкой косил взгляд на него, пытаясь заглушить мысли.       Блики скудного огонька свечи заплясали по стенам. Икона всё так же стояла в углу, лишь пыль кружилась вокруг неё, более заметная в ярких отсветах. Кейзо, как его муж парой минут ранее, перекрестился, а потом быстро зашептал вечернюю молитву. Тугой узел в животе Вакасы будто бы развязался и наконец позволил ему нормально дышать; он откинулся на подушку и принялся уже открыто разглядывать Араши. Днём они не виделись: Кейзо работал в поле, Вакаса на ферме. Каждый раз, откровенно скучая по мужу, Имауши думал, как по приходе опрокинет его на постель и они вдвоём забудут об ужасах снаружи, и каждый раз страх скручивал так, что он мог лишь, замерев в углу, слушать крики и стоны вурдалаков и упырей, раздающиеся за порогом.       — Мне отец сегодня снился, — внезапно сказал Араши, когда они уже вдвоём лежали в кровати и смотрели в потолок. Вакаса постучал по деревянному изголовью:       — Не к ночи будь помянут, чёрт старый. Что сказал?       — Да ничего. Стоял и смотрел на меня. А глаза чёрные такие, как будто бездонные... Жуть, — Имауши почувствовал, как муж, вздрогнув, поёжился, и прижался к нему, обхватывая поперёк туловища. — Как думаешь, к чему это может быть?       — Ни к чему. Выкинь из головы.       — Да как же тут выкинешь...       Вакаса поднял на него затуманенный взгляд, стиснув широкую ладонь своей. В карих глазах Араши без труда читалось беспокойство, но привычное, не такое, из-за которого можно было бы напрягаться. Они живут в бесконечной тревоге за свою жизнь; по ночам она превращается в страх, порой даже в ледяной ужас, но в остальное время это лишь лёгкий отголосок, не стоящий особого внимания.       — Не бойся, — прошептал Вакаса в чужие губы. — Я рядом.       — Я знаю. Знаю.       Часы мерно тикали на стене. В округе стояла мёртвая тишина: затишье перед бурей, но оттого такое сладкое и ценное. И они — в руках друг друга.       Вездесущие губы, бесконечно тягучие, как мёд, поцелуи, бешено стучащие сердца под горячими ладонями — и признания в любви, как их персональная молитва. Икона ли их спасала? Крест, наспех нарисованный углём на двери? Одному Богу известно. Да и так ли это важно?       Вакаса чувствовал себя одним из упырей, еженощно скребущихся к ним в окно: сожрать Араши хотелось примерно так же. Завтра по всему телу расцветут синяки от укусов и кому-то прилетит по шапке, но, как говорил покойный дед Вакасы (опять же не к ночи будь помянут, чтоб он горел там, где горит): «Это проблемы будущих нас».       В груди жгло, пылало, пальцы теперь дрожали не от страха, но от предвкушения, пока Имауши расстёгивал пуговицы на рубашке; тяжёлое дыхание и стук в висках заглушали остальные звуки, прогоняли кошмары прочь, защищали лучше всяких распятий и святой воды, а имя — любимое имя, раз за разом срывающееся с пересохших губ, — растекалось по всему телу сладкой негой. Сквозь щель в ставнях просочился лунный луч, скользнул по полу и рассёк плечи под руками Вакасы. Он слизал его вместе с каплями пота и мазнул поцелуем по шее.       Пусть визжат вурдалаки за стенами их ветхого домишки, пусть царапают крыльцо и двери, обжигаясь о святой крест, пусть воют на луну — на красавицу, вышедшую сегодня из-за туч полностью и осветившую грешную землю во всю силу, — пусть шумят деревья дремучего мрачного леса за погостом, надрывно кричат совы и зовут к себе те, кого уж много лет нет на этом свете... Настанет рассвет и разгонит тьму по углам вместе с тварями преисподними, и будет всё хорошо. Аминь.