Поле маков

Девушка открывает глаза и в очередной раз возвращается в свою разрушенную комнату. Здесь, на кресле, валяются её одежда, как зимняя, так и летняя. Там, у компьютера, как всегда бардак: куча нитей, тетрадей, мягких маленьких игрушек, таблеток и просто какой-то мелочи. Перевести взгляд на дверь — смотришь на собственную работу звёздного неба. Поднимешь взгляд — увидишь всё тот же белый потолок с пятнами от убитых комаров. «Я когда-то хотела раскрасить его» — закрадывается мысль в голову девушки. Возможно, она бы хотела раскрасить его в кучу-кучу цветов, которые бы по ночам радовали глаз. Создала бы своё собственное поле, в котором она бы осталась жить и приняла свою смерть. Девушка делает вдох и судорожный выдох, обнимая свои колени и утыкаясь в них лбом. Пол как всегда грязный, потому что она не умудрилась его помыть, что уже даже смешно. Когда-нибудь у неё будут силы на то, чтобы убраться, привести всё в порядок. Как и саму себя. Потому что наверняка выглядит, как чушка — не расчёсанные волосы, одежда в каких-то пятнах, вероятно, от еды, несколько заспанный вид и потухший взгляд.  — Боже, ты видела себя? Голос доносится над ухом из-за чего девушка вздрагивает и переводит взгляд на ещё одну девушку, что сидит на корточках и смотрит своими нежно-жёлтыми глазами на неё. Такие же белые волосы, которые, кажется, запачкаются в грязи комнаты. Иберис. Девушка знала её. Когда-то давно они были знакомы. Когда-то тогда, пока девушка не начала сходить с ума и не заперлась в своей комнате от мира.  — Ты опять игнорируешь? — Иберис, — тихо проговаривает, опуская голову обратно на колени, стараясь, наверное, снова уснуть. Когда-то давно Иберис была для неё близким человеком. Она не знает, что случилось с ней или какова сейчас жизнь девушки с белыми волосами, но Иберис продолжает преследовать её. Каждый день. И к этому невозможно привыкнуть. Ты словно видишь призрака прошлого, кого-то умершего давным-давно. Разве что, не разлагающимся трупом.  — Может быть, хватит? Посмотри, во что ты превратилась. Где та девочка, которую я знала? — Мертва, — тихо отвечает девушка, закрывая глаза и пытаясь закрыть уши, чтобы не слушать чужой голос. Но ведь в комнате она была одна. Поэтому скрыться от самой себя никогда не получится. — Причём, твоими же руками, — голос стал ещё тише.  — Я? Но ведь это ты виновата. — В чём?  — Во всём? Это ведь ты делала больно людям. Ты не обращала на них внимания. Тебе никогда не было дело до них, потому что ты эгоистка. Да и… Давай честно, ты никого и не любила. — Заткнись, — зубы скрипят, а фразы Иберис делают только больнее. Ей хочется врезать по этой наглой роже и забыть о существовании такого человека в своей жизни. Этот человек — её личная боль. Её личная травма, через которую тяжело пройти. — Я любила тебя. Я любила Петунию. Я любила вас обоих, — поджимает губы, чувствуя, как накатывают слёзы на глаза. Эти два человека были важны девушке. Эти люди были так дороги ей, что в итоге превратились в причины её разрушения. Её личности, её жизни, её мыслей, её образа. Всё, что она так долго строила — было разрушено в миг людьми, которые были для неё всем.  — Хватит врать, ты не любила ни меня, ни Петунию. Ты душила нас своим существованием. Ты душила наши личности. Вспомни, что ты сделала со мной. — И что же я сделала с тобой, по-твоему? — хочется сжаться в маленький клубочек и никогда больше не появляться здесь. Эта комната душит её. Она помнит, как они вместе с Иберис лежали здесь и смеялись над какой-то тупой игрой. Она помнит, как они здесь обедали и смотрели телевизор. Она помнит, как они жили в этом доме.  — Ты забыла о том, что я личность. Ты не разрешала мне злиться, увлекаться чем-то другим, ты душила мою личность, чтобы подогнать под себя. Или это сделала какая-то чубака, но никак не ты? Ответь мне. — Когда такое было? Я никогда не запрещала тебе это.  — Это было пять лет, моя дорогая. Пять лет ты не любила меня. Пять лет ты душила мою личность. — Я никого никогда не душила! Оставь меня в покое! Всё, что я делала эти пять — это душила саму себя! Я запрещала себе злиться, чувствовать, проживать свои эмоции. Я только и делала, что игнорировала своё состояние, себя, свою жизнь. Я делала всё, чтобы быть удобной людям. Но по итогу даже это ни тебе, ни ей не угодило.  — Тогда почему же ушла я, а не ты? Раз уж это я тебя душила. — Я этого не говорила.  — Но ты имела в виду. — Я не имела этого в виду. Мне было легче игнорировать себя, нежели говорить тебе. Это не ты меня душила. Я саму себя душила, душу и задушу. Потому что я… Не умею иначе.  — Не умеешь? А как ты жила ранее? С Петунией? — Тебе ли не знать? Я же тебе доверяла. Рассказала, что со мной делали, как мне пришлось себя сломать ради неё, лишь бы человеку стало комфортнее. Или мой опыт не считается? Теперь я — абсолютное зло, которое делало плохо всем?  — Я этого не говорила. — Но ты имела в виду.  — Не перевирай мои слова. — А ты не суди меня со своей колокольни, когда ни черта не знаешь. Когда ни разу не спрашивала про моё состояние. Когда тебе было всё равно. Когда я тебе говорила, что мне плохо.  — Это я-то не спрашивала? А ты хоть раз спрашивала про меня? Про моё состояние? Про мои проблемы? Нет. Ты игнорировала их. Ты игнорируешь всё, что происходит вокруг тебя. — Даже, если это так, ты знаешь, чья это заслуга.  — Конечно. Твоя. Только ты и виновата во всём, что происходит. Не перекладывай вину на других. Или ты опять хочешь сбежать от своей ответственности? — Я никуда не сбегаю. Я сижу перед тобой и, удивительно, всё ещё смею открывать рот в твою сторону. Хотя, это ты со мной заговорила. Удивительно, инициатива опять была не с моей стороны.  — Что? — Ничего. Не разговаривай со мной. Не появляйся рядом со мной. Не дыши в мою сторону. Забудь обо мне… Оставь меня в покое, — голос впервые дрогнул, а на глазах появились слёзы. Девушка испытывает жалость к самой себе. И ненависть. — Какая же я жалкая. До сих пор пытаюсь поговорить с тобой, хотя ты давно уже исчезла.  — Я буду преследовать тебя до конца твоих дней. Я буду всю жизнь напоминать тебе, что ты отвратительный человек. Что ты — главное зло и боль в моей жизни. — В последний раз ты сказала, что я просто травмированный человек, — разговаривать с кем-то, кто был тебе дорог, тяжелее всего. Тяжелее только то, что слёзы и истерика начинают по-настоящему душить.  — Я многое переосмыслила. Ты не подарок. Ты пустой, неинтересный человек, который думает только о себе; которому всё равно на других; который только и делает, что разрушает. — А ты нет? А Петунья? Вы обе — причина моего разрушения. Вы дважды, обе, разрушали меня. Я каждый раз собираю себя по осколкам из-за вас. Но всё, чего я хотела — это знать, что я вам нужна, что вам интересно со мной, что вам не всё равно. Но никто из вас никогда не спрашивал меня о моём самочувствии. Никто из вас не интересовался, почему мне плохо. Вы игнорировали меня. Я начала игнорировать вас. Тебе не кажется, что это равный обмен?  — Ты— — Что я? Опять меня обвинишь? Опять скажешь, что только ты права? Да, конечно. Ты всегда была права. Потому что никогда не спрашивала моего мнения. Никогда ничем не интересовалась. А потом удобненько сваливаешь вину на меня.  — Ты опять перекладываешь на меня свою ответственность и вину! — Нет. Я признаю свою вину. Я знаю, где была неправа. Я знаю, когда должна была послать вас обеих и пытаться почувствовать себя лучше. Но я этого не сделала. Потому что любила вас сильнее, чем себя. Надеюсь, сейчас ты счастлива? Видеть меня такой. Сломанной в очередной раз. Разбитой. В слезах. И моя сломанная личность — твоя вина. Твоя и Петуньи. Зная, что мне плохо, что я игнорирую саму себя… Никто из вас не протянул мне руку помощи. Только потом обвинили в безразличии.  — То, что говорила Иберис дальше девушка уже не слушала. Для неё это просто пластинка, радио. Иберис приходит каждый день. Каждый день колупает ей мозг и обвиняет. И девушка знает, что она — ужасный человек, который заслужил того, чтобы сидеть запертой в своей комнате и не взаимодействовать с миром. Потому что таков итог её жизни. Сгнить в собственной комнате. Под гнётом воспоминаний и чужих слов. Потому что на Лаванду всем было всё равно. — Ей не станет лучше? — тихо спрашивает Анемон, касаясь пальцами стекла двери и наблюдая за Лавандой, что сидит в своей одиночной камере и никак не реагирует на людей, на персонал. Просто сидит, уткнувшись лбом в свои колени. Это место — психиатрическая больница. Лаванда здесь находится очень долго. Ей плохо. Настолько, что она буянила дома. Буянила в общих палатах, рвала и метала, постоянно плакала и сходила с ума. Ей снились образы прошлого. Ей снились люди, которых она любила, но теперь они её ненавидят. Всё это — причина, по которой Лаванда никогда не выйдет из больницы. Она не хочет возвращаться в реальность. Она хочет остаться в этом месте и страдать. Потому что таким образом Лаванда наказывает саму себя за совершенные преступления.

***

Девушка открывает глаза и уже не возвращается в свою разрушенную комнату. Она видит перед собой белые мягкие стены и мягкий пол. Впервые в её сознании промелькнула какая-то осознанность происходящего. Лаванда в панике осматривается, не находя рядом Иберис. В панике смотрит на дверь и на врача, который зашёл её проверить. Впервые за пять лет девушка увидела то, что происходит вокруг неё. Впервые за пять лет она смотрит на мир не через призму тумана. Лаванда… Впервые проснулась не в поле маков. Ей потребуется ещё время на то, чтобы прийти в себя. На то, чтобы вычеркнуть Иберис и Петунью полностью из своей жизни. Но… Впервые девушка может вздохнуть полной грудью. Постепенно пойти на поправку. Постепенно начать взаимодействовать с Анемон, которая единственная, кто осталась с ней рядом. Она поддержала её, была рада до слёз, что они снова могут поговорить и Анемон может спросить, как у Лаванды дела. А Лаванда… Впервые за пять лет почувствовать себя счастливой. Когда-то Лаванда соберёт себя по кусочкам. Когда-то она подойдёт к двери этой больницы и покинет её. — Это тебе, Лаванда, — счастливо улыбается Анемон, протягивая ей букет цветов, состоящий из астры и цикламена. Астра — символ воспоминаний. Цикламен — символ прощания. — Я… Могу попрощаться с этим местом? — увидев положительный кивок со стороны Анемон, девушка улыбается, принимая букет и оборачиваясь назад, к зданию, которое пять лет держало её в железных тисках и не давало жить. Лаванда достает один цикламен из общего букета и кладёт его на землю перед воротами, обещая, что будет жить счастливо. На входе она видит Иберис, которая машет ей рукой. — Иберис… Ты стала той, которую осуждала… Ты стала второй Петуньей, — девушка прикрывает глаза, чуть улыбаясь. Иберис больше её не касается. Это то, что грызло её пять лет. Это то, что должно остаться позади. — Жизнь полна прощаний. И это одно из них. Но я не забуду тебя и буду любить. Как и Петунью. Вы были для меня самым дорогим. Но отныне вас больше не существует в моей голове. Са~йо~на~ра, — тёплая улыбка остаётся на лице Лаванды. Она поворачивается спиной к больнице и берёт Анемон за руку.