***
В тесном отельном номере слишком жарко. В городке, не дотягивающем и до половины миллионника, работающие кондиционеры можно заносить в Красную книгу, и в комнате, за которую пришлось изрядно побороться, таковых не наблюдается. Сережа с обреченным вздохом стягивает кожанку и бросает на застеленную кровать, вскоре заваливаясь на нее следом. По крайней мере, в этот раз ему удалось выбить себе отдельный номер, и это не может не радовать. Провинциальная роскошь во всей ее красе. Вставать, чтобы открыть окно, откровенно лень. Концерт выжал из Сеги последние силы, поэтому вместо того, чтобы подниматься и куда-то идти, он пользуется преимуществом проживания в отдельном номере и стягивает футболку. Она летит куда-то вслед за кожанкой, и Сега думает, что в нем никогда не было этой рэперской — или рокерской — черты в виде любви к нахождению на сцене без футболки. Скрывать его шрамы и так становилось все сложнее с каждым разом, несмотря на то, что многие из них были перекрыты татуировками, а остальные можно было списать на глупую случайность. Лишний раз давать журналистам и фанатам повод для сплетен совершенно не хотелось. Стук в дверь вырывает его из неуместных полуночных самокопаний. Сега не помнит, закрывал он дверь или нет, но ответ приходит сам собой в виде заглядывающего в номер Артема. Свободной рукой он придерживает дверь, во второй гордо держит две бутылки не самого дешевого пива. А он хорош. Знает же, как надо начинать разговор. — Илья заебал храпеть, решил проведать тебя, — вместо приветствия и ответа на все возможные вопросы провозглашает Артем и закрывает за собой дверь. Сега чувствует легкое жжение на предплечье: слишком очевидная ложь. Не нужно быть экстрасенсом — или, в данном случае, родственной душой, — чтобы ее определить. Впрочем, на настоящую причину ему в общем-то наплевать. Сережа садится на кровати и потирает лицо руками, как-то запоздало вспоминая, что его футболка все еще лежит где-то в неизвестном направлении. Вот же блять. Рукой он нащупывает мягкую ткань в темноте, но уже слишком поздно: он ловит себя на том, что затаивает дыхание, слыша краем уха, как звук шагов со стороны двери прекращается. Он слишком остро чувствует чужой взгляд на своей открытой коже, слишком четко слышит звук поворачивающихся шестеренок в чужой голове. Артем молчит чересчур долго и выразительно. Сережа поднимает на него взгляд. В темноте и без очков разглядеть эмоции на его лице — задача не из легких, но сейчас, возможно, оно и к лучшему. Такого рода молчание не сулит ничего хорошего. Сега продолжает смотреть на Артема. Он слышит лишь его дыхание: оно резче и громче чем нужно и выдает с головой. Злость. Но на что здесь можно злиться? Последний вдох глубокий и рваный. Звук шагов возобновляется, и спустя пару мгновений матрас отельного номера прогибается под весом еще одного тела. Артем садится рядом с Сережей и наконец подает голос. — Кто это сделал, — он звучит хрипло и совершенно не вопросительно. Сережа не может ответить. Его горло сжато тисками, его легкие опутаны тугой веревкой. Он как никогда чувствует себя загнанным в угол, из которого его измотанный мозг все никак не может найти выход. И он делает то же, что и всегда. Говорит правду. — Вроде как это, — он переводит взгляд на закрытое (черт бы его побрал) окно, лишь бы спрятать лицо. За окном видны фонари, и их неровный желтое свечение — сейчас единственный источник света в комнате. Каждый миллиметр открытой кожи его горит, и Сережа молится всем богам о том, чтобы умереть на том же самом месте. Доигрался, блять? спрашивает он сам себя и вслух продолжает, — моя родственная душа. — Ты никогда не говорил об этом, — Сереже не нужно поворачивать голову, чтобы понять, что Артем хмурится. Слышится тихий стук стеклянных бутылок об пол, и пару секунд спустя кончики чужих пальцев аккуратно касаются его обнаженного плеча. Это неожиданно, как удар под дых, но Сережа не вздрагивает. Мир не проносится перед его глазами и в животе не шевелится ни одна ленивая бабочка. Ему просто очень жарко. Комнатный воздух не дает дышать, и вечно горячие руки Артема действуют на открытую кожу как раскаленное железо. Он переходит с плеча на спину, обводя пальцами шрамы, от которых все еще можно почувствовать фантомную боль, и Сережа думает, что это слишком. Слишком сильно. Еще немного и он перестанет дышать. Еще немного и он взорвется как суперновая или обернется и сделает что-нибудь, о чем очень пожалеет. Он осторожно выворачивается из-под чужих прикосновений и идет открывать злосчастное окно, прежде чем ситуация станет неловкой. Артему понятие неловкости незнакомо. Сережа знает, что, вставая, он позволил ему увидеть самый большой шрам чуть выше поясницы. Он также знает, что Артем снова смотрит на него так, будто увидел ходячего мертвеца, но ему все равно. Стоя напротив окна и вдыхая прохладный ночной воздух, он вспоминает. Артем всегда был скептиком, когда дело доходило до родственных душ, и Сега всегда об этом знал. Странно было бы верить в высшее предназначение и менять партнеров так часто, как это делал Артем. Девушек, тут же поправляет себя Сергей. Гендерные интриги тут ни к чему. У Артема было вдвое больше девушек, чем у среднестатистического модного рэпера, если, конечно, не учитывать тех, кто посвящает одной бывшей все свои альбомы. И тех, кто спит с парнями. Его философия была проста: он доверял своим чувствам больше, чем мистическим связям с неба, и в чем-то был, конечно, прав. Но иногда, в самые отчаянные моменты, Сережа не мог не думать о том, что оберегает человека, которому на это в общем-то все равно. Эгоистично? Да. Глупо? Тысячу раз да. Но от этого ни черта не легче. Два года назад он, пожалуй, был искренне рад за Артема, потому что тогда его безумный роман стал чем-то осознанно-взрослым и пугающе серьезным. В отличие от многих других, эти отношения пережили скупой бюджет во время записи альбома, постоянное зависание в студии до ночи и четырех друзей-долбоебов, и теперь медленно, но уверенно переживали тур по России. Сережа часто ловил себя на желании закрыть голову подушкой, когда слышал радостное воркование, искаженное голосовой связью Скайпа. Но права раздражаться у него в общем-то не было. Ведь люди оказывались смелее него, и у них был Артем. А у Сережи была его любимая игра «тысяча и один способ соврать своему лучшему другу». И Артем у него тоже был. Артем, в очередной раз признающийся кому-то в любви по скайпу, Артем, в очередной раз оставляющий шрамы на его теле. Его дружеские похлопывания по плечу и вечно горячие руки. Артем, который всегда так близко и в то же время так далеко, вечно искрящий и светящийся, но протяни руку — и обожжешься. А с девушкой у него все действительно складывалось отлично. Тур подходил к концу, и Артема ожидал счастливый путь домой, а Сегу — счастливый поход за пивом. Ровно так же, как и годами раньше, они сидели на полу в гостиничном номере, прислонившись спинами к кровати. Тур сильно измотал их, но разговор шел легко. Они делились друг с другом планами на спокойную жизнь по возвращении домой, и Артем выглядел таким воодушевленным, что Сережа просто не мог не спросить его. Этим вопросом он сам задавался давно, и ему нужно было услышать подтверждение своих мыслей. Ничего более. — Артем? — он легко коснулся своим локтем его, привлекая внимание, и Артем перевел на него любопытный взгляд. Он казался таким беззаботным, что сердце непроизвольно сжалось, так не вовремя напоминая о себе. Это было слишком. Слишком красиво. Как вообще такое возможно? — Ты счастлив? Артем, опустив голову, лишь усмехнулся. То, что происходило в его голове в тот момент, было сложно понять, но думал он недолго. Впоследствии, когда Сережа мысленно возвращался к этому моменту, он задавался вопросом: действительно ли счастливый человек может так просто и быстро сказать о том, что счастлив? Действительно ли ему не нужно взвешивать все плюсы и минусы, считать свои взлеты и падения, действительно ли счастье это так просто? Артем ответил почти сразу. — Да, — он забавно пожал плечами. Его улыбкой, казалось, можно было освещать города. В тот же момент Сергей согнулся от боли. Он был благодарен судьбе за то, что сидел спиной к кровати. За то, что в темноте не было видно, как исказилось его лицо, как на футболке начало проступать пятно крови, сзади, чуть выше поясницы. Он никогда не испытывал боли, подобной этой. Он думал о том, что умереть от болевого шока на полу гостиничного номера было бы не лучшим финалом его жизни. Он думал о том, что никогда раньше не хотел ударить Артема так сильно, как сейчас. Он хотел крикнуть ему в лицо: «Зачем ты врешь мне, блять», — и не мог. Он хотел взять его за ворот футболки и притянуть к своему лицу настолько, чтобы тот смог увидеть свое отражение в слезах в уголках его глаз, и не мог. Он не мог ничего. Он бросил пару пустых фраз, чтобы не внушать беспокойство, бесшумно вернулся в свой номер, закрыл за собой дверь. И понял, что сломался окончательно. — Хэй, — Артем слегка трясет его за плечо. Он не улыбается и не беззаботен, его лицо освещают фонари с улицы, и в руках у него черная футболка, в которой Сега признает свою. Он качает головой, чтобы окончательно избавиться от наваждения, с облегчением одевается. Под слоем одежды он чувствует себя защищенным, и ему хочется отшутиться, закрыть тему, но Артем оборачивает руки вокруг его талии, и все слова сдуваются, как воздушный шарик. Он обнимает Сережу со спины, как в каком-нибудь ебучем Титанике, и голова его падает на сережино плечо. Чертов Артем. — Я знал, что ты чего-то мне не говоришь, — голос его звучит приглушенно, и Сережа не уверен, по какой именно причине, — но это… это же просто пиздец. Почему ты свыкаешься с такой болью? Почему ты не можешь просто… — Артем рвано вдыхает, и Сережа всем телом ощущает, как по нему проходит дрожь, — порвать с этим человеком все связи и жить нормальной жизнью? Сережа тронут, но все же мысленно усмехается. Если бы он только знал. — Должно быть, этот человек мне слишком дорог, — Сега чуть пожимает плечами, и он не врет, конечно же он не врет. — То есть тебе нравится твой соулмейт? — зачем-то уточняет Артем и расцепляет руки. Он слегка разворачивает Сережу за плечи к себе так, чтобы видеть его лицо. Взгляд его по-прежнему серьезен, но в нем видны отголоски любопытства. Глядя ему в глаза, Сережа как-то слишком просто понимает, что давно знает ответ на этот вопрос. — Я думаю… — он усмехается и чуть вскидывает голову, — я думаю, что да. — Вот и отлично, — черты лица Артема смягчаются. Интересно, думает Сега, считает ли он, что боль, которую приносит любимый человек, является оправданной? Артем отходит к кровати и возвращается с двумя открытыми бутылками пива, одну из которых он тут же протягивает Сереже. — Выпьем за это, — без лишних церемоний произносит он. Больше эту тему они не поднимают.***
Тур близится к завершению, и, честно говоря, это не может не радовать. Сережа чувствует себя откровенно измотанным, и с каждым днем возрастающее нервное напряжение не делает картину лучше. Остается всего лишь пережить последний концерт и ночь в отеле перед тем, как уехать домой, и Сега, черт возьми, так сильно ждет этого. Ему жизненно необходим отдых, возможно, даже в прямом значении. Что ему нравится в концертах, — да и вообще в творчестве, — так это то, что на них можно полностью отдаться музыке, растворить свои чувства в ней и отпустить их, направив в ликующую толпу. Это всегда было своего рода отдушиной, механизмом борьбы со стрессом. Фанаты получали свои эмоции, Сега получал освобождение от них. Равноценный обмен, и все довольны. Так и в этот раз, несмотря на недосып и боль во всем теле — надо было накануне спать нормально, блять, — Сега чувствует себя значительно лучше, как только вступает на сцену. Концерт идет без накладок, гладко, как по маслу, и Сережа в кои-то веки позволяет себе надеяться на то, что все закончится лучшим образом. Артем отрывается на полную катушку, будто в последний раз. Он вкладывается в свои куплеты даже сильнее, чем на записи альбома, и кажется, что исходящая от него энергия освещает все пространство вокруг. Откуда в нем осталось столько сил, Сега не знает, но этот вид в какой-то мере вызывает у него диссонанс. Потому что несколько дней до этого Артем казался абсолютно измотанным, он отвечал на все вопросы односложно и явно был чем-то удручен. Он часто пропадал и еще чаще отходил на перекуры. Сережа думает о том, что обязательно спросит у него, откуда взялась эта кардинальная перемена настроения, когда концерт закончится. Артем забирается вверх по металлическому каркасу сбоку сцены и оказывается на балконе с фанатами. Никто уже даже не удивлен: прыгать в толпу Артему дается так же привычно, как ходить. Сега все равно наблюдает за ним. Странное предчувствие не отпускает его: он не знает, почему ему становится так не по себе, почему приходится мысленно заставлять себя дышать и дочитывать свой куплет, контролируя каждое слово. Артем перекидывает ноги через металлическое ограждение на балконе, упирается в него руками. Балка выглядит слишком хлипкой для таких махинаций, и Сега больше не может на это смотреть. Он отворачивается. По залу проходит обеспокоенная волна. Две секунды спустя Артема наверху больше нет. Его не видно ни на лоджии, ни за ней, где он находился буквально только что, его не видно и в толпе. Паника удушающим комом поднимается в горле, и Сега не замечает, что замолкает на середине своего куплета. Артем не мог упасть с балкона, думает он. Это невозможно, он же, блять, Артем. До его прыжка еще целая половина квадрата, которую Сега теперь безбожно проебывает, но это абсолютно неважно. Толпа знает эти строчки лучше него самого, она поет так, что хор голосов слышно даже на сцене в окружении мониторов. А Сережа ищет Артема. Он видит его на руках толпы, выносящей его со стороны танцпартера под балконом к центру зала. Артем улыбается и высоко поднимает в воздух руку с микрофоном, как будто все так и было задумано. Как будто упасть в случайное время в не самое большое скопление людей в зале было гениальной авторской идеей, которая отыграла свое и навела фурор. Сега чувствует, что еще секунда — и он сам спрыгнет со сцены. Головой вниз, чтобы уж наверняка. Ну почему ни один день в этом туре не может обойтись без какой-нибудь хуйни? Он заставляет себя дочитать куплет и, когда Артем целый и невредимый возвращается на сцену, отходит на ее противоположный край. Когда концерт заканчивается, Сега уходит моментально. Задерживаться в гримерке он и так не собирается, фотографы как-нибудь это переживут. Оборудование могли собрать звукари, а все остальное мог забрать Артем. Все равно им в который раз достался один номер на двоих, если что-то будет нужно, — передаст. Он просто не может больше видеть людей и притворяться, что все в порядке, когда все, блять, не в порядке, не может разговаривать с Артемом, чувствуя настолько сильное желание врезать ему по лицу. Он добирается до назначенного отеля на такси, и как только дверь номера закрывается за его спиной, его начинает трясти. И это точно не предвещает ничего хорошего. Сега думает о том, что если бы балкон был чуть в стороне, Артем упал бы на пол. Или на заграждение, что в общем-то еще хуже. Думает о том, что люди могли не успеть его подхватить, и о том, что ничего бы не смог сделать, чтобы это предотвратить. Что, если бы он умер сегодня? Вопрос резонирует в голове. Он прокручивается там снова и снова, как заевшая пленка, и несмотря на его излишнюю драматичность, Сережа постоянно возвращается к нему. Что, если бы говорить правду стало уже слишком поздно? Сега думает о том, что его нервной системе точно пришел конец, будто со стороны наблюдая, как по щекам начинают течь слезы. Он больше не может злиться, разочаровываться, он не может даже поднять руки, чтобы вытереть лицо. Все, что он может делать, это сидеть, прислонившись спиной к двери, и думать, думать-думать. Рано или поздно ему все равно пришлось бы сказать правду. Или соврать, тут уж разницы особо нет. Конечно, он не собирался уносить этого скелета из шкафа с собой в могилу, но с каждым новым днем мысль об этом становится все тяжелее, как будто снежный ком из двусмысленных и уклончивых ответов все обрастает и обрастает, и чем больше он становится, тем опаснее становиться у него на пути, тем сложнее его остановить. Его игра слишком затянулась. Признаться во всем — то же, что отключить компьютеру питание: игра закончится, но потери предугадать нельзя. Сказать «привет, мы соулмейты» не так сложно. Сказать «привет, я скрывал это от тебя двадцать с хуем лет, потому что ни одна известная мне история родственных душ не закончилась хорошо, и я не хотел потерять тебя» — как вдохнуть стеклянную крошку. Глупо? Да. Драматично? Пиздец как. Возможно, стоило бы выбрать выражения получше. Но, пожалуй, это та правда, без которой все остальные слова просто не имеют смысла.***
К моменту, когда Артем приходит в номер, Сега уже успевает успокоиться и даже может нормально функционировать, как любой другой адекватный и трезвый член общества. Последним он даже в некоторой степени гордится: алкоголь хоть и казался самым надежным и быстрым способом избавиться от лишних мыслей и последствий нервного срыва, но все же мог испортить и без того хрупкое положение. Сережа думает, что хотел бы поговорить с Артемом на ясную голову, какой бы трудной задачей это ни казалось. Артем же, похоже, похвастаться тем же самым не может. Он выглядит слишком беззаботно для трезвого человека, — который недавно чуть не сдох, блять, напоминает себе Сега и снова невольно сжимает кулаки, — и когда он только успел выпить, для Сеги загадка. — У меня есть две новости, — провозглашает Артем, не успев даже толком зайти в номер. Дверь за ним захлопывается с неприятным щелчком, и Сережа морщится, уже жалея о том, что решил не пить, — одна хорошая, а вторая не очень. С какой начать? — Плохая новость включает в себя то, что ты сорвался с балкона на концерте? — уточняет Сега и едва поворачивается в сторону двери. Он не может заставить себя развернуться полностью, как будто Артем мог бы заметить следы его недавних слез. Голос его, тем не менее, даже не дрожит. — Хм, — Артем приостанавливается на пути к мини-бару и потирает шею, — тогда есть две плохие новости. Лицо Сеги, похоже, слишком заметно помрачнело после этой фразы. Он не уверен, хочет ли слышать продолжение, но все же кивает головой, выдавая короткое: «Говори». Артем уходит еще дальше вглубь номера. Долго рассматривает содержимое мини-бара, стоя спиной к Сереже, будто намеренно избегая зрительного контакта, и это совершенно точно не выглядит как хороший знак. Да что такого он хочет сказать? — В общем, — он проводит рукой по лицу и наконец поворачивается. В другой руке он сжимает стеклянную бутылку колы. — Мы с Ветой решили сойтись. — Снова? — выдает Сережа, прежде чем успевает себя остановить. Он не верит своим ушам и надеется, так надеется в этот раз почувствовать боль на теле. Но ничего не происходит. Абсолютно ничего. Артем говорит правду, и она режет острее раскаленного ножа. — А что тогда… хорошая новость? Артем как-то обреченно вздыхает и уже не выглядит таким радостным, как в начале. Сега замечает, что слова даются ему тяжело, но он настолько в шоке, что ему уже просто все равно. Теперь становятся предельно ясными и подавленность Артема неделей ранее, и энергичность в последние пару дней. Сойтись с бывшей, браво, маэстро. Вот он секрет счастья. Жаль, что работает он только на идиотах, да и то недолго. Как он мог сойтись с девушкой, которая высасывала из него все жизненные силы? Она никогда и ничего не давала ему взамен, и, быть может, Артем в силу своих чувств предпочитал не замечать этого, но Сережа помнил, отлично помнил. Они провстречались ровно четыре месяца и два дня, прежде чем Артему хватило ума с ней расстаться, и вот пожалуйста. Снова та же песня. — Я знал, что тебе это не понравится, — Артем предпочитает держать дистанцию и теперь стоит, опираясь на столешницу. Нервно крутит в руках стеклянную бутылку. — И я не жду от тебя поддержки. Просто хотел, чтобы ты знал, потому что скрывать это точно нет смысла. — Да зачем мне об этом знать? — вспыхивает Сега и встает. Его кулаки сжаты настолько, что короткие ногти впиваются в кожу ладоней, и он вдруг чувствует себя таким преданным, таким, блять, одиноким, что злость кажется ему лучшей эмоцией. Злость лучше, чем душащие слезы. И точно лучше, чем бессильное молчание. Неужели его больше слова ничего не значат? — Возможно ты не помнишь, как был разбит после вашего расставания, каких слов она наговорила тебе на прощание. Но я, блять, отлично помню, потому что вытаскивал тебя из всего этого дерьма именно я. А теперь ты приходишь и говоришь мне это? — челюсти Артема плотно сжаты, и сам он весь напряжен, как будто хочет высказать что-то в ответ. Сега не хочет позволять ему перебить себя. — Знаешь, можешь продолжать рушить свою жизнь сколько тебе угодно. Но в этот раз я не собираюсь стоять рядом и смотреть, как ты загоняешь себя в петлю. Он хочет уйти ровно настолько, насколько хочет остаться. Буквально заставляет себя развернуться и направиться в сторону двери, но Артем сокращает расстояние между ними в считанные секунды, крепко хватает за рукав футболки. Сега нервно поводит плечом. Чуть сползшая вниз ткань обнажает шрам на ключице. — Да что с тобой происходит? — голос Артема звучит раздраженно, но во взгляде его лишь болезненное недоумение. — Ты даже не знаешь всей ситуации, а уже судишь об этом так, будто я совершаю самую большую ошибку в жизни. И не надо мне говорить, — останавливает он Сегу, прежде чем тот успевает возразить, — что тут нечего больше знать. Да, на первый взгляд это правда выглядит, как идиотский поступок, но… — Артем на миг останавливается, разжимает кулак и чуть приглаживает смятую им ткань футболки. — Неужели ты сам никогда не любил и не делал глупые вещи? Любил. Это слово раздается в голове как щелчок курка. Секунда — и его голова разлетится в щепки. Секунда — и от него останется только ярко-красное пятно на стене. Он слишком слаб, слишком нестабилен, чтобы сохранить лицо и придумать достойный ответ в этом заведомо проигранном споре, поэтому он просто стоит. Стоит и молча смотрит на Артема в упор. Сега думает о том, что прямо сейчас ему бы ничего не стоило податься вперед и разбить Артему нос. Или положить ладонь ему на шею и впечататься в него губами, чтобы тот окончательно охуел и замолчал наконец. Сережа всерьез раздумывает над вторым вариантом. Было бы глупо отрицать, что он не думал об этом раньше. Раз уж Артему он врать не мог, то себе-то тем более. Адреналин после концерта, лишние полбутылки коньяка, идеально падающий на лицо свет, искренняя улыбка, — далеко не полный список вещей, которые приводили его к этой мысли. Он бы, наверное, даже и не смог перечислить его целиком. Это осознание даже немного сбивает с толку. Как же, сука, противно от себя, думает он. И как же, сука, хочется выпить. — Ты даже не представляешь, — наконец хрипло произносит Сега, понимая, что молчит уже непозволительно долго, — насколько глупые вещи я делал. И насколько сильно я, — он останавливается и выплевывает это слово, — любил. Но по крайней мере я не врал себе о том, что счастлив. Артем сбит с толку, и Сега чертовски хорошо об этом знает. Пользуясь замешательством, он выскальзывает за дверь номера, предварительно стягивая свою куртку с вешалки. Он не может больше оставаться в гостинице, только не сейчас. Ему уже в общем-то все равно, если он повел себя неправильно. И ему нужно в бар. В номер он так и не возвращается. Он упорно игнорирует входящие звонки и сообщения сначала от Артема, затем от Ильи, затем от тур-менеджера, затем снова от Артема. Домой он добирается на поезде, благо все ценные для него вещи сложены в карманах куртки и ехать всего четыре часа. С остальным он разберется как-нибудь потом. А пока что он надеется, чтобы это «потом» никогда не наступило.***
Дома лучше ему не становится, но там по крайней мере есть неограниченный запас виски. Нет больше ни репетиций, ни концертов, и пусть однажды Сеге придется вернуться к музыке, он старается не думать об этом моменте. Он в принципе старается не думать, и в этом и есть смысл всей этой пьянки. Можно не думать о том, что сказать Артему при следующей встрече, которой уж точно не получится избежать: рано или поздно он сам придет к нему. Можно не думать о том, что он снова наступает на те же грабли и снова разбивает себе лицо в кровь. Не думать о том, что ему позарез нужно просто взять и признаться во всем, или тогда уже воткнуть в себя нож или прыгнуть с крыши, потому что это все равно будет быстрее и безболезненнее. Сега действительно не знает, как объяснить то, что он не воспользовался ни одной возможностью признаться за двадцать с лишним лет. Но он знает, что если не сделать это сейчас, то потом может быть уже поздно. Хорошо, что об этом пока можно не думать, в который раз выдыхает он и делает глоток виски. Ком в горле от этого начинает душить только сильнее, но он продолжает пить. Он чувствует себя тряпкой, и внутренний стержень его давно разломился пополам. Часы сливаются воедино и проходят перед его глазами; возможно, их уже можно нацело разделить на двадцать четыре или даже сорок восемь. Свет не проникает в комнату из-за занавешенных штор, и Сережа так некстати вспоминает сцену из номера, собственные шрамы в свете фонарей и осторожные прикосновения. Артем. Лучше бы ему не приезжать. У Сеги дома лежат пустые стеклянные бутылки и слой пыли, накапливающийся еще со времен начала тура. У Сеги дома лежит сам Сега, выглядящий еще хуже, чем все это вместе взятое. Он знает, что однажды Артем приедет, потому что он Артем и вроде как его лучший друг, и он собирается привести себя в порядок, честно собирается. Просто не сегодня. Когда-нибудь потом, когда он станет чувствовать себя лучше. Плевать, если с каждой новой минутой-часом-днем легче не становится, боль же не может длиться вечно? Хотелось бы на это надеяться. Когда комнату разрезает неизбежная трель дверного звонка, Сега распахивает глаза, в один миг избавляясь от остатков тревожного сна. Он думает притвориться, что он не дома, но слишком хорошо знает Артема, чтобы понимать: тот не уйдет. Он будет ждать его у квартиры и бесконечно звонить, до предела вдавливая пластмассовую кнопку на двери, а затем, не дождавшись ответа, попробует достучаться до соседей. С учетом того, что Сережа не уверен, какой теперь час и какое время суток, это может быть чревато последствиями, и раскалывающаяся от каждого шороха голова определенно не играет ему на руку. Трель отдается в ней еще секунд тридцать после того, как Артем перестает звонить. Пережидать — точно не вариант, но надо хотя бы немного прибраться. По крайней мере Сережа благодарит судьбу за то, что Артем приехал именно сейчас. Похмелье — далеко не худшее состояние, в котором его можно было бы застать. Он осушает стакан воды на кухне, тут же наливает себе второй, небрежно кидает пустые бутылки со стола в большой непрозрачный пакет и убирает с глаз подальше — и для чего старается, Артем ведь совсем не дурак. Закидывает в рот две мятные пластинки, плещет ледяную воду из-под крана в лицо, чтобы согнать остатки сонливости и недавнего опьянения. Комнату видно как будто сквозь толстый слой ваты, и мозг упорно отказывается работать, но впрочем, как рассуждает Сега, ничего нового. Дверной звонок снова прорезается в голове, и Сережа жмурится от боли. Нужно будет его когда-нибудь сменить или вообще сорвать нахер; все равно им пользуется только один человек, который теперь, похоже, собирается окончательно его добить. Оценив масштабы остающегося в квартире бардака, он запоздало понимает, что больше тут ничем не поможешь: плевать, если Артем увидит пыль или лежащие в случайных местах вещи и книги, пусть только перестанет звонить. — Иду, — пытается крикнуть он в сторону двери, но голос совсем не слушается его. Еще бы, думает Сергей и прочищает горло. Трель звонка прекращается, и сразу становится легче. Артем стоит на пороге, и от него веет уличной прохладой. Возможно, чем-то еще, но мозг Сережи еще не настолько пришел в себя, чтобы делать какие-то выводы. Он просто стоит и смотрит на человека напротив себя, пока тот сверлит его взглядом в ответ, видимо, оценивая масштаб пиздеца. Наконец, не говоря ни слова, Артем проходит в квартиру и закрывает дверь перед ничего не выражающим лицом друга. — И что все это значит? — в прихожей слишком неуютно для двух человек. Слишком тесно и давяще. Сережа безразлично машет рукой и направляется на кухню за новым стаканом воды, за возможностью снова дышать. Каждый шаг дается ему с трудом, но он не может позволить себе споткнуться или даже пошатнуться, хотя в общем-то и непонятно, перед кем ему разыгрывать этот спектакль. Артем идет следом, и его твердые шаги гулом отдаются в ноющей голове. Сега выпивает еще один стакан воды. Он ненавидит сушняк и в какой-то степени себя. Смотрит на Артема в ожидании продолжения тирады, и, судя по лицу, тому еще много чего нужно сказать. — Я сначала подумал, что ты пропал, — наконец подает голос он. — Когда ты не вернулся в номер, я звонил тебе, но ты не брал трубку. Ты бы мог хотя бы, блять, — Артем проводит рукой по лицу и злостно выдыхает, — ответить на сообщение, дать мне знак, хоть какой-нибудь ебучий знак. Знаешь, как я узнал, что ты еще не отключился где-нибудь в подворотне? — вопрос риторический, но немного задевает. Неужели он смог бы дойти до такого? Артем включает телефон и поворачивает его к Сергею, и тот щурится, пытаясь разглядеть картинку на слишком ярком дисплее. Это явно чей-то пост в инстаграме. При более детальном рассмотрении становится понятен и текст на подписи. Какой-то парень, лет девятнадцати на вид, счастливо улыбается на камеру, Сережа стоит рядом с ним и показывает большой палец вверх, черными буквами на белом фоне проступает: «Встретил Сегу из Anacondaz в поезде до Москвы. Приятное совпадение!» И отмечен аккаунт группы, куда же без этого. Сережа никак не может вспомнить, при каких обстоятельствах было сделано это селфи, но мысленно благодарит паренька за спасение его задницы. Должно быть, он действительно всех здорово перепугал. И у Артема было полное право на него злиться. — Прости, — только и может выдавить он, придерживаясь за столешницу, чтобы не упасть. — Я повел себя как идиот, — он еле успевает прикусить себе язык, чтобы не выдать клишированное «не знаю, что на меня нашло». Это было бы настолько глупой ложью, что Сеге становится смешно от одной только мысли об этом. Тем не менее, это напоминает ему о необходимости еще одного диалога, о котором и вспоминать-то не хочется, особенно в трезвом состоянии. Артем, похоже, этой заминки не замечает. — Я не хочу спорить с тобой сейчас, — он устало выдыхает и смотрит на Сережу в упор. — Просто я хочу знать. Ты чего-то недоговариваешь мне, а потом срываешься, ты закрываешься и избегаешь любого контакта, настолько, что уезжаешь из тура один. И теперь ты сидишь дома и напиваешься в одиночестве? Охуенно взрослое решение проблем, — Артем косится в сторону пакета с бутылками, и Сега чувствует себя школьником, которого мать застала с сигаретой во рту. — Пожалуйста, расскажи мне, что с тобой происходит? — уже без злости в голосе просит он. Артем просит? Интересно. Сережа уже начинает думать о том, что можно было бы ответить на это, но Артем вдруг добавляет: — Только, пожалуйста, не нужно врать. Секунда — и воздух выходит из легких, как от удара под дых. Алкогольное опьянение, оставшееся еще с прошлого дня-часа, окончательно исчезает, и на его место приходит дрожь. Сережа трясется всем телом, и он точно не знает, виной тому похмелье или внезапно захлестнувшая его злость, впрочем, какая разница? Он наклоняется, врезаясь тазобедренными косточками в столешницу, и теперь их с Артемом лица находятся на одном уровне. Он смотрит ему в глаза и видит там лишь боль. Действительно ли Артему жаль или это лишь его собственное отражение? Сега так устал от боли. — Я никогда, — шепчет он и чувствует, что не может контролировать ни свой голос, ни слезы, которые неприятно обжигают уголки глаз. — Я никогда, ни разу в жизни не врал тебе. Артем смотрит недоуменно. Кажется, что он не верит. — Ты издеваешься? — выдыхает он и чуть отодвигается, но Сега протягивает руку через стол и кладет ладонь ему на предплечье, чтобы не дать отойти еще дальше. Он не очень осознает, что собирается сказать, но слова крутятся на языке, и он просто не может промолчать в этот раз. Не может дать ему уйти. — Это невозможно. Я точно помню, как ты обманывал меня, — добавляет Артем уже не так уверенно, он блефует, и Сережа чувствует режущую боль в районе бедра. — Хватит, — задушенно шипит он и сжимает руку Артема так сильно, что тот в недоумении морщится. — Хватит мне врать! Как ты не видишь? — глаза застилает мутная пелена слез, и Сега вытирает их свободной рукой. Кажется, он в последние пять лет не плакал столько, сколько за последнюю неделю. Очень по-взрослому, ничего не скажешь. — Ты делаешь мне больно. — Да что я такого сделал? — Артем теперь выглядит ни на шутку напуганным. Он обходит стол и легко трясет Сегу за плечи, пытаясь вернуть в адекватное состояние, но тот лишь мотает головой. — Ничего, — говорит он. — Ты не сделал ничего. Но ты, — короткий вдох, как перед прыжком в ледяную воду, — мой соулмейт. Камень с души не падает, а проваливается куда-то в живот. От правды легче не становится, Сережу мутит. Артем убирает руки и молчит. Снова. — Что ты сказал? — тупо переспрашивает он, и голос его насторожен. — Ты слышал, — Сега вытирает лицо и заставляет себя поднять взгляд. Он не видит практически ничего, и, спроси его кто-нибудь об этом, именно так ощущается бессилие. — На мне нет ни одного шрама, — Артем достает из кармана пачку сигарет и мнет ее в руках, не решаясь закурить, — но ты говоришь, что никогда мне не врал? — дождавшись утвердительного кивка, он снова замолкает на несколько секунд, и эти секунды кажутся Сереже бесконечными. — Так соври мне. Сега мотает головой. Он не может. Пути назад уже нет, но он просто не может заставить себя нарушить единственное неколебимое правило во всей его жизни. Он не может солгать. Артем убирает сигареты в карман и снова протягивает к нему руки, но на этот раз хватка жесткая, и железные пальцы слишком сильно впиваются в его хрустальные плечи. — Ты понимаешь, что о таких вещах, блять, не шутят? — его голос опасно шипит, и Сега думает, что получить кулаком в лицо сейчас было бы не худшим исходом из возможных. — И не говорят впустую? — вместо этого Артем приближается к нему еще сильнее, настолько, что Сережа может увидеть свое разбитое отражение в его зрачках. Твердая поверхность столешницы упирается ему в поясницу, туда, где должен быть шрам, и ситуация была бы даже ироничной, если бы Сережа не чувствовал, что от его неправильного ответа все может рухнуть прямо на глазах. А он чувствует это так остро, что сердце его колотится, как после марафона. Он чувствует дыхание Артема на своем лице, — и зачем было так загонять его в угол? — а затем, будто это и не он вовсе стоит здесь в комнате, чувствует его губы под своими. Наваждение длится недолго, да и поцелуем это назвать толком нельзя. Во рту остается привкус сигарет. Артем наверняка выкурил половину пачки, пока стоял под дверью подъезда. — Не уходи от ответа, — черт возьми, Сергею знаком этот тон. Артем говорит так, будто он еле сдерживает злость и слезы одновременно. Но как он, блять, может считать, что это было лишь грязной игрой с его стороны, неудачной попыткой отвлечь внимание? — Ты думаешь, для меня это шутка? — он сжимает кулаки и упирается ими Артему в грудь, создавая между ними хоть какое-то пространство. — Ты думаешь, я решил поиздеваться над тобой? Да я, блять, — он задыхается, — я видеть тебя больше не хочу. Убирайся отсюда. И вместо того, чтобы увидеть в лице напротив ответную ярость или смятение, Сережа с каким-то извращенным удовлетворением замечает, как по артемову предплечью начинает стекать темная красная кровь. Артем быстро справляется с первичным шоком. Ему, пожалуй, можно даже позавидовать. Сережа мысленно благодарит себя за то, что не высказал ему что-то похуже, потому что иначе ему бы, возможно, пришлось вызывать скорую. А от пореза на предплечьи еще никто не умирал, если, конечно, он сделан не вдоль. — Так значит это правда, — лицо Артема застывает маской, и по нему невозможно больше прочитать ни единой эмоции. Он закрывается так быстро, что Сережа едва успевает заметить в нем эту разительную перемену. — Почему ты не сказал об этом раньше? Сега зажмуривается. Когда он открывает глаза, он не может поднять взгляд. — Я не хотел причинять тебе боль, — он произносит это шепотом, но знает, что Артем слышит каждое слово, каждую дрожащую вибрацию его голоса. — Слишком поздно, — щелкает зажигалка, и запрет на курение в съемной квартире летит ко всем чертям. В ответе Артема слышится лишь разочарование. — Ты прав, мне лучше уйти. Я хочу обдумать это в одиночку. Когда Сережа представлял себе это признание, он ожидал любой реакции кроме этой. И сейчас, глядя на быстро удаляющегося в сторону двери Артема, он понимает: если он уйдет, то вернется совсем другим. Если он уйдет, то уйдет насовсем, и Сережа никогда в жизни не простит себе этого. И он практически бежит за ним вслед. — Подожди, — холодный взгляд обжигает кожу сильнее раскаленного железа, но Сеге все равно; он вцепляется в артемово запястье так крепко, будто на нем держится вся его жизнь. — Пожалуйста, не уходи, — он обводит взглядом лицо Артема, но маска сидит плотно и без просветов. И когда он только научился так скрывать свои эмоции? — Ты же знаешь, это не было правдой. Я хочу, чтобы ты остался. Можешь занять свободную комнату, просто, пожалуйста, — он еще сильнее сжимает чужую руку в своей, — не оставляй меня сейчас… — одного, повисает в воздухе, и Артем сдается. Он скидывает кроссовки и разворачивается, прижимает к себе в полуобъятии. В его свободной руке дотлевает сигарета, и серый столбик пепла на ее конце все растет и растет, не стряхивать же его на деревянный паркет. — Ты дурак, — говорит он с горечью, но в выдохе его едва уловимое облегчение. — И я тоже дурак. Думаешь, я могу тебя бросить? А вот черта с два. Иди спать, — он неопределенно кивает головой в сторону спальни, а затем на настенные часы в коридоре, на которых часовая стрелка давно перешла отметку в три. И Сережа действительно идет в свою комнату, хоть и знает, что заснуть этой ночью точно не сможет. Он накрывается тяжелым одеялом и прислушивается. В соседней комнате Артем идет от двери к дивану и, судя по слабому скрипу пружин, садится на самый его край. Он долго сидит неподвижно и не уходит, и за это Сережа бесконечно ему благодарен. Возможно, он несколько раз проваливается беспокойный сон, слишком короткий, чтобы о нем помнить, но когда он открывает глаза снова, то понимает, что в кровати не один. Артем лежит на противоположном краю кровати — достаточно далеко, чтобы сохранить личное пространство, — но все-таки к Сереже лицом. Он не спит, и хоть Сега не видит его в темноте, он чувствует его взгляд на своем лице. — Ты чего? — голос Сеги низкий и хриплый ото сна. Артем снова молчит. И снова смотрит. — Я тут думал, — вдруг произносит он, когда Сереже уже начинает казаться, что тот заснул, — и никак не мог понять одну вещь. Ты говорил, что не хотел причинять мне боль, но как твое признание могло ранить меня? Изменилось бы только то, что я перестал бы ранить тебя. Почему ты решил, что лучше выносить эту боль в одиночку, чем сказать мне? Сережа мысленно стонет, но ему действительно нужно рассказать об этом сейчас. И он рассказывает. — Когда ты был еще ребенком, — начало не из лучших, но Сега, прочистив горло, все равно продолжает, — ты часто был чем-то расстроен. Реже — плакал, пацаны бы засмеяли. Но я видел каждый раз, когда тебе было плохо. Мне не казалось это смешным, наоборот, — он переводит дыхание. — Ты часто грустил из-за своих родителей, — он буквально чувствует, как лицо Артема мрачнеет после этих слов, хоть и не может увидеть этого. — Я знал, что они часто ссорились несмотря на то, что были родственными душами, потому что мои родители были точно такими же. Я тогда не понимал, зачем все люди так упорно ищут свои половинки, если всем, что они получали от них взамен, была боль. Наверное, не понимаю до сих пор, но ведь мне, как оказалось, и искать-то никого не пришлось. Ты сам пришел ко мне, и с тех пор, — Сережа закрывает глаза, — я никогда не врал тебе, и в то же время врал на протяжении всей жизни. И я правда сожалею, что ты узнал об этом только сейчас, но… мне казалось, что, — Сега останавливается и секунду спустя ощущает прикосновение к своей руке. Артем не произносит ни слова, и возможно, он все еще обижен, но Сережа благодарен ему за молчаливую поддержку, — мне казалось, что все родственные души рано или поздно ссорятся и расходятся навсегда. Для меня это всегда было неоспоримой истиной, потому что примеров, подтверждающих обратное, я в общем-то и не видел. И я не хотел… я не хотел потерять и тебя. До сих пор не хочу. Странно, но после этих слов на душе становится легче. Артем молчит, но это молчание не давящее и не напряженное: он просто подбирает нужные слова. Придвигается ближе, поглаживает ладонью по спине, и Сережа вдруг осознает, как сильно нуждался в этих прикосновениях. — Какой же ты все-таки дурак, — уже мягко говорит он. — Так бы и молчал до конца жизни, если бы я не увидел тебя без футболки? — Сега фыркает. Забудешь тут такое. Артем приподнимается на локте и второй рукой взъерошивает разбросанные по подушке сережины волосы. — А ведь я всегда хотел, чтобы моим соулмейтом оказался ты. Даже если и думал, что это невозможно. Как я могу злиться на тебя за это? — он ненадолго замолкает, и Сережа совсем не верит, что все оказалось так чертовски просто. — Хорошо, что я тогда решил спросить, нравится ли тебе твой соулмейт. А то лежал бы тут сейчас и не знал, как к тебе подступиться. Артем говорит что-то абсолютно абсурдное, и Сеге впервые за долгое время хочется смеяться. Он не уверен, действительно ли Артем успел все обдумать, но камень с души рассыпается в мелкую пыль, и в груди греется то чувство, которое он еще давно научился игнорировать. Прежде, чем момент будет безвозвратно упущен, он говорит: — Не против, если я поцелую тебя снова? Артем смеется, и этот звук не приносит боли. Он смеется искренне, и сердце начинает биться заново. — Я никогда не был против, — отвечает он, и он не врет. Конечно же он не врет.