Твой любимый псих

Это был рабочий посёлок городского типа, в котором жили самые обычные люди. Мне было шесть лет, я рос обычным пацанёнком. Мне нравилось лазить по стройкам, ловить голубей, делать то же — что и обычные дети. Детство кончилось быстро. Со мной не церемонились, меня не любили, обо мне не заботились. Компьютер, депрессия, травля, я глотаю таблетки, мама плачет и заставляет пить воду, чтобы я не отравился. Если вспомнить, когда всё впервые случилось. У папы был младший друг Айсарат. Он учился в институте, часто к нам приходил и был такой хороший… Мне всегда конфеты приносил, сладости. А когда я совсем маленький был — сажал на колени и трогал. Я тогда не думал, что это плохо. Он показался мне добродушным и надёжным человеком, ведь папа нас сам с ним познакомил. Но это лишь внешнее. Долго молчал, несколько месяцев, и стал вдруг гиперактивный — носил яркие, эпатажные наряды, в школу красился ярко-красной помадой. Организм постепенно привык к тому, что случилось. Пока не пришли они. Я очень боялся и молчал. Никому ничего не говорил. Было очень страшно. Но дело ещё и в том, что я кавказской национальности. Здесь, если окружающие люди узнают, что тебя изнасиловали, то можно смело ставить на себе крест. Так как все окружающие будут тебя постоянно осуждать, ты будешь как прокажённый и о чести можешь забыть. Здесь всё плохое всегда держат в тайне. Особенно постыдно в таком признаться, если ты парень. Какой же мужчина после этого. Жалости к таким не было. Доброты и щедрости — тоже. Могу точно сказать, что после всего пережитого я стал очень осторожным, недоверчивым и жестоким. Стал выносливым и непрогибаемым. Я смог пережить всё это. Не скажу, что я отпустил или забыл, нет — я всё прекрасно помню. Дом, школа. Я пытался дать отпор, но они не воспринимали это всерьёз. Что может сделать хрупкий мальчик здоровенным лбам? Да и к тому же, они прекрасно знали, что я из-за страха позора никому ничего не скажу. Поэтому насилие продолжалось год за годом. Единственным моим спасением было бегство. Мольба никогда не помогала, как бы я их не просил, как бы я их не умолял — они продолжали меня насиловать. До сих пор не могу забыть то чувство страха, отчаяния и ужаса, который я испытывал в те ужасные часы. Да, была ещё и боль, но не физическая, а моральная. Физически тоже было больно, но это было ничто по сравнению с тем, что происходило у меня в душе. Душевная боль самая страшная. Двенадцатый год был самым ужасным в моей жизни, он будто-бы душил меня. Я не смогу точно объяснить свои ощущения на тот период, потому что не помню. Рассматривая свое отражение в ванной, в витринах магазинов, стеклах авто, я постоянно прокручивал у себя в голове одну мысль: «Как же я себя ненавижу! Я ненавижу себя и свою жизнь, жизнь законченного неудачника!» Ненавидеть себя было за что: лишний вес, ужасная кожа, отсутствие друзей, вынужденная изоляция на домашнем обучении. Поверьте, полная социальная изоляция — это ужасно. Она привела к тому, что хуже смерти – увлечений не было. Я был очень скучным человеком. Компьютер был для меня всем, он заменял жизнь. Я мог месяцами не выходить из дома. Метеозависимость. В итоге, у меня часто стала кружиться голова, доходило до того, что мой отец увозил этот «злосчастный» компьютер в гараж. Из-за этого я устраивал истерики, разбивая о стену свои кулаки в кровь и те же зеркала. В школе дела шли ещё хуже — там были люди, которые каждый день напоминали и вдалбливали мне в голову, какое я ничтожество, оскорбляя последними словами. Я не чувствовал в тот период себя парнем: их не пинают с разворота в живот и не бьют ногой по позвоночнику, перед этим сгибая буквой «Г» и пополам, не снимают на телефон их унижения (впоследствии эти видеоролики распространились по всей школе, но об этом я узнал потом), их вещи не выбрасывают в лужи, и не таскают за волосы. Прочитав кучу макулатуры о детской жестокости, я понял, что в подростковом возрасте многие дети не понимают, что творят, но среди них есть особые исключения — садисты. Они кайфуют, когда унижают других. Я учился с таким человеком, его звериный оскал до сих пор преследует меня в самых страшных кошмарах, и вряд ли я от этого когда-нибудь избавлюсь. Но мы отвлеклись. Общаться я мог только со своей семьей, чужие люди могли услышать от меня только хлюпающие, бурчащие звуки. Психологи говорили мне, что у меня задержки в развитии, и я не смогу стать нормальным человеком. Бывшие одноклассники называли меня ничтожеством, грязью, дрянью. Через полгода вдруг стало стыдно смотреть в зеркало на себя — чувствовал себя грязным. Реакция была в лучшем случае нулевая, в худшем: «Ты сам виноват, надо было отбиваться, я бы точно отбивался». Про первый эпизод. О том, что со мной произошло, я понял только лет в семь. А спустя ещё полгода оказалось, что я был не единственной его жертвой. Сначала об этом не побоялась рассказать одна девочка, а затем заговорили и все остальные. Отец одной из них дядю и убил… Я наломал дров, когда сел над диету, так как не был к этому готов. Стал заниматься танцами. Книги, фильмы, адаптация — всё это спасло меня. За несколько лет я изменился до неузнаваемости. Сейчас, танцуя в клубе со своими друзьями, читая свои стихи на сцене, смеясь до упаду во всеуслышание, общаясь с симпатичным парнем, я не понимаю, как не мог раньше заговорить с кондуктором. Но, ведя свой виртуальный фотоальбом, я ещё больше стал цепляться придирчивым взглядом к себе, к своей внешности. Свою внешность нужно было менять. Я был пухленьким колобком в отрочестве, с россыпью веснушек по всему лицу. Одевался я, донашивая обноски своих родителей — зачем ходить в магазин, когда моей внешности ничего не поможет? За пять лет я похудел на двадцать шесть килограмм, научился за собой правильно ухаживать, сменил цвет волос, научился грамотно подбирать одежду. Всему приходилось учиться с нуля. «Однажды моя близкая подружка рассказала о том, что была изнасилована»,— сказал мой дагестанский коллега. Я долго был в шоке. А потом, чуть успокоившись, стал эту тему изучать. Впервые об изнасилованиях в Дагестане я читал в блоге в ноябре. Думал — поговорим, обсудим… Но меня потрясло.Я никогда не задумывался, что девушек насилуют чаще, чем мужчин. Что вообще возможно то, что насильник может домогаться или насиловать просто так или по своим собственным побуждениям. Однако по большинству подобных случаев, особенно если изнасилования происходят внутри семьи, уголовные дела не заводятся, а изнасилованные девушки хранят молчание — кто от страха, кто от бессилия, кто от стыда, ведь в обществе женщина понимает — что во всём обвинят именно её. Домогается ли её мужчина, бьёт ли, изменяет или насилует — всё это будет объясняться фразой «дала повод». Но тут ко мне стали приходить письма от людей со всего Кавказа, со всей России, переживших подобное. Они писали о своих историях — и это было так страшно, что я стал бояться открывать свою почту или заглядывать в почтовый ящик. Каждый день мне приходили семь, десять, двенадцать сообщений… Почему? Потому что есть вещи, о которых человек никогда не сможет рассказать своим родным или вообще кому-то, не сможет поделиться за чашкой чая со своими друзьями, но это сидит в нём и мучает его. Первый раз это лучилось на заброшенной стройке от постсоветских времён у водонапорной станции. Ближайшая к лесу насосная станция, водопровод. Ну, спустились по лесенке, а там только трубы кругом. Под ногами лужа глубиной пятнадцать сантиметров. Тут он говорит: «Короче, щас я тебя буду ебать в жопу, а если будешь орать, я тебя в этой луже утоплю». У нас в доме так топили котят, так что я прекрасно знал — что это значит. Положил он меня на трубу, ну и начал, как говорил. Было больно, страшно, ублюдок то и дело грозился утопить. Несколько раз заставлял брать в рот, было страшно и противно. В итоге мы вылезли из насосной станции. Я сидел и ждал, боясь уйти очень долго, он ещё и родителей обещал убить, если расскажу. Я вернулся домой и попытался рассказать маме, но она не поверила. После этого я перестал ходить на учебу, не разговаривал ни с кем, играл в компьютерные игры — там хоть как-то отвлекался от случившегося. По словам, время лечит — хоть и не полностью: постепенно становилось чуть легче, снова начал общаться с людьми, ходить на занятия. Мама никогда не затрагивала эту тему. То ли от стыда, то ли от страха перед правдой. После переезда она еще больше ушла в работу, а я… До сих пор не понимаю, кого ненавижу больше — Айсарата или себя за своё молчание, из-за которого было сломано столько жизней. Дай бог сил тем — кто такое пережил! Может быть даже хорошо, что у меня детей нет. Я, когда вижу их на улице — сразу начинаю бояться: вдруг у них жизнь как у меня сложится? На виду у всех всё наладилось. Но если мне удастся вычислить этого субъекта, что буду пытаться сделать не один год — сукин сын сядет надолго, и не только на нары…