Я знаю.

— Прости, прости, прости меня. — шепчет Рыбак, падая на колени перед товарищем, стоящим прямо перед ним. — Прости, я ужасный человек… А Сотников стоит рядом, живой, настоящий, улыбается грустно и робко, даже и не случилось будто бы ничего, не расставались они, да и все осталось так, как было в тот самый последний день. На нем все та же старая, местами порванная одежда, глаза чуть мутные, свет в них не горит, а на голове волосы растрёпанные, взлохмаченные, с сединой проступающей и напоминаюшей о всем том ужасном, что пришлось пережить этому молодому парню. Да, если бы не это ужасное, то никогда бы и не познакомились они вовсе, не было бы всего того, что все-таки произошло… Не было бы того самого дня. — Простил давно, — также тихо говорит, чуть больше обычного думает, изучает, бегая глазами, — разве же можно на тебя обиду держать, брат? Последние слова звучали грустной шуткой, Рыбак смотрит глазами полными боли и чуть не плачет, пугается, что все исчезнет, что пропадёт опять, как это всегда происходит, а сделать ничего нельзя. Так и смотрят друг на друга, никто не подходит, вопреки тому, что хочется очень, а все боязно, боязно… Немой взгляд говорит больше, чем могли бы значить слова. Глаза никогда не врут, как бы того не хотелось, а слова… а на словах можно разного наговорить, самому бы потом разобраться. Один уже наговорил, всю оставшуюся жизнь разбираться приходится. — Я не хотел… запутался я, заплутал. — оглушающим звоном отдают в ушах эти разорванные фразы, заставляющиеся опомниться. — Не оправдываюсь я. Давно все осознал, но разве же исправишь? Время вспять не вернуть. — Я знаю. — Я скучаю. — Я тоже. — Я… — Рыбак не сдерживается и все-таки решается подойти мигом, чтобы обнять, прижать, передать все, что чувствует в этом действии. Ужасно виноват он перед этим человеком. Однако прошлого не воротишь, и оба понимают это прекрасно. Судьба решает всё заранее, но кто-то сопротивляется, ворочается, и выходит все не так, как того хотелось бы, а боком. Теперь и остаются лишь еле ощутимые, прозрачные или призрачные объятия, вновь заполняющие сознание до боли далекими и страшными, но с тем в коей-то мере счастливыми воспоминаниями и отрывками из прошлого. Рыбак просыпается в холодном и липком поту, спутавшем все волосы на лбу, отчего они лезли в глаза, мешаясь, как чёрное полотно. Одеяло все скомкано, в комнате темно. Видно, что ночь в самом разгаре, самые крепкие сны сейчас, а он не спит. Сидит, закрыв лицо руками, а по щекам даже слёзы не текут, давно уже все выплаканы. Хочется кричать, но и это не поможет, а лишь новую беду накличет, то очевидно. Эта ужасная война давно закончилась, от неё остались лишь отголоски прошлого. Уж с десяток лет прошло, а ведь он выжил, выжил на этой кровопролитной войне, да только какой ценой? Стоило оно того? Может, конечно, и стоило, был бы рядом Тот Человек. Но Его рядом не было. Он был лишь в редких, до боли редких снах, приходил, смотрел, словно живой, и говорил, что простил. И в эти слова хочется верить, но каждый раз ему приходится повторять их. Может, он и простил, да вот Рыбак сам себя никогда не простит, как бы ни хотелось того ни мертвому, ни живому…