За одиннадцать лет до революции Имаиторана
Я стою у края площади и прячусь за кучей какого-то мусора. Мне уже десять, я должен помогать родителям – всего то и нужно натаскать воды в дом. Колодец всего в двух десятках шагов. А в десятке шагов от меня толпится кодла взрослых (им уже четырнадцать лет!) босяков. Если заметят меня, то поймают, отмутузят и отберут ведро. А ведь это последнее ведро в доме! Предпоследнее недавно расколол отец в ярости: его ужасно злит, что с ним под одной крышей живёт «белёсое отродье». Даже среди беляков я всегда выделялся – слишком бесцветные волосы, слишком нежная кожа, слезающая от малейших прикосновений солнца, да ещё и красные «бесовские» глаза. Матушка говорит, что раз мне суждено было таким родиться, значит надо терпеть и не нарываться на неприятности. Я прислушиваюсь к шуму вокруг – вдруг что-нибудь случится, что-то отвлечёт всех, и я смогу набрать воды? Прошлое ведро же я донес, отделался лишь парой подзатыльников. Резко и яростно шумит базар, торговцы и покупатели орут, пытаясь обжулить друг друга. Тут завязывается драка – то ли торговец недосчитался монетки, то ли обсчитал со сдачей. Кажется, это мой шанс – драки происходят тут регулярно, но на них всегда любят поглазеть, а то и поставить – кто выиграет? Медленно выбираюсь из своего укрытия одним резким броском добираюсь до колодца – дорога каждая секунда! Обратно стремлюсь короткими перебежками – тяжелое ведро тормозит и грозится расплескать с таким трудом добытое содержимое. ***! Из глаз сыпятся искры, не успел… Бил главарь колды – смуглый и чернокудрый, говорят, мать его от кого-то из верхнего города нагуляла, а сам он кичится, что не чета нам, белякам. И в банде его перед ним остальные стелятся, хоть он такой же нищий. Ведро разливается, и я толкаю его в сторону давешней спасительной кучи мусора – туда он не полезет, слишком важничает. Успеваю, но падаю в образовавшуюся лужу. Матушке не понравится, то, во что превратились штаны, и без того замурзанные. К счастью, у колды хорошее настроение, ещё несколько тычков, и они убираются с площади. Я спешу достать ведро и снова наполнить его. Удается даже донести его до дома не разлив снова. Кажется, мне сегодня везёт.Через год после революции Имаиторана
Во время штурма дворца никого не заботила сохранность зданий. Ради победы люди готовы были идти напролом, что они и делали. Лишь спустя год, центральная часть города перестала напоминать руины больше, чем жилое место. Окраины тоже задело, но их быстро отстроили. Бросать все силы на восстановление центральной части не было необходимости – приспешники прошлого жестокого режима были заключены в тюрьму или убиты в ходе сопротивления, а сторонники победителей не только сами перебрались во дворец, но и раздали большинство своих запасов и вещей в помощь нуждающимся, коих было отнюдь немало. Так что даже красть там было нечего. А более пристального внимания требовали насущные проблемы. Стараниями нового правителя и его команды, голод был преодолён, жилые кварталы отстроены и функционировали в прежнем режиме, а в рабочих мастерских, не переставая кипела жизнь. Удивительно, но опасения многих о появлении в столь сложное время мародеров, грабителей и спекулянтов не оправдались – все люди как один встали за общее дело, а тех немногих, кто пытался, общими усилиями ловили и передавали властям – на исправительные работы. Впрочем, в итоге работы были общие – восстановительные, независимо от добровольности пришедших. Общее дело, позитивное отношение и равные условия сплотили людей разного достатка, положения, профессий, образования и законопослушности. Последний год дался непросто каждому: от детей до стариков, от нищих до аристократов, от стражников до маргиналов. Но люди готовы были отстроить свою жизнь заново вместе с городом.За шесть лет до революции Имаиторана
Я сноровисто пробираюсь между утлыми домишками, стараясь не выделяться из толпы. Последнее время ходить по улицам стало ещё опаснее, почти все на окраине пьют пашпу – тягучую жидкость со сладковато-гнилостным запахом, забирающую грустные мысли, но взамен дающую расфокусированный взгляд. Этот легкий наркотик легко бросить, но никто не готов возвращаться в реальную жизнь: кругом разруха, бедность и раболепие перед выходцами из знати и их слугами. Замечаю тройку стражников и скольжу на другую улицу – это не составляет труда, чтоб не видеть мерзостей трущоб, блюстители порядка передают друг другу фляжку с пашпой. Впрочем, блюстителями порядка их называют лишь в глаза, да и то, иногда с ухмылкой. Они уже давно покрывают всех преступников за не такую уж большую плату. Лишь бы перед знатью всё было спокойно, а с простонародьем ничего не случится – новые народятся снова. Беспокойство охватывает меня, когда и на второй, и на третьей, и на пятой улице я замечаю рыскающих стражников. Они явно тут не в бирюльки играть собрались. – Апард, – раздается крик за спиной. Не так уж часто меня зовут по имени. Ещё реже так меня зовет отец. Беспокойство переходит почти в ощутимую тревогу, и я стремлюсь на зов. Руки заламывают с двух сторон, а третий стражник отсчитывает отцу медь – не слишком щедро, даже мешок овса не купишь на это. Впрочем, чего это я. Он бы поди и сам доплатить был готов тому, кто избавит его от «белёсого отродья»! Злые мысли позволяют отвлечься от страха. Меня и раньше не баловали, а что ждёт теперь? Чудно, но приводят меня не в застенки и не на каторгу, а к чьим-то хоромам в верхнем городе. Расписанная узорами и лепниной домина подавляет одним своим видом. Туда даже приближаться не хочется, не то что внутрь заходить. Впрочем, кто б меня спрашивал-то? Затащили и кинули в какой-то комнате, получили расчет куда щедрее, чем дали его отцу и, заискивающе кланяясь, попятились прочь. Лично мне на улицу проще через окно выйти, хоть и со второго этажа – обратно по этим коридорам я уж точно не смогу выбраться. В комнате сидит холеный мужчина, до того чернокожий, что будто из чистого угля – сразу видно – аристократ, благородных кровей! И смотрит он на меня соответственно – как на пыль около любимой хрустальной статуэтки. – Могло быть и хуже, – презрительно тянет он после долгого молчания. – Слушай внимательно, повторять по несколько раз кому-то вроде тебя – слишком много чести. Когда моей дражайшей сестре удалось не только заинтересовать герцогского наследника – четвертого в очереди на престол! – но и выйти за него замуж, я был вне себя от счастья. Это сулило нашему роду богатство, процветание и многообразные преференции! Новые полезные связи выстраивались сами собой! Всё изменилось, когда годом позже она родила альбиноса, - последнее слово было сказано с таким отвращением и пренебрежением, будто роди она крысу, и то было бы лучше. – Отношения между супругами резко натянулись, не было былого благодушия к нашей семье! А ведь я для него столько сделал! – Он ворчит себе под нос ругательства и проклятья. – От неблагожелательного ребёнка, конечно, избавились, отдав на воспитание белякам. Следующая попытка была удачнее, ребёнок родился крепким, здоровым и весь в отца! Мамина радость, папина гордость! Счастливые родители вновь помирились, а привилегии вернулись к нашей семье. К несчастью, ребёнка отравили недоброжелатели, чтоб им в аду гореть! Третья беременность окончилась трагедией – моя дорогая сестра умерла родами. И вот не прошло и нескольких месяцев, а меня уже собираются выпнуть отсюда как паршивую шавку! Ещё не окончился срок траура, а он уже присматривается к молодым девчонкам! Была б у меня дочь – уж я подсуетился бы, но судьба подарила мне только сыновей. – Казалось, ему нравится разглагольствовать, и уж конечно он совершенно не собирался слушать в ответ. – Ты должен стать достойным наследником! Я не позволю пойти прахом всем своим стараниям, всем чаяниям и планам! Арчибальд приведет тебя в порядок и объяснит все правила, завтра представлю тебя герцогу. От тебя требуется лишь говорить по моей указке, вести себя прилично и заниматься с лучшими гувернерами – уж это по силам даже такой черни как ты. Арчибальд, уведи его. Он явно не ждёт ответов от меня, только послушания, и я удаляюсь за смуглокожим, поджарым мужчиной зрелого возраста. Арчибальд смотрит на меня с тем же презрительным выражением, что и его хозяин. Во взгляде читается: «Тебе здесь не место, таким отбросам как ты даже рядом со мной стоять не полагается, не говоря уж о знати». И я не могу с этим не согласиться, но ни меня, ни его никто не спрашивает. Правила коротко можно описать так – стой смирно, говори, что велят и не отсвечивай. Всё это он разъясняет мне в разных формах, чтоб уж точно дошло, попутно приводя в порядок мой внешний вид. Ну как, приводя в порядок – командуя, куда натаскать воды, где зажечь печь, куда скинуть мои «обноски»… Кажется, его искренне расстроило, что я не могу сам ещё и подстричься. Вернее, могу, но лучше от этого выглядеть не стану. Он так брезгливо старается не касаться меня, что я даже удивлён ровной причёске. И тут он сообщает мне, что за волосами теперь я должен буду следить сам – наследнику герцога пристало носить длинную шевелюру (а именно наследником меня и хочет протолкнуть мой… дядя?) – так что каждый день я должен буду наносить масла и маски для скорейшего роста волос. Знакомство с герцогом было назначено на утро. И смотрит он на меня, новоявленного наследника с не меньшим презрением, чем все прочие обитатели дома. Но крутёжный родственник изловчился и убедил его дать мне шанс. «В конце концов, такие гены, как Ваши просто не могут быть испорчены какими-то отбросами». До конца траура я буду жить и учиться вести себя как настоящий наследник, но при этом стараться не раздражать никого. Если я окажусь обучаемым, Его Светлость, подумает о моей дальнейшей судьбе. Впрочем, его вид не оставлял простора для толкования – он совершенно не верит, что это возможно. – Ты будешь символом моего рода, и только попробуй подвести доверие светлейшего государя! Я сделаю всё, чтоб ты пожалел о каждом промахе, каждом упущенном шансе! – Это звучит ещё хуже, чем уже привычное презрение, но я уверен, что он исполнит свою угрозу и сердце замирает в груди. Только бы не облажаться.Через три года после революции Имаиторана
Рынок кипел и бурлил, громкие голоса и яркие цвета вторили ясному и тёплому деньку. Чему-то смеялись у лотка с тканями, седой дедок, торговавший ложками, рассказывал старые байки кучке ребятни, молодая девица накинула проходившему парню венок на голову, а суровый с виду мужчина угостил фруктовой тянучкой заскучавшего рядом с родителями сорванца… Казалось, люди пришли сюда не торговать, а наслаждаться жизнью, однако это было не совсем верно. Равным образом и торговля шла полным ходом: вот дородная женщина, продающая крупы азартно торгуется с веселым юношей. Сойдясь на цене (практически совпадающей с начальной), юноша начал отсчитывать звонко соприкасающиеся монетки, но ему немного не хватало. Торговка улыбнулась и манула рукой: «Ещё сочтемся». Хорошему человеку не жалко, а задорная беседа стоит много больше. Два урожайных года и упорный труд каждого жителя сделали то, что ранее считалось невозможным – даже жители окраины могли прийти и купить то, что им по нраву, будь то хоть медовый пряник, добротная одежда или резная утварь. Да и сама окраина разительно преобразилась – вместо покосившихся домиков и сорной травы стояли крепкие, хоть и грубоватые жилища, окруженные огородом, а кое-где и садом.За три года до революции Имаиторана
Ошеломляюще, но я не только не облажался, к концу месяца меня даже похвалил один из гувернеров. Он-де не ожидал, что проживший всю жизнь в трущобах отброс будет способен понять хоть что-то. Правила, представленные Арчибальдом действительно были более чем исчерпывающи, никто не ждал от меня особых высот. Так что когда через год я стоял перед Его Светлостью, мне оставалось лишь ровно стоять и повторять то, что нашептывали позади. Кажется, благородный хозяин дома действительно скучал о супруге, иначе я не могу объяснить, почему он согласился поддерживать фарс лорда Крендо (а именно так зовут брата моей матери) и даже признал меня своим сыном. Первым сыном. Что дает мне право на наследование. Впрочем, даже последний золотарь прекрасно понимает, что ничего не мешает герцогу отречься от меня в любой момент. Меня по-прежнему не любят и презирают в этом доме. Все от аристократов до слуг имеют соответствующий статусу вид, один я – «беляк», «бледная немочь», «бледный выродок»… То ли они думают, что я не слышу, как они перешёптываются за моей спиной, то ли их не волнует моё присутствие. Каждый день проходит точь в точь, как предыдущий: слуги ведут себя так, будто делают мне одолжение и перешёптываются за моей спиной. О том, что им самим не хватает еды, а меня приказано кормить не меньше двух раз в день, что я даже не способен оценить, что за полотна тратят на мою одежду, что досточтимые гувернеры занимались ещё с самим герцогским сыном, а теперь вынуждены тратить время на этого… ничего хорошего дальше не следует, конечно. Кажется, они крохоборствуют даже когда я использую слишком много, по их мнению, воды. Которую сам же и приношу, как в первый день. Я смотрю в зеркало. Тёмная, приличествующая моему положению одежда лишь сильнее выделяет мою блёклость. Длинные волосы струятся значительно ниже плеч, но их цвет ставит на моей аристократичности крест. Мне здесь не место. Я вспоминаю жизнь на окраине, и понимаю, что там мне тоже жизни не будет. Мне нигде нет места. В порыве ненависти я хватаю ножницы и обрезаю волосы, получается безобразно грубо, криво и неприглядно. Когда это увидят… Даже думать страшно, что случится. Я больше не хочу так жить. Я не хочу так жить. Я НЕ ХОЧУ так жить… я не хочу жить… Один короткий удар этими самыми ножницами может решить все проблемы.Через шесть лет после революции Имаиторана
Сомнительного вида мужичок показывал что-то из-под полы проходившим мимо людям. Сначала его удивляло равнодушие к предлагаемому товару, после начало раздражать и даже злить. Чуть улучшили его настроение подошедшие стражники – вот уж кто никогда не отказывался от пашпы! Он отработанным движением и интонацией начал представление, понижая голос на заранее продуманных местах. Стражники спокойно выслушали его, но покупать заветную жидкость почему-то не спешили. Лишь один из них, светлокожий и светловолосый (когда вообще беляков начали пускать выше мытья полов и чистки сортиров, где им было самое место?) со смешком спросил его: «Ты откуда такой пришёл-то?». После неудачливому наркоторговцу объяснили, что здесь не любят пашпу. И тех, кто её продаёт. Особенно, если её пытаются продать детям(торгаш вспомнил парочку малолеток, издевавшихся над ним около получаса назад: кажется, они думали, что их ехидство заметно только им и старательно действовали честному предпринимателю на нервы). К тому, что стражники могут отобрать товар силой, он был готов, такое не раз случалось, поэтому он никогда не носил с собой основной запас. Но вот к тому, что они выльют её в канаву на его же глазах – нет. Постеснялись бы хоть чужой труд гробить! Ничего святого у этих людей нет! И он покинул город, зарекаясь появляться вновь – как и многие задолго него. Осталось загадкой, как же он так припозднился, но никто не побежал догонять его и спрашивать об этом.За год до революции Имаиторана
Сейчас мне даже не верится что всего два года назад я был готов покончить жизнь самоубийством. Готов был подтвердить все их обидные клички, остаться ничтожеством, недостойным даже жизни. Не знаю, что именно удержало меня тогда, что отчеканило в сознании то, что теперь кажется мне естественным: они ничего мне не сделают, мне больше нечего терять. Я могу жить. Я хочу жить. И я буду жить на своих условиях. Они будут перешептываться и хаять меня? Мне не привыкать, пусть хоть языки сотрут. Они сделают мою жизнь хуже? Куда уж хуже. Они, ха-ха, убьют меня? Арчибальд, на удивление, отреагировал спокойнее всего, лишь показал, как укладывать волосы, чтоб отсутствующая половина не бросалась в глаза на приёмах. Кажется, я даже привязался к нему. По крайней мере, его советы всегда работали, а его действия добивались результата. На одном из приёмов я встретился с представителем революционеров. Она подошла и будто бы шутливо сказала: – В твоих глазах горит такой огонь, будто ты готов брать штурмом бастион правителя! – Лукавая оценивающая улыбка почти не касалась глаз. – Почему бы и нет? – Ты с ума сошёл, – обеспокоенно зашептала она, – говорить такое вслух? Тебя колесуют за одно подозрение! Тогда мне было действительно всё равно. До сих пор неловко от пафоса, с которым я ответил: – Всё лучше, чем торчать здесь или жить в этом городе. Она ничего не сказала, лишь позже передала записку с предложением встретиться. Что ж, я встретился и с ней, и с её друзьями. В их тесном кругу хватало и хватает как аристократов, так и простолюдинов, и даже беляков. Объединяет всех лишь единая страсть – мы верим, что можем сделать этот город лучше. Чище, добрее, справедливее и обеспеченнее. Последнее время личная гвардия правителя отбирает даже то, немногое, что оставалось у народа. А при любых подозрениях на сопротивление, уводят на каторжный труд. До сих пор оттуда никто не возвращался. Живым. Но мы это исправим.Через одиннадцать лет после революции Имаиторана
Стайка детей играла на улице, передвигаясь от одного дома до другого. Никто не делил ребятню на своих и чужих – они свободно чувствовали себя как на улице, так и в гостях у любого знакомого. Жаркое солнце загнало их в тень, где плели туески ещё моложавые женщины с печатью пережитых невзгод во взглядах, которую почти сразу затмило умиление при взгляде на подошедшую шебутную когорту. Дети шли туда не только за спасительной тенью. Будучи всеобщими любимцами, они были уверены, что получат захватывающие истории о былых днях. Они очень неохотно говорили о времени до революции, ограничиваясь общими фразами про тяжелое время, зато светло и охотно вспоминали последующие годы. И кто бы мог подумать, что добродушный дядька Савах лично остановил грабителя и отволок его к стражникам, не побоявшись, что преступник был на голову выше него, а в плечах поперёк себя шире! И уж тем более никто из ребят и подумать не мог, что они снова столкнутся на пашне, да сработаются так тесно, что дружбы крепче и представить нельзя! А кто знал, что казалось бы щуплая старушка разбирала завалы наравне с остальными, а после помогала застраивать эту самую часть города! Конечно, все знали, они слышали эти истории не раз и от каждого(будь здесь упомянутая особа, она сказала бы, что совсем и не старушка, а тогда и вовсе была о-го-го), но не переставали радоваться и восхищаться соседями как будто узнали это впервые. В такие моменты они всем сердцем верили, ничему и никому не под силу поколебать эту сплоченность и уверенность тысяч людей!В год революции Имаиторана
На штурм бастиона поднимается весь город. Немногие приспешники правителя, надеющиеся на его будущие милости, пытаются отразить атаку, но терпят сокрушительное поражение. Ярость людская была неостановима как цунами, которого народ никогда не видел и как ураганы, которых он предпочел бы никогда не видеть. Не обходится без жертв, но семьям некогда было оплакивать утрату – во время революции не церемонятся ни гвардейцы, ни мятежники. А город и до этого был в весьма плачевном положении, предстоит заниматься сразу каждым аспектом. Именно в этот момент пригождается план, составленный ещё в подполье задолго до революции. Многие знают, что они могут сделать и делают это с полной самоотдачей. Должности в новом государстве распределяются будто сами собой, и всем это кажется естественным. – Апард, у тебя больше всех прав на этот престол. Я не сомневаюсь, что ты будешь мудрым и честным правителем. – Я чувствую себя таким усталым, что даже не замечаю, кто это сказал: конец фразы тонет в одобрительном гуле. – Только имя какое-то несолидное, – выкрикивает звонкий голос откуда-то с краю. – Правитель должен быть символом своей страны! Наш город перерождается, разве это не повод взять новое имя? Коллективными усилиями создается моё новое имя. Я практически не участвовал, но оно кажется до боли родным, именно таким, каким и должен быть я, именно таким, каким и должен быть символ надежды. Имаиторан!Через ~дцать лет после революции Имаиторана
С той памятной революции уже сменилось поколение. Родители рассказывали детям истории, слышанные от матерей и отцов, и в головах не укладывалось – как же могли жить люди и не ладили друг с другом? Как же тогда жили, вырывая друг у друга последнее, когда гораздо лучше улыбаться ближнему своему. Да что там, даже по-соседски одолжить ступку или вилы и то не получилось бы – разве это дело? А старожилы смотрели на молодежь и радовались, что новое поколение и представить себе не может такую жизнь, считая взаимовыручку и старательный труд на благо общего дела единственно верными отношениями без примеси зависти, злобы и ненависти к тем, кто отличается от них самих. Значит их жизнь прошла не зря, значит все усилия и перенесённые тяготы чего-то да стоили!