Искупление грехов

«Она не обернётся», — думает Кель'тас, наблюдая с тоской за её белыми волосами. С её головы упал капюшон, и она не стала поправлять его: в Орибосе тепло и солнечно. Она, конечно же, оборачивается, и эльф ловит себя на мысли: «Это не та Джайна, с которой я учился в Даларане». Волшебница окидывает всех провожающих рассеянным тёплым взглядом, не цепляясь ни за кого, и это колет в самое сердце, ранит гордость донельзя: «Она выросла над собой, повзрослела, прошла через многое, спасала свой народ и рисковала жизнью. Что сделал я?» Он сжимает когтистую руку в кулак, уязвлённый и обиженный, но всё ещё хранящий толику нежности к её некогда золотым волосам, ласковому смеху и заботливым словам. Его Джайне рано умирать, и, как бы ему не хотелось, чтобы она вновь уходила, Кель'тас понимал: её время ещё не пришло. И больнее всего думать, что, возможно, и его кончина была скоропостижна. Сохрани он остатки здравого смысла, он мог бы выпутаться из паутины лжи и собственной самонадеянности, и тогда... «Что тогда?» — улыбается в пустоту мёртвый эльфийский принц. Джайна застывает перед порталом вновь, окружённая своими ещё живыми союзниками. Тралл обнимает свою мать, Утер что-то нашёптывает юным паладинам, а Кель, выжигаемый солнцем в своих многочисленных сложных одёжках, впивается в Джайну взглядом. Она вполоборота смотрит на него, взрослее, строже, утратившая юношескую мягкость лица и приобрётшая величественную осанку истинной волшебницы. Джайна подходит к нему, нежно проводит по белым волосам. Грехи Кель'таса тяжелы, он обречён вечно быть их пленником, рабом. — Моё проклятье умертвляет всех мужчин, к которым я прикасаюсь, — невесело шутит Джайна, и улыбка едва ли касается её губ. Тень скользит по её лбу, углубляя морщинки. — Я сам причина своей смерти. Так же, как виноваты Артас и Праудмур, Джайна. Это не твои грехи. «Только твоё несчастье», — хочет добавить он, но не может. Все слова кажутся нелепыми и пустыми. Извиниться за то безумие, которое он творил под началом Килдже'дена? За сцены в Даларане? За внезапный уход во время восстания Плети? Джайна молчит, но ладони её медленно сползают с его длинных волос, касаются его холодного лица, острых скул; волшебница приподнимается на носочки, как когда-то давно, целует его в подбородок, не дотягиваясь выше. Обрывает боль Кель'таса, делает её невыносимой и одновременно облегчает, он наклоняется к ней, перехватывает болезненной худобы запястья своими мертвецки бледными пальцами. — Кель, — обращается она к нему и чуть испуганно отстраняется. «Умоляю, только не этим именем, я его не заслуживаю», — сковывает его душу ужас и страх перед расставанием; злость, обида, досада — сразу всё, что можно испытать на свете. И в его широко распахнутых красных глазах, в искрящихся позади сферах, во всём красном и белом, она чувствует его боль, невероятно сильное раскаяние и сожаление. «Назови меня чудовищем, проклятием, позором всех эльфов крови, но только не по имени», — снова взмолился он, не силясь произнести ни слова. Его пальцы разжимаются, виновато склоняется величественная голова. Джайна понимает его без слов. Слишком эмпатичная для человека своих лет. Она без страсти, почти по-дружески целует его в ледяные губы. «Как легко на моём месте сейчас представить Артаса», — злостно думает эльф, от ярости обнимая её за плечи, прижимая к себе. Джайна отстраняется, со спокойной улыбкой глядя на его злое лицо. Ревендрет вытравит из него остатки гордости и мании величия гораздо позже, а сейчас он всё ещё надменный обманутый всеми эльфийский юноша. — Пора уходить, — кладёт Джайна пальцы на его когтистую ладонь. И не говоря больше ничего, взаправду уходит. Портал поглощает её, сжирает на его глазах, не оставляя ни тени, ни морозной магии, так явственно ощущающейся вокруг. Сжимается сердце мертвеца в тисках: «Менетил не чувствовал к ней ничего, поэтому она поступила так со мной», — запоздало доходит до Кель'таса смысл её поступка, низость её мести падшему принцу Лондерона.

***

Джайна не сразу соглашается, у неё много дел, у неё вагон обязанностей, на её плечах тысячи судеб, но Кель'тас настаивает. Он приводит её в свою скромную комнату, похожую на келью, уставленную свечами, завешанную тяжёлыми шторами, с узкой кроватью, которая ему ни к чему. В комнате мрачно, холодно и пахнет в ней ничем — до пугающего стерильно и бездушно. — Тебе всё ещё нужен сон, — полуулыбается принц, усаживая гостью на кровать, — нужен отдых, пища и питьё. Если что-то нужно, я найду. Полуулыбается, потому что глаза его остаются печальными и виноватыми. У него не было шанса объясниться за то, что он натворил несколько лет назад. Обдумать, переварить, изгрызть самого себя до костей — да, но не поведать о своих мотивах. Джайна учтиво кивает, но больше не шевелится, застыв безмолвной следящей за ним статуей. В бледном освещении практически бесцветная, изморенная и искалеченная, по крайней мере, ему так кажется. В комнате его нет зеркал, и о том, как выглядит его отражение, страшно и думать. Кель'тас замирает перед окном, не решаясь распахнуть шторы, спугнуть хрупкую тишину. Пальцы его дрожат, помня недавние пытки Денатрия. — Ты хотел о чём-то поговорить? — неуклонно спрашивает стальным голосом Джайна. В его горле застревает драматичный вздох, морщатся длинные белоснежные брови. С чего начать рассказ? Как поведать Джайне о том, какая буря творилась в душе, как его народ узурпировался, как вымирал? Как объяснить, что от бессилия и гнева он сошёл с ума? Он делает вдох, поворачивается, но на его губы бесшумно поднявшаяся Джайна кладёт палец. — Я не хочу знать о причинах, по которым ты творил то зло, из-за которого оказался здесь. Я выслушиваю слишком много плохих историй каждый день в этом мире. Я вижу слишком много пороков, чтобы ворошить ещё и прошлые. Её взгляд холоден, как и магия, которую творят её пальцы. Леденистая радужка и маленькие точки зрачков, строго смотрящие в его душу. — На кого я похож, Джайна? Её палец невесомо соскальзывает с его губ. Кель'тас ждёт самого страшного ответа: «Ты совсем как Артас, ты убийца и псих». Губы Джайны вздрагивают, кривятся в неловкой улыбке. Она поняла, какого ответа он ждал. И это ей напоминает о юности в стенах Даларана, о неоднозначных вопросах и суровом эльфийском взгляде некогда зелёных глаз. — На Кель'таса Солнечного Скитальца, давно не выходившего из комнаты. На высшего эльфа, сменившего наряд. На самого себя, прошедшего через многое, Кель'тас. Но её тон напоминает ему: «Это не значит, что прошлое забыто», — и Кель'тас сохраняет между ними рамки. Джайна распахивает тяжёлые шторы, и комнату заливает светом через узкое, словно бойница, окно. В лучах света Джайна обретает краски, но это лишь сильнее разграничивает мертвецки белую кожу Кель'таса и её человеческий румянец. Она берёт его руку, ласково проводит по холодным пальцам. — Я бы хотел покаяться во многом, — выдыхает Кель'тас, его пальцы несильно сжимаются на её ладони, — но не буду травить душу. Я виноват, Джайна. Мне жаль. Она многозначительно кивает. — Мне нужен отдых, — тянет она его за собой, — правда, кажется, кровать слегка маловата для тебя? Её намёк расценивается как призыв, но принц помнит о данном себе обещании не прикасаться к ней, пока она сама не захочет. — Ты хочешь откупиться от меня? — недоумённо спрашивает он, отпуская её ладонь. Это совсем не та девушка, с которой он познакомился десяток лет тому назад. — Наверстать упущенное, — расслабленно улыбается Джайна, но на лице её неуловимо что-то не то. Её руки распахивают вентирскую мантию, изучающе ползут по коже пальцы. Волшебница смотрит ему прямо в глаза, пронзительный холод повисает между ними, порождённый не её магией, но её непониманием. Кель'тас наклоняется, и Джайна целует его. Лишь после этого он успокаивается, даёт себе волю обнять её по-человечески маленькое тело, прижаться и почувствовать тепло живого человека. Её дыхание опаляет губы, незаслуженно горячее и интимное. Кель'тас самозабвенно, жадно целует её, такую желанную. Он убеждает себя, что заслужил это, что она изначально предназначалась для него и только для него. Он перехватывает её пальцы, тянет к своим губам и ласкает так, как хочется ему. Глаза принца вспыхивают от возбуждения, он распускает её пышную косу, тянется за очередным страстным поцелуем, заваливая её на кровать и придавливая своим весом. — Не смотри вокруг, только на меня, — просит Джайна сиплым шёпотом, оглаживая руками его шею. «Забудь о том, что ты умер и застрял в Ревендрете, связанный по рукам и ногам, обречённый вечно искупать свои грехи», слышит в этом Кель'тас, но всё же смотрит на неё, расстёгивая ремешки, распахивая её плащ, стягивая корсет. Повзрослевшая Джайна тянется за лаской без капли прежнего стеснения, охотно дарит ему поцелуи и нежность. Но позорный стыд не даёт ему расслабиться полностью, отпустить ситуацию и дать случиться всему самопроизвольно. И каждое прикосновение женских пальцев обжигает, и каждый стон, срывающийся с её губ, повисает в голове звоном. Она засыпает на его плече, прекрасная, всё ещё молодая, обнажённая. Такая живая на фоне его бесцветной плоти, что хочется закрыть глаза и забыться, отдаться фантазии, что всё это происходит где угодно, но не в загробной жизни. Он утешается мыслью, что Джайна теперь принадлежит ему, хотя бы сегодня, в этот момент. Взгляд Кель'таса бессмысленно скользит вверх и вниз по её телу: безмятежное во сне лицо, мирно вздымающиеся рёбра, плавный изгиб бёдер. Он сохранит это в своей памяти на вечность.

***

В его голову будто вбивают раскалённые гвозди, один за другим, вырывая из груди нечеловеческий крик. Чувство, что его заживо пытаются разорвать на куски, в комнате, где он окружён зеркалами, — и ни капли постороннего воздействия, лишь пытки разума. Кель'тас корчится, но потусторонняя сила не позволяет ему закрыть глаза, он смотрит, как позорно вываливается в пыли на чёрной плитке, как бьётся в неутихающей агонии. Смех Денатрия раскатами раздаётся в пустом зеркальном зале. Ему воздаётся за каждую загубленную жизнь сполна, боль вновь и вновь накатывает, анима потоком бьёт из его груди. Практически неиссякаемая, безумно вкусная для его мучителя. Он копается в его воспоминаниях, разрывает их, перекраивает на свой лад — и вот он уже худший ученик Даларана, отец ненавидит его, эльфы презирают, и это так же больно, как и пламя, растекающееся по рукам и ногам. Но резко что-то обрывается, смех Денатрия становится нервным, а пытки ослабляются. Кель'тас, обречённый эльфийский мальчишка, становится в полный рост, прислоняется к одному из зеркал, выдыхает. Секундная передышка — и его шею стягивает невидимая сила, душит с невероятной яростью: «Ты увидишь, как она снова уйдёт от тебя и насколько бессилен ты будешь», — выплёвывает Денатрий прямо ему в ухо. Его когти ползут по обнажённой шее, впиваются напоследок и отпускают. В зеркальную комнату вваливается целая толпа разномастных спасителей, и среди них она. Ему помогают подняться, хотят подхватить под руки и провести к выходу, он отмахивается. — Я сам могу идти, — заносчиво отталкивает он воина от себя, стискивая зубы от резкой боли в висках. В глазах двоится, но он расталкивает спасителей и спешит скрыться. Ему не могло померещится, он сразу понял, кто пришёл штурмовать замок Нафрия. Джайна Праудмур смотрит ему вслед, и он молит всех богов, чтобы она не узнала его. — Кель'тас? Кель'тас Солнечный Скиталец, это ты? И всего на секунду, на мгновение он думает: «Может, она пришла за мной?» Оборачивается и понимает, что нет, она пришла не за ним, потому что на её лице сплошное удивление. Не давая и шанса сказать что-либо ещё ни себе, ни ей, удаляется под звуки сражения, не желая принимать в этой войне участия. Слова Денатрия вторят его жёстким быстрым шагам. Принц найдёт её после штурма, захочет объясниться, узнать о том, как она оказалась в Ревендрете, приложит любые усилия, чтобы выкроить хоть минутку уединения. Он скажет ей о том, что чувствует до сих пор, а потом она сбежит обратно на Азерот. Кель'тас соглашается на эту сделку сам с собой. Может, всё выйдет иначе.