В тени реактора

Буря становилась всё суровее и суровее. Ветер за окнами выл, словно раненый зверь, снег метался по всюду, поражая тех несчастных, кто не укрылся в своих домах, словно ледяные пули. Казалось, что непогода вот-вот выдавит стёкла, и ледяное ненастье проникнет в дом капитана, покрывая всё инеем, и неся смерть. Но капитана это не волновало. Сейчас, перед пультом управления Реактором был лишь он. Инженеры покинули его, решив, что лучше в этот час, который они считали последним, провести с семьями. Верховный комиссар не смог справиться с бунтами в городе, и загнать рабочих в угольные шахты, и, скорее всего, был убит. Верховный капеллан так и вовсе, ударился в религиозный припадок, и вестей от него не было с самого начала Великого Мороза. А реактор скрипел. Его угольное сердце горело, но уже едва. Даже автоматоны, единственная рабочая сила, не зависимая от морозов, тоже встала, не выдержав минус ста семидесяти градусов. Угля не было. Нью-Лондон замер в ожидании смерти. — Прошу, ещё немного! — чуть ли не кричал капитан Джонатан, то и дело, дёргая рычаг форсажа, — Нужно продержаться ещё немного, и мы выживем! Да, между жителями города, которые, как он думал, его подвели, и ледяной смертью стоял только он. Он, и истощённый генератор. Показатели перегрузки были критическими, и угля не хватало, несмотря на то, что всё отопление города было снижено. Единственные места, которые в городе ещё кое-как топили, это были дома жителей, у коих ещё был уголь, и Паровые Центры, вместе с их старшим братом, стоящим посреди города. Капитан знал, что прямо сейчас, обезумевший от паники люд, скорее всего, облепил эти несчастные центры до самой верхушки, желая только одного- не погибнуть от холода. И вот он… момент истины… Последний рывок был сделан. Глядя на то, как барометр генератора показывает критический показатель перегрузки, Капитан, скрипя зубами, выключил форсаж. Генератор, издав последний стон, замолчал, и тепло покинуло город. — Вот и всё… Джонатан осел в своём кресле, глядя в оледенелое окно, как город затихает, и его огни постепенно гаснут, словно символизируя то, что жизни в нём места уже нет. Только снег и вой ветра. — Вот и всё… — повторил он, взглянув на свою правую руку. Руки давно уже не было. Это был протез, который капитан тщательно скрывал. Его инженеры на славу постарались, создав ему устройство, которое способно не только держать инструмент, а работать как полноценная ладонь. И воспоминания его захлестнули, словно та неудержимая метель, что бесновалась за окном. — Всё ли я сделал правильно? — спросил он себя, глядя на пульт управления, и обращаясь к памяти. Когда они сюда шли, он не должен был быть капитаном. Капитаном был его отец, которого они потеряли при долгом переходе через морозные пустоши. Их было около полутысячи, но до генератора, одиноко стоящего посреди ледяного кратера, дошло меньше сотни. Восемьдесят человек, голодных, истощённых, и обмороженных, с детьми на руках. Они пришли сюда в надежде на новый мир. На то, что у них будет дом… И он дал им его. Джонатан, встав с кресла, взял в руки старую книгу, в которой записывал все свои решения, и принятые законы. И первым его законом был… Закон о детском труде. Возможно, когда вечная зима отступит, и на руины его города прибудут новые люди, и найдут эту злосчастную книгу законов, они решат, что этот закон запрещает труд детей. Но, нет. Джонатан помнил, с какой болью в сердце ему пришлось принять это решение. Но их было мало! Рабочих рук не хватало, и ему пришлось разлучить родителей со своими детьми. И он прекрасно помнил то недовольство, что ему высказывали за это в тот день. Множество людей обивали пороги его палатки, убеждая и умоляя, чтобы этот закон был отменён. Но, что тогда, что сейчас, его волновало лишь благополучие города. Его будущее. А ещё он помнил, о том, как этот закон ему аукнулся… Тогда город стремительно рос. Из небольшого палаточного поселения, вокруг едва работающего реактора, он превратился в городок с каменными и деревянными домами, и множеством производств. В основном, по добыче угля. И тогда, один из угледобытчиков рухнул. Джонатан не знал почему так произошло. Возможно, ошибки в конструкции, а возможно и халатность, но факт в том, что металлические балки сломались и рухнули. Рухнули прямо на несчастного ребёнка, который занимался переноской угля на склад. Он помнил, как прибыл на место, и его обступили разъярённые горожане, и помнил рыдающую мать, которая похоронила своего ребёнка. Тогда он чувствовал себя беззащитным. Крысой, загнанной в угол. Горожане, как он думал, были готовы порвать его на части. И он не держал на них зла. Страдания того ребёнка, раздавленного металлическими обломками, были целиком и полностью на его совести. Но это была малая жертва, во имя будущего Нью-Лондона. Малая, и незначительная… Впрочем, тогда он так не думал. Тогда он был готов снять с себя полномочия, и, даже, покончить жизнь самоубийством, лишь бы избавиться от гнетущего чувство вины и стыда. — Тогда я ещё не знал, что мне придётся делать, чтобы спасти этих неблагодарных… — протянул Джонатан, говоря сам с собой. Он взял с полки другую книгу. Это тоже была книга законов. Но уже «новая», которая являлась продолжением первой. Первая была законами, которые он принял, когда Нью-Лондон только развивался. Законы, которые устаканивали жизнь людей, и стабилизировали рабочие процессы. Вторая же книга была им начата тогда, когда, казалось, всё было хорошо. Джонатан помнил тот день, словно он был только вчера. К нему разведчики привели человека, которого нашли в морозных пустошах. Холодный, и истощённый, он поведал о том, что соседний город, Винтерхоум, пал. Стёрт с лица земли. Народ объял страх. Люди потеряли веру в свои силы, и надежда начала покидать их души. Пошли слухи о том, что и Нью-Лондон ждёт та же участь. И появились те, кого сейчас называют еретиками и сепаратистами. Лондонцы. Люди, которые решили, что имеют право подрывать благополучие его города, сея в умы простых обывателей тлетворную мысль о том, что в Лондоне им было лучше. Эти дураки даже не могли понять, что Лондон сейчас покоится под слоем льда и снега, и лишь Биг Бен напоминает о том, что здесь когда-то был город самой развитой страны мира. Ему пришлось сделать то, чего, как он думал, делать не следовало. Джонатану пришлось организовать полицию, карательные отряды, и, даже, наспех сколотить религию, дабы умы людей были заняты иными вопросами, а сами люди были подконтрольны. Всё ради благополучия города, и их жителей. Возможно, кто-то и скажет, что тотальный контроль — это не благополучие. И что промывка мозгов не есть благо. Однако, эти люди не находились на его месте тогда. Беспорядки, грабежи, вандализм, и забастовки на производствах. Это ему приходилось решать эти вопросы, а не тем, кто его осуждал, и только и делал, что требовал своего дополнительного пайка. Ярость вскипала в груди Джонатана при воспоминании об этом… Даже сейчас, ему было тяжело смириться с тем, что он, несмотря на все усилия, не справился… — Надеюсь, что тебя нет… — протянул он, глядя на распятье, висящее на стене его дома. Один из символов старого, ныне утраченного мира, — Иначе, я уверен, что ты меня осудил бы за мои решения. Впрочем, мне есть что тебе ответить. И это была чистая правда, ведь Джонатан чувствовал себя совершенно правым. Лондонцы угрожали не только себе, но и всем остальным жителям Нью-Лондона, и ему пришлось принять экстренные меры. Машина пропаганды работала не переставая, равно как и механизм репрессий. Казалось, даже, что они стали вторыми, после реактора, по важности механизмами в городе. А затем… Затем он устроил грандиозную облаву. Полиция, во главе с главным комиссаром, и инквизиция Церкви, поймали всех лондонцев, которых только смогли. И когда последний из них был линчёван на эшафоте, а их проклятые лидеры изгнаны из города на мороз. Чумы в нём не стало. Да, он поскупился свободой воли своих людей. Он проигнорировал их право выбора. Но сейчас, в таких условиях, когда ледяная смерть поджидает за порогом каждый день, он думал отнюдь не о том. Он спас их. И плевать ему хотелось на тех, кто скажет, что это было слишком дорогое спасение. Впрочем, сейчас это было уже не важно. Пусть ветер за окнами и начал стихать, бывший капитан был уверен, что со своей задачей он не справился. Город, скорее всего, пал. Люди погибли, и он сейчас просто рассуждает о всех своих принятых решениях только чтобы оправдать себя, несмотря на то, что всё было напрасно. Было холодно… Хотелось спать. *** — Вставайте, капитан, вставайте! — услышал он голос, и почувствовал, как его трясут. — Что случилось? — спросил он сонно, едва продрав глаза. — Капитан, вам нужно уходить! — Что? Куда? — не понимая спросил Джонатан, вставая на ватные ноги. Перед ним стоял молодой человек, с ног до головы укутанный в толстую, покрытую слоем снега и инея, одежду. Шмыгая красным носом, и переваливаясь с ноги на ногу, он, постоянно озирался, и поглядывал в окно, словно чего-то боясь. Только в этот момент, капитан понял, что туч за окнами больше нет. — Сколько градусов? — спросил он своего гостя. — Что? — Сколько градусов показывает термометр? — Минус тридцать, капитан! Считайте, это натуральная жара, учитывая, что только ночью над нами прошёл ледяной шторм! — Не уж то шторм минул? Люди живы? — Д-да… — неуверенно ответил юноша, и Джонатан насторожился. — А, ты сам-то кто? — Капрал Маркоу, сер! Полиция Нью-Лондона! — А, где главный комиссар? — Это и есть причина, по которой я вас разбудил! Вам нужно бежать! — Куда, и от чего? — не понимал капитан, а в глазах капрала уже загоралась паника. — Люди бунтуют! Как только буря утихла, люди тут же вышли на улицы, дабы свергнуть вас! От шока у капитана подкосились ноги. — Да как они смеют? — негодовал он, срываясь в крик, — Пока они сидели по домам, отказываясь работать, чтобы пережить бурю, я следил за генератором! Я гонял автоматонов за углём, пока они уже делали себе пеньковые галстуки! Но ответа не последовало. Вместо него, как только за окнами послышался шум толпы, юный капрал попытался сбежать, забыв и о своём капитане, и о том, зачем пришёл. Но толпа настигла и его. Выход из дома был один, и как только дверь была открыта, нескончаемый поток людей сбил юношу с ног. Смёл, словно ветер молодой листок. Народ столпился вокруг своего капитана. Глаза горели ненавистью и злобой… Прямо как тогда, когда на несчастного мальчика упали балки. Но на сей раз, ему уже не спастись. Каждый был вооружён тем, что подвернулось под руку. Кто-то с обломками стула, кто-то арматурой, а некоторые отобрали у полицейских их дубинки. — Суд, я так понимаю, неминуем? — спросил Джонатан, расправляя руки, как бы показывая, что даже не думает сопротивляться. — Именно, чудовище! — ответил ему кто-то из толпы, и на его голову надели мешок. Множество рук тут же схватило его, и куда-то поволокло. На самом деле, он понимал куда. И в сердце не было страха. Была лишь обида. Обида на тех, кого всё это время он спасал. Обида на тех, за чьи жизни он боролся, идя в разрез со своими принципами, и меняя себя, превращаясь в диктатора. А вокруг слышалась ругань. Люди галдели, и требовали крови. Его крови. Наконец, его поставили на колени, и сняли мешок с его головы. «Да, всё как я и думал…» — подумал он про себя, оглядываясь вокруг. На его лице заиграла слегка расслабленная ухмылка. Он был на эшафоте. Под его ногами был люк с множеством отверстий для выхода пара, а вокруг стояли люди. Их голодные до его крови глаза казались звёздами, которые своей яркостью затмевают даже снежные блики. «Суд не будет долгим…» На эшафот взошёл человек, одетый в кожаный плащ. — Капитан! — обратился он к нему, и Джонатан нехотя поднял усталый взор, — Мы, народ Нью-Лондона, говорим тебе, что твоему правлению пришёл конец! Толпа тут же возликовала, и галдёж, казалось, слышался по всему городу. — Чем же я столь сильно насолил народу Нью-Лондона, что меня готовы сварить на пару? — ухмыляясь спросил он. Лицо «судьи» тут же исказилось. — Да как ты смеешь! Ты всё это время тиранил нас! Заставлял работать без выходных и отдыха! Ты отнял наших детей у нас, и наши жизни! Всюду полиция и инквизиция, которые за любой шаг в сторону тут же избивают! А последние пару дней, когда город накрыл шторм, ты заставлял нас идти работать туда, где даже просто находиться опасно! Вместо того, чтобы дать нам побыть с семьёй в последний час! — А ещё ты превратил самое светлое для людей, их веру, в оружие контроля! — крикнул из толпы священник в серой рясе. — И заставлял нас казнить наших собратьев! — вторил ему кто-то из бывших полицейских. А Джонатан лишь слушал. — Твои прегрешения тяжелы, капитан! Что ты можешь ответить в своё оправдание? — наконец, взял слово судья, и Джонатан встал, устремив взор на небо. Оно было необычайно чистым. Лучи солнца, пусть и едва ощутимо, согревали его лицо, а маленькие снежинки уже не хлестали всех и каждого, а тихо опускались на землю, лишь для того, чтобы растаять на остывающих трубах городских улиц. Он чувствовал облегчение… — Теперь говорить буду я, — молвил он, так и не посмотрев на тех, ради кого всё это время работал, — Дорогие жители Нью-Лондона. Я знаю о своих грехах. Знаю, что мне приходилось делать. Но у меня есть одно оправдание, которое уничтожает все ваши обвинения… Я — это вы. Продолжение вашей воли, и тот механизм, что её усмиряет! — позади бывшего капитана заревел и зарычал реактор. — Всё, что я делал, я делал ради того, чтобы вы выжили! Мне приходилось меняться вместе с вами, сопротивляясь невзгодам нового мира. Да, я убивал, да, заставлял работать до изнеможения. Да, казнил, и использовал вас, как винтики в механизме. Однако, если бы не эти решения, то вы бы вымерли. Города бы не стало! Вам бы было не к кому возвращаться с работы, равно как и некому вообще возвращаться! — Да как ты… — попытался перебить судья, но Джонатан не обращал на него внимания. — Да, я отнял ваших детей, тогда, когда некому было работать. Да, я добавлял в ваш суп опилки, когда нечего было есть. Да, я репрессировал всех, кто смел подняться против меня. Я пересёк черту. Но спросите себя, дорогие сограждане, кто в этом виноват? Я? Отнюдь! Я лишь делал всё ради вас, и вашего выживания, а вот стоило оно того, или нет, пусть решают боги. Если они ещё остались в этом погибшем мире. Толпа умолкла. Лишь ветер нарушал эту тишину. Все взирали, открыв рты, и клокоча от гнева. Естественно, никто из них не считал себя виновным. Никто не задумался о том, что это они сделали того капитана, которого заслуживали. Заслуг его тоже, никто уже не признает… Джонатан понимал, что он станет жертвенным агнцем. Символом деспотизма старого режима, и той единственной жертвой, которую хочет принести новый. Но единственной ли? Когда-то он думал, что единственной его жертвой будет мальчик, погибший от несчастного случая, а затем всё изменилось. Кто знает, что будет потом? К судье подошёл кто-то, одетый в дублёный тулуп, и тихо прошептал «Кончай его». Час настал. К бывшему капитану подошла пара полицейских, и пристегнули его руки к двум шестам над эшафотом. Казнь приведена в исполнение… Джонатан не боялся того, что его ждёт. Напротив, для него это было избавление. Избавление от постоянных тревог и беспокойства. Избавление от вечной войны с самой стихией, которую невозможно победить. И пусть Нью-Лондон пропадёт. Пусть его захлестнут снег и лёд, для него это уже не важно. Верховный Капитан Джонатан Мурр оставляет свой пост. Пар вырвался из люка внезапно. Густыми, плотными потоками, он объял его, обжигая, и снимая сварившуюся кожу. Генератор ревел, вырабатывая тепло, а народ ликовал, видя в этом избавление от своих страданий. Так, в тени реактора, погиб первый капитан Нью-Лондона, некогда спасший его народ от ледяной смерти. Под гогот, ликование, и слова о надежде на куда более лучшее будущее.