На дне тоже хорошо.

Алекс сидит на подоконнике в холодном душном подъезде. Шестой этаж. Падать высоко. А надо ли вообще? Надо. Просто необходимо. Никаких других способов забыть этого психолога фотохудожник не видит. А забыть его нужно. Его и всё, что между ними было. Нет, не любовь. Страсть? Мания? Жажда секса? Да. Всё, что угодно. Но не любовь. Апатия теперь не только у Скворцова. У Алекса тоже. Ему теперь на всё наплевать. Абсолютно на всё. Только не на него. Фотохудожник закуривает. Руки предательски дрожат. Едкий дым проникает в лёгкие и впитывается в кожу. Как Скворцов. Игорь въелся под кожу. Заполнил собой лёгкие. Вместо крови по венам растекся. Без него не получается думать. Дышать. Жить. Никого, кроме него, любить не получается. Говорят, помянешь — он и появится. Психолог садится на подоконник рядом с Алексом. Смотрит на зажатую в пальцах сигарету, многозначительно выгнув бровь. — Курить вредно. Алекс только фыркает. Только проповеди ему не хватает. Как же он устал от них. — Я в курсе. Не маленький. — Лёш, ну не злись. Гнев — один из семи смертных грехов. — Лучше в Аду, чем с тобой. Скворцов усмехается. Он знает. Конечно же он знает. Как люто парень его ненавидит. На то есть и свои причины.

***

Алекс сплёвывает кровь на асфальт и оголяет кровавые зубы. У него не улыбка. Оскал. С примесью крови. Он искажённо смеётся, наблюдая за удивлённым Игорем. Этот псих ожидал чего угодно, но не такого. Хотя кто из них больший псих ещё посмотреть надо. Здоровый человек не станет смеяться после того, как получил тяжёлыми берцами в живот. А Алекс стал. — Ты точно больной. Смешно. Это действительно смешно. И Алекс смеётся. А на самом деле хочется плакать. Кусаться. Кричать на Скворцова. И лучше всего матом. Большего Игорь не заслуживает. — Как будто ты, блять, здоровый. Огрызаться. Как вариант. Но ненадолго. Надолго его не хватит. Всё равно Алекс сорвётся и вколет себе очередную дозу, когда Скворцов уйдёт. А потом будет дёргаться в ломке, видя перед собой только пронзительно-чёрные глаза. Но переломается и снова пообещает себе, что завяжет. Игорю тоже будет плохо и он будет топить боль в бутылке с дорогущим вискарём, сидя на застеклённом балконе. И думая, как классно было бы с разбегу сигануть вниз. А с утра пообещает себе бросить. И оба бросят. До тех пор пока не встретятся и не поговорят. Потому что они слишком зависимы друг от друга. Въелись друг другу под кожу. По крови растеклись. Заполнили лёгкие. И уже не избавиться. Их любовь — зависимость. Они слишком хорошо знают друг друга. И слишком сильно доверяют друг другу. — Ты страдаешь? — Ни капли. — Тебе больно? — Это бред, Игорь. — Расскажи мне, что с тобой. — Только слушай внимательно. Что-то их держит рядом и не даёт расстаться. Они не знают, что это. Но очень рады, что это «что-то» вообще есть. Любая зависимость толкает на дно. Рано или поздно. На дне тоже хорошо. Если вдвоем. Им очень хорошо вдвоём. Ровно на столько, чтобы зарываться пальцами в волосы во время поцелуя. И слепо блуждать руками по телу, вырывая из лёгких кислород. Но со дна нужно вынырнуть и жить в противной реальности, разговаривая друг с другом сухо и по делу. И прекрасно знать, что ночью они снова вместе упадут на самое дно.