‘Your love is the weather of my being.
What is an island without the sea? ’
Daniel Hoffman
Конечно, вы целовались и раньше. Когда ты приходила будить его в осеннее утро, пропахшее сырыми листьями цвета имбирного пива, и зимними ночами, когда он желал тебе спокойной ночи после очередного рабочего дня. Да, вы целовались и раньше. Нежно, тепло, ласково. Невесомые касания щекотали губы, сбитое дыхание вызывало болезненный спазм внизу живота. Ладонь в ладони, почти что влажные от напряжения. Тихие смешки, игривые взгляды. Но этот поцелуй был другим. Он хранил в себе страх будущего, ожидание настоящего, воспоминания прошлого. Сейчас он целовал свою женщину. Пусть горькие дни войн, потерь и скорби прошли. В душе он всё ещё был солдатом, он всё ещё помнил пленительное чувство триумфа. И получил его, ведь перед ним самый желанный, самый лучший и самый ценный трофей на всём белом свете. Та, что протянула руку. Та, что приняла его таким какой он есть. Та, кому он принадлежал. Та, что станет его. Да, этот поцелуй особенный. Это конец бесконечной тёмной ночи. Или же только её начало. Руки мужчины лишь слегка касались твоих локтей, придерживая. Он словно пытался до последнего держать дистанцию, оставляя тебе достаточно времени и сил для того, чтобы разорвать поцелуй, для того, чтобы уйти. И хотя напряжённое до предела сознание противно шептало, что сейчас так будет лучше, что стоит отступить, что любое твоё действие может испортить то чудесное чувство влюбленности, которым вы так упивались всё это время, другая часть тебя упрямо твердило, что Наполеону можно верить. Он не сделает больно. Он не отвернется, если ты сейчас скажешь нет. Он даст столько времени, сколько нужно. И именно поэтому стоит остаться. Не зная, как ещё выразить чувства, спутавшиеся в твоей груди подобно клубку шерсти, которым играет проказливый котёнок, ты просто прижалась к его сильному телу, от которого исходил жар, смешавшийся с запахом сена, лошадей и ветра. На секунду он замер, прислушиваясь к твоему сбивчивому дыханию, а затем возле твоего уха тихо клацнули острые клыки, и в следующее мгновение губы Наполеона сомкнулись возле ямки на твоей шее, впиваясь в нежную кожу, но не пронзая её. Потом, словно боясь спугнуть тебя своим напором, он мягко отстранился, покрывая невесомыми поцелуями трепещущие веки, водя носом по фарфорово нежной, тонкой коже мочек ушей, массируя ладонями плавные изгибы твоих плеч. Постепенно чувство комфорта накрыло тебя с головы до пят, придавило к полу, вынудив колени предательски задрожать. Одним чётким движением мужчина подхватил тебя на руки и зашагал к постели. Стук его сапог выбивал в груди quatriglia, и хотя из окна дул прохладный ночной ветер, тебе вдруг стало нестерпимо жарко и тесно в собственной одежде. Шёлковая простыня под твоими лопатками показалась внезапно колючей. Всё тело словно омывало волнами жара и нестерпимого холода, чередующимися подобно цунами в своём диком природном темпе. Руки мужчины мягко огладили трепещущие колени, затем притянули к груди твои ноги и стало бережно массировать ступни и пятки. Глупо было улыбаться в такой важный момент, и всё же ты не могла сдержаться при виде лица своего возлюбленного — такого по-детски сосредоточенного. Один Бог знает, как он боялся сейчас сделать тебе больно, как боялся увидеть слёзы страха или, что хуже, разочарования в твоих глазах. И каким же странным был контраст этого потерянного взгляда с выверенными, плавными движениями его длинных тёплых пальцев. Он не пытался казаться сильнее чем он был, но с готовностью принимал всю ответственность сложившейся ситуации. И это сочетание противоречий наполняло тебя звенящей нежностью. Протянув к нему руки, ты дождалась, когда его ладони окажутся в твоих, а затем поднесла их к губам, целуя каждую костяшку. И когда ваши взгляды встретились, ты честно сказала ему то, что уже давно таилось в твоей душе: — Я абсолютно счастлива. Глаза цвета морской зелени задержались на твоих губах, опаляя щёки пятнами румянца. Затем его губы вновь нашли твои, на этот раз язык приоткрыл губы резко, почти требовательно. Прошёлся по внешнему ряду зубов, подхватил твой и закружил в диком сладостном танце только для двоих. Короткие вздохи вырывались из твоей груди, ты отчаянно нуждалась в воздухе, а уши и шея горели багровым из-за неприличных смачных звуков, раздающихся в твоих ушах. Из правого уголка губ потекла слюна, но очередной круг танца очень быстро выбил из твоей головы все тревоги на счёт того, как нелепо это могло сейчас выглядеть на твоём лице. Болезненное чувство между ног стремительно нарастало, тебе просто необходимо было сжать бёдра, получить желанную разрядку. Но крепкие руки твоего возлюбленного крепко фиксировали твои бёдра на его талии, вдавили в матрас и не давали двигаться. Внезапно ты почувствовала, что дышать стало намного легче, а следующий момент раздался шорох юбок и лифа, плавно соскользнувших на пол. Наверное, практичнее было бы раздеться прежде чем вы оказались в постели, но тогда ты могла бы чувствовать себя неловко. Стоять под пристальным взглядом мужчины, который, ты знала, вот-вот окончательно овладеет не только твои сердцем и судьбой, но и телом. Бояться, что в свете луны он найдёт твои изгибы недостаточно красивыми или даже неудовлетворительными. Чувствовать себя добычей, оказавшейся в лапах хищника. И даже если последнее было отчасти правдой, Наполеон не хотел, чтобы малейшее зерно сомнений могло разрастись между вами. Теперь ты лежала перед ним, красивая, обнаженная и чувственная. Его руки вновь вернулись к твоим икрам, пальцы стали плавно скатывать кружевные чулки, словно играя на лютне, а губы следовали за ними. Внезапно ты дёрнула левой ногой, пытаясь освободиться. — Н-нет, не смотри, там…уродливо. В этот момент его пальцы нащупали крохотное соцветие шрамов на твоей щиколотке — драгоценное воспоминание детства. Тогда ты раз и навсегда усвоила, что не все кошки любят принимать лавандовые ванны. Его губы вновь и вновь целовали сеточку тонких красных линий, словно пытаясь забрать всю боль, которую они принесли тебе. — Уродливо? Разве в тебе может быть хоть что-то не прекрасно, bébée? На мгновение он даже испытал некое подобие гнева. Как ты можешь даже допускать мысль о том, что можешь быть некрасивая? Как можешь вставать каждое утро, смотреть в зеркало и не видеть, каким ослепительно ярким светом блестит каждая частичка твоего тела, каждый миллиметр кожи? Но несмотря на бурлящий в нём гнев, тон его голоса был поразительно мягким: — Я люблю твои волосы. Люблю, как они отражают солнечный свет, как становятся розовыми в закатных сумерках, иссиня-чёрными в ночной тиши. Приподняв тебя за талию, он окунул тебя в бесконечно тёплые объятия. Кончики пальцев деликатно ласкали ключицы, спустились к подмышкам и затем к мягким окружностям твоей груди. — Я люблю твои груди. Такие мягкие. Совсем как молочно-белые облака в небе над Корсикой. Губы опустились к набухшим красным соскам, втянули один, словно пробуя на вкус. Шершавый язык щекотал чувствительную кожу и усиливали без того непроходящую агонию между бёдер. На секунду тебе даже показалось, что по внутренней линии бедра потекла тонкая горячая струйка. Попытавшись сбросить его руки со своего тела, перевернуться и укрыться, ты оказалась лишь сильнее притянута к мускулистой груди мужчины. — Всё в порядке, так нужно. Всё хорошо. Его рука продолжала путешествовать по твоему телу, пока губы работали над вторым тугим соском. Сдерживать стоны становилось всё сложнее, и к своему стыду ты уже не могла перестать тихо поскуливать от чувства…от желания получить что-то, что пока тебе не принадлежало. Длинные пальцы коснулись завитков волос между твоих ног, а затем плавно проникли внутрь, выбивая из тебя настоящий крик. Сначала совсем легко, потом всё более напористо водили круги, каждый раз то мелкие, то крупные, как от попадания гальки на водную гладь. Потом стали имитировать толчкообразные движения, вынуждая тебя судорожно опускать и поднимать бёдра. Часто-часто обводили клитор, вызывая очередной поток бессвязных предложений и стонов, потом вдруг внезапно покидали тебя и так же внезапно возвращались, даря только подобие настоящего наслаждения. — Я люблю твой голос. Люблю все его оттенки: нежность, когда ты будишь меня по утрам, радость, когда мы сидим на нашей поляне, волнение, когда споришь, грусть, когда пытаешься не казаться одинокой. Люблю за то, что всегда слышу что-то новое. Как сейчас. Страсть, желание, сомнение. Ты вся — одна большая вселенная. И я хочу в ней раствориться. В какой-то момент, ухватившись за плечи любовника, ты сама стала лихорадочно насаживаться на ставшие неприлично мокрыми пальцы. Лицо и шея покрылись пятнами от напряжения и стыда за то, какими громкими выходили шлепки при соприкосновении ваших тел. Его поцелуи перестали быть нежными и уже больше походили на укусы, хватая нежную кожу плеч и груди, безжалостно терзая налившиеся негой соски. Опрокинув тебя на спину, Наполеон навис над тобой. Кажущийся ещё более большим в ночном полумраке, со сверкающими глазами и сбившимся дыханием. Он был прекрасен. Сдавленно прошептал: — Я ещё могу остановиться. Ты этого хочешь? Облизнув пересохшие губы, ты также шёпотом пробормотала: — Я хочу тебя. Схватив тебя за щиколотки, он развёл твои ноги. Страсть приглушила стеснение, но не заставила его исчезнуть вовсе. Неловкость от того, что он видел тебя такой, с красным лицом, с потерянным взглядом, видел мягкость живота, шрамы, мокрые дорожки страсти на бёдрах… — Alea jacta est, nunuche. Первый толчок стал отрезвляющим. Не то чтобы ты испытывала дикую боль, но и мгновенного оргазма, о котором пишут в сентиментальной прозе, тоже не ощутила. Это было странное чувство.словно в тебе было продолжение возлюбленного, а в нём — твоё. И всё вместе образовало один организм, дышащий и движимый лишь вашим единым дыханием. Наполеон двигался медленно, давая тебе время привыкнуть к нему. Тугие стенки твоего лона туго сомкнулись возле его напряжённого члена, и только Бог знает, каких усилий ему стоило не потерять последние остатки контроля и не начать вбиваться в тебя горячим семенем до тех пор, пока он не утолит жажду. Стараясь отвлечь тебя, он осыпал быстрыми поцелуями твои щёки и плечи, а ты зарылась пальцами в его влажные волосы, скользнула ладонями по напряженным плечам, вдоль линии позвоночника. Медленно вдыхала запах его кожи, целовала виски. В какой-то момент твоя рука скользнула к его животу, ногти не больно царапнули мышцы живота, мгновенно вытянувшиеся от твоих прикосновений. Мужчина перехватил твою ладонь и приложил её к низу твоего живота, хриплый голос царапал горло: — Видишь, как глубоко я в тебе, nunuche? — Т-ты не можешь говорить такие вещи вслух! — Считай, это моя месть за «Месьё де ва-хаха». Тон его голоса был игривым, но глаза сохраняли прежнюю серьёзность. Всё его тело отвечало на каждый твой вздох, каждое нервное касание, ловило каждый момент, когда ты запрокидывала голову на подушки, беспорядочно вертя ею из стороны в сторону. Когда ты немного привыкнула к новым ощущениям, он стал наращивать скорость. Прежде медленные, ленивые толчки приобрели свою музыку и свой ритм. Ты слышала, как бьётся кожа о кожу, чувствовала, как постепенно его мужское естество стало источником не только боли, но и удовольствия. Ты была всё ближе к тому, что хотела получить. Скрип матраса грозил разбудить весь дом, но вам двоим было уже всё равно. Сжав друг друга так, что побелели костяшки пальцев, вы приближались всё ближе к грани удовольствия. Наконец, он прокричал что-то сродни сочетанию твоего имени и воззвания ко всем божествам и медленно скатился на тебя. Несколько секунд вы слушали тишину, пытаясь выровнять дыхание. Наполеон зарылся лицом в твою грудь и сонно пробормотал что-то. — Я не поняла. — Я сказал, что больше не хочу слышать от тебя таких слов. Что я не люблю тебя, что ты можешь быть некрасивой. Ты усвоила урок? В темноте улыбка на твоём лице казалась ещё более загадочной. — Думаю, ничто не помешает тебе преподать мне ещё один урок…для закрепления. * Название работы является отсылкой к сонету 43 Элизабет Баррет Браунинг