"И двинулись (сыны Израилевы) из Сокхофа и расположились станом в Ефаме, в конце пустыни. Господь же шел пред ними днем в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им и днем и ночью"
(Библия, Исход, глава 13, 21-22)
"Мы считаем за очевидные истины, что все люди сотворены равными, что им даны их Творцом некоторые неотъемлемые права, в числе которых находятся — жизнь, свобода и право на счастье, что для обеспечения этих прав людьми учреждены правительства, пользующиеся своей властью с согласия управляемых, — что если какое-либо правительство препятствует достижению этих целей, то народ имеет право изменить или уничтожить его и учредить новое правительство на таких основаниях и началах, организуя его власть в таких формах, которые лучше всего должны обеспечить его безопасность и счастье"
(Декларация независимости США)
Боль. Последним, за что цеплялось его воспаленное сознание, была боль. Пульсирующая, обволакивающая все тело до последнего нервного окончания, до последнего мозгового рецептора. Невозможная слабость сковавшая некогда сильное тело, кровавая рвота, омерзительные, заполненные опалесцирующей жидкостью пузыри на сгибах рук и ног, неотвратимо наползающая слепота, все это тоже было, чувствовалось, ощущалось. Когда-то. Но в свои последние минуты он уже не мог чувствовать ничего, кроме боли. Радиационное облучение общей дозой примерно двадцать грэй, значительные повреждения центральной нервной системы, ожоги второй и третьей степени, травмы внутренних органов, кровоизлияния в лёгкие и брюшную полость, и ещё множество мелких травм. Половина пунктов из этого списка тянула если не на летальный исход, то на инвалидность уж точно, а все вместе они не оставляли лежащему в медицинской капсуле человеку никаких шансов, никаких. Но он все ещё боролся. Полумертвый костный мозг, подстегнутый медицинскими стимуляторами, выталкивал в многократно перелитую и очищенную кровь белесые шарики лейкоцитов, нуклеиновые радиопротекторы восстанавливали разрушенные участки молекул ДНК, криостатическое оборудование капсулы тормозило неизбежные процессы распада, а нанесённый на открытые раны силикагель выводил остатки распавшихся и сожженых соединений из организма. Лучшие врачи и лучшее медицинское оборудование из всего, что в этот день нашлось на движущейся сквозь холодный космос эскадре беглецов, сейчас были задействованы для спасения одной-единственной жизни, и этого, к сожалению, было недостаточно. Что может сделать далеко не новый армейский медблок со стремительно прогрессирующим некрозом и деградацией костной ткани? Чем могут помочь люди, обучавшиеся по украденным видеокурсам? В лучшем случае затянут неизбежное, продлят агонию ещё на несколько часов, подарят возможность ещё какое-то время чувствовать боль. Как-то, один древний философ сказал — я мыслю, следовательно, существую. Теперь, опутанному трубками и проводами человеку пришлось постигнуть новую истину — измерение существования не через сознание, но через боль. Не так уж и ново для человека как существа, и в целом для человечества. Разве что, такое существование не оставляло места для мысли и разума. Интересный вопрос, что лучше — существовать так, либо не быть вовсе, исчезнув в чёрном безмолвии. Выбор, который этому человеку так и не предоставили. На потрескавшемся мониторе у изголовья капсулы замигал предупредительный сигнал. Ровные всплески сердечного ритма на кардиограмме замедлялись, теряли свою высоту и чёткость. Облаченные в костюмы радиационной защиты врачи отреагировали вовремя, и сразу несколько автоинъекторов потянулись к изможденному телу, но уставший организм, похоже, достиг своего предела. На мониторах вспыхивало все больше красных огней: отказали лёгкие, перестала справляться с фильтрацией токсинов печень, электрические импульсы в мозге упали до минимума. По телу в капсуле пробежала судорога, заметавшаяся нить пульса в последний раз дернулась вверх и выровнялась в идеальную прямую. Двадцатого января пятьсот второго года космической эры, лидер беженцев из Галактического Рейха, Але Хайнессен, в возрасте тридцати восьми лет скончался от острой лучевой болезни и сопутствующих травм.***
Але Хайнессен открыл глаза и посмотрел на небо. Взгляду предстала ярко-лазурная безоблачная высь, тёплая, совсем непохожая на унылые серые тучи Альтаира. Але улыбнулся, заметив промелькнувших над ним птиц. В стылых пустошах колонии пернатым взяться было неоткуда, но Хайнессен вспомнил, как мать показывала ему обменянный на несколько пайков образовательный голофильм, где рассказывалось о разнообразной фауне освоенных людьми планет. Как раз там он впервые увидел этих замечательных созданий. Альтаир… Осознание обрушилось на Хайнессена, словно отколотая неумелым рабочим ледяная глыба, и через мгновение он уже был на ногах, озираясь. Ну да, небо. И небольшое солнце, только-только показавшееся из-за крон деревьев. Деревья, к слову, выглядели довольно внушительно — огромные, покрытые оранжевой шелушащейся корой стволы, длинные и раскидистые ветки, плотно усыпаные ярко-зеленой хвоей. А уж размер... Але пришлось до упора задрать голову, чтобы оценить их высоту. Ещё от стволов исходил незнакомый терпкий запах, довольно сильный, но, безусловно приятный. Деревья окружали что-то похожее на широкий песчаный кратер глубиной около метра и диаметром около пятидесяти с пологими, покрытыми мелкой растительностью склонами, в центре которого он и стоял. Лес был со всех сторон, стволы уходили вверх насколько хватало глаз, и скрывались в зеленоватой дымке, пронизанной золотистыми лучами. Где-то, на границе слуха, звонко журчал ручей. То тут, то там слышались мелодичные птичьи переливы. Картина открывалась красивая, даже пасторальная, но, к сожалению, никак не вяжущаяся со всем тем, что он помнил до злополучного сбоя в реакторе.***
Але Хайнессен родился на Альтаире-7, ссыльнопоселенческой промышленной колонии, одном из нескольких каторжных миров, на которых вынуждены были влачить свое существование заключенные со всех уголков Галактического Рейха. Ссылали в Империи много и охотно — убийц, грабителей, фальшивомонетчиков и коррупционеров, мятежников и вольнодумцев, а так же проигравших в дворцовых интригах аристократов, словом, всех, чьи преступления перед лицом кайзера были слишком тяжёлы по меркам имперского правосудия, но даже среди остальных поселенческих планет Альтаир-7 выделялся необычайно суровым условиями. Замёрзший и безжизненный мир, со средней температурой на поверхности около минус восьмидесяти градусов, разреженной атмосферой, не позволявшей появляться за пределами подледных городов без дыхательных устройств, озерами из жидкого азота, снежными бурями, с лёгкостью переворачивающими многотонные буровые вездеходы, был домом для трех с лишним миллионов человек, включая администрацию колонии и надзирателей. Основная ценность планеты заключалась в запасах гелия-3, длинными пластами залегавшем под толщей льда. Кроме того, Альтаир отличался и контингентом, ведь именно сюда, по большей части, отправляли политических осуждённых. Конечно, среди людей подобного рода не могли не возникать объединения самой разнообразной идеологической направленности, но администрация колонии смотрела на это сквозь пальцы, отчасти, из-за изолированного положения самих заключённых, а отчасти из-за невозможности полного контроля. В пределах планеты ссыльные пользовались определенной свободой: им разрешалось перемещаться между поселениями, самостоятельно организовывать свой быт, покупать товары первой необходимости, которые завозили в колонию раз в три месяца на грузовом корабле. Фактически, весь надзор администрации над планетой ограничивался центральным городом, а в поселках присутствовали отряды тяжеловооруженной полиции. В остальном же, ссыльные были предоставлены сами себе, и лишь должны были каждый месяц поставлять определённое количество богатого гелием реголита на грузовые терминалы в центры поселений. Само собой, такое положение дел существовало лишь благодаря обширным коррупционным схемам губернатора колонии, графа фон Ассгайра. Поскольку вся добыча гелия так или иначе шла через него, граф искусственно занижал показатели в отчётах, а после вывозил переработанный гелий с планеты через свой личный небольшой космодром. Естественно, командующему патрульной эскадрой на орбите тоже приходилось приплачивать за молчание и не слишком усердный досмотр, и даже старшинам каторжных поселений, подвозившим излишки руды на отдаленные терминалы, кое-что перепадало. Любая несогласованная проверка из отдела внутренних расследований вскрыла бы этот балаган, но у графа фон Ассгайра были слишком хорошие покровители, и слишком большие деньги приносила торговля чистым термоядерным топливом. И однажды самонадеянность и жадность планетарной администрации им аукнулась. На протяжении нескольких лет среди ссыльных распространялись идеи кружка республиканцев-идеалистов, лидером которых был Але Хайнессен. Жизнь была тяжелой: природные условия, скудный быт в подледных городах-пещерах, опасная работа в шахтах, вкупе с отсталый медициной не позволяли большинству доживать даже до шестидесяти лет. Конечно, люди и здесь не могли не жить своей жизнью: женились, заводили детей, но ощущение гнетущей безысходности довлело над каждым, лишь ненадолго оставляя в часы отдыха. Але Хайнессен же, с детства отличался острым и проницательным умом и жадно поглощал все образовательные материалы, которые были доступны в колонии. Повзрослев, он быстро стал сперва бригадиром, а затем и старшиной своего поселения. Але умел убеждать людей и со временем смог увлечь общей целью сразу несколько поселений. Бежать пытались и до него — одиночки пробирались на корабли снабжения. У кого-то получалось, но большинство отлавливала охрана космопорта, и после порки на морозе отправляла обратно. Обычно после такого не выживали. Но Але предложил совершенно иной способ, такой, который поначалу показался совершенным безумием. В самом деле? Бежать сразу всем на выплавленных из ледяного пласта подобиях кораблей, с установленными антигравитационными генератороми? Этот парень точно сбрендил. Но Хайнессен обзавелся сторонникими и продолжал убеждать, упрашивать, спорить, приводить в пример сложные математические рассчёты и красочно описывать будущие безрадостные перспективы. В немалой степени помогло то, что обуреваемый жадностью граф Ассгайр увеличил нормы выработки в полтора раза. Около полутора лет прошло с того момента как Але впервые изложил собранию старшин свой план, до момента когда его пришлось спешно реализовывать. Ещё далеко не все было готово к побегу, не все присоединились к плану Але, как он того хотел, но проект такого масштаба невозможно было скрывать вечно, и, по всей видимости, до графа Ассгайра какие-то слухи дошли. Активизировались полицейские облавы, нескольких приближенных Але арестовали, и четвёртого июля четыреста семьдесят третьего года Космической Эры, Хайнессен привёл свой план в действие. Сразу в нескольких крупных поселках, включая центральный вспыхнул мятеж. Первым делом уничтожили антенну гиперсвязи, и колония оказалась отрезала от остальной Империи. Отряды полиции были хорошо вооружены, но малочисленны, и поэтому их просто взяли числом. Неприятной неожиданностью для графа стало также то, что крейсер "Бифрест", один из трех кораблей патрулирующих орбиту, перешёл на сторону восставших. Экипажи небольшой патрульной эскадры из-за отсутствия иных развлечений частенько бывали в центральном поселении колонии, и со старпомом крейсера, Хайнессену удалось сговориться задолго до побега — его сестру изнасиловал и убил обдолбаный дорогой синтетикой сын землевладельца. В итоге, через семь часов после начала мятежа, планета Альтаир-7 перешла под контроль восставших, а граф Ассгайр застрелился в своём кабинете. Взлёт огромного ледяного корабля с планеты выглядел более чем внушительно, но все понимали, что для дальних полётов такой ковчег был непригоден, поэтому следующей остановкой беглецов стали полуавтоматические тяжелые верфи на орбите газового гиганта в соседней системе Бримир. Конечно, верфи охранялись, но благодаря эффекту неожиданности и "Бифресту" захват прошёл без осложнений. Почти месяц беженцы работали не покладая рук, пока неповоротливая имперская машина никак не реагировала на случившееся в окраинном захолустье. Когда первые военные суда Рейха показались на границах системы Бримир, флот Хайнессена был уже далеко. Эскадра беженцев была разношерстной, в основном потрепанные грузовые баржи, спешно переоборудованные под жилые, старые колониальные корабли, небольшие юркие катера, и совсем уж кустарные суда, собранные самими беглецами из второсортных материалов. Лишь два корабля выделялись из общей массы — огромный круизный лайнер и имперский военный крейсер. И если крейсер изначально входил в планы Але, то вот с лайнером им крупно повезло — уже на подлете к границам Рейха пришлось ненадолго выйти на оживленные торговые пути чтобы сократить путь, и на орбите небольшой аграрной планеты флот Але буквально натолкнулся на буксируемое судно. "Тангейзер", некогда роскошный корабль, перевозивший влиятельных и родовитых имперских аристократов и богатых промышленников. Заходивший в самые фешенебельные порты Империи, он имел даже право посадки на Один, столицу Рейха. Рестораны, библиотеки, концертные залы, бассейны, оранжереи с протоколами климат-имитации, обзорные галереи с метровой толщины окнами из синтетического хрусталя, из которых открывался прекрасный вид на бескрайнюю космическую бездну: все самое лучшее и дорогое для тех, кто был готов за это платить. По крайней мере, таким он когда-то был. Со временем лайнер облез, потерял свой былой лоск и в конце-концов просто устарел, когда его вытеснили новые, ещё более блестящие, вместительные и дорогие модели. Корабль ждал своей участи, его неспешно буксировали на окраинные верфи для слома, но по счастливой случайности его маршрут пересекся с эскадрой беженцев, в удалении от патрульных баз имперского флота. Большинство систем лайнера были отключены, и сам корабль пребывал в полуразобранном состоянии, но даже так неожиданная находка позволила разгрузить заполненные до предела лихтеры, и предоставила драгоценное жилое пространство для тридцати с небольшим тысяч человек. Так начался Исход. После того как последняя колония осталась позади, какое-то время ещё встречались окраинные форпосты, научные и добывающие станции, но вскоре перестали попадаться и они. Через восемьсот световых лет флот беженцев окончательно покинул обжитую людьми область космоса. Они окончательно остались одни. На самом деле, какого-то определённого маршрута у беженцев не было — лишь желание улететь как можно дальше, туда, где рука Империи ещё долго не сможет до них дотянуться. Поэтому, на общем совещании было решено двигаться в рукав Стрельца, удалённый от границ Империи примерно на десять тысяч световых лет. Космическое пространство между рукавами Стрельца и Ориона преимущественно было пустым, а расположенные в нем немногочисленные звёздные системы были слишком удалены друг от друга, чтобы гравитационные колодцы смогли образовать устойчивый маршрут для гипернавигации. Любой корабль который пытался прыгнуть напрямую, вываливался в пространство между рукавами, где ориентационным блокам двигателя было не за что зацепиться, что обрекало экипаж на медленную и мучительную смерть. Единственный маршрут, который беженцам удалось обнаружить спустя годы поисков, пролегал в месте наибольшего сближения двух галактических рукавов, и из-за их гравитационного взаимодействия был крайне нестабильным. Множество систем с двойными и тройном звёздами, сводящими с ума устаревшие расчётные модули сложностью своих взаимодействий, магнитные бури, выходящие из строя электронику, пульсары, чьё активное излучение невозможно было экранировать, что заставляло искать обходные пути, мёртвые, полностью лишённые биосферы планеты, не позволявшие пополнить запасы белковых синтезаторов. Голод, болезни и смерть шли за флотом по пятам, но, почти всегда костлявых призраков удавалось обмануть, спасая жизни. Почти всегда. В тот день вышел из строя реактор "Тангейзера". Неполадки в системе сдерживания плазмы начались ещё утром, но из-за прохождения через систему с высокой радиационной активностью звезды реактор глушить не стали, чтобы как можно быстрее миновать опасный участок. Рискованый маневр удался, но сразу после выхода из коридора в следующей системе, лайнер сотряс мощный взрыв. Из-за скачка напряжения магнитная ловушка реактора на долю секунду ослабла, и плазма пробила стенки рабочей зоны, вырвавшись наружу. Период охлаждения плазмы, образующейся при термоядерном синтезе очень небольшой, но его хватило чтобы серьёзно повредить реактор и проплавить несколько переборок, включая внешнюю обшивку лайнера. По счастливой случайности, жертв было немного — реактор окружали технические отсеки, и пострадали лишь дежурившие техники.несущие дежурство в этот день техники. Все двигатели "Тангейзера" мгновенно отключились. Направленый поток плазмы, вкупе с выходящим из дыры в корпусе воздухом образовали мощный импульс и лайнер закувыркался в космосе. Конечно, корабль такого класса не мог не иметь многоуровневой системы жизнеобеспечения, и она на "Тангейзере" была. Два запасных реактора меньшей мощности, вместительные аккумуляторы способные обеспечить лайнер запасенной энергией в случае её дефицита, герметичные межуровневые двери, разветвленные системы пожаротушения, запас кислорода и воды на несколько суток для каждого отсека, словом, все что было необходимо для ликвидации подобной катастрофы. К сожалению, на старом и приготовленном к слому корабле аварийная система также находилась в полуразобранном состоянии. Несколько гермодверей так и не закрылись, что открыло вспыхнувшему пожару дорогу вглубь корабля, датчики пожарной системы слишком поздно среагировали на задымление и ревущее пламя проглотило литры охлаждающей пены без малейшего ущерба для себя. Достаточного количества энергии в аккумуляторах запасти не удалось, и все что было уходило на поддержание систем подачи кислорода, контроля гравитации и поддержания минимального освещения. Ситуация складывалась катастрофическая. Через шесть часов скудные запасы энергии должны были иссякнуть, оставляя тридцать тысяч человек медленно задыхаться в кромешной тьме. Эвакуировать людей было невозможно из-за движения корабля — даже если бы во всем флоте беженцев нашёлся ас, который смог бы пристыковаться к бешено вращающемуся "Тангейзеру", то такая операция заняла бы слишком много времени, и вывезти всех просто не успели бы. Обеспечить подачу энергии можно было лишь одним способом: запустить один из двух резервных реакторов. Задача осложнялась тем, что большинство технических коридоров на пути к реактору были перекрыты непроницаемыми дверями, а в некоторых отсеках до сих пор бушевал пожар. Но время уходило, иного выбора не оставалось, и из всех, кто смог добраться в тот момент до мостика "Тангейзера" были сформированы четыре группы. В каждой из них было несколько техников, знакомых с устройством реактора и протоколами аварийного запуска, остальные же нужны были для того, чтобы довести их до места назначения и оказать необходимую помощь, если такая потребуется. По две группы вышли к каждому реактору, все разными путями. Отряд, возглавляемый старшим атмосферным техником, оказался заблокирован в горящем отсеке рухнувшими перекрытиями и погиб почти в полном составе, ещё два задержались в инженерных туннелях, а до цели вовремя добрался только отряд, в котором находился Хайнессен. Они работали несколько часов при тусклом свете красного аварийного освещения и смогли запустить реактор за полчаса до полной разрядки аккумуляторов. К сожалению, цена оказалась слишком высока. Хранилище радиоактивного трития, который использовался в качестве топлива для реактора, разворотило взрывом, и людям пришлось работать несмотря на смертоносное излучение. На обратный путь по извилистым и узким коридорам сил ни у кого уже не было, поэтому отряд расположился в соседнем с реакторным блоком небольшом проходе. К тому моменту, как до них добрались спасатели, больше половины были уже мертвы. Последнее что Але запомнил четко — смыкающиеся над ним створки медицинской капсулы и шипение дезинфицирующей газовой смеси.***
Хайнессен неуверенно сделал шаг вперёд, затем ещё один, и ещё. Окружающая действительность осталась стабильной. Все так же светило солнце и по лесу разносились звонкие птичьи трели, разве что песок зашуршал под ботинками. Одежда на Але была той же, в которой его подобрали медики — светло-синий рабочий костюм из плотной синтетической ткани, серая рубашка и тяжёлые ботинки с магнитными подошвами. Разве что разгрузка с инструментами и дыхательная маска куда-то делись. После внимательного осмотра он заметил ещё одну странность — одежда была не просто чистой, а новой, словно её только что выдали со склада. Жизнь на Альтаире быстро приучала к бережливости, но со временем любые вещи изнашивались, и рабочая, она же повседневная одежда Але, не была исключением, но этот костюм будто сиял ослепительной чистотой и новизной. Кроме того, продолжительное лежание на земле не оставило ни малейшего следа грязи на костюме, а достаточно рыхлый песок наотрез отказывался приставать к ботинкам. Але неожиданно для самого себя улыбнулся. На краю сознания прочно обосновалась и не давала покоя мысль о том, что после ударной дозы радиации обычно ни у кого не просыпаются способности к телепортации на имперские курорты, и все увиденное красоты это в лучшем случае очень детальные галлюцинации, вызванные медицинской комой, а в худшем, предсмертная агония воспаленного мозга, но его это не сильно взволновало. Хайнессен знал, на что шёл и все те, кто были вместе с ним, тоже знали. В самом деле, если на ситуацию невозможно повлиять, то зачем лишний раз беспокоиться? Он в последний раз оглянулся на место своего пробуждения, повёл плечами, разминаясь, и сорвался с места. В мгновение ока взлетев по пологим склонам кратера, он побежал к видневшемуся далеко впереди просвету между огромными стволами. Але ощущал невероятную легкость — он уже бежал быстрее чем когда-либо до этого, но мог бы ускориться ещё, если бы захотел. Зелёный мох мягко пружинил под ногами, словно помогая, а гуляющий между деревьев прохладный ветерок приятно обдувал лицо, неся на своих крыльях вихрь бодрящих лесных ароматов. Низовой растительности было на удивление мало: только мох и редкий низкий кустарник. Он обогнул несколько деревьев, не сбавляя хода перепрыгнул через неглубокую ложбинку, на дне которой журчал прозрачный ручей, проскочил под низко нависшими ветками. Просвет между деревьями становился все отчётливее, в лицо Але ударил яркий солнечный свет. Он пробежал ещё несколько метров, замедляясь, затем перешёл на шаг и остановился, положив руку на нагретый, покрытый бугристой корой ствол. Перед ним раскинулся завораживающий пейзаж. Хвойный лес, в котором очнулся Але, рос на вершине высокой сопки. Её покатые, поросшие низкой зелёной травой склоны опускались в широкую, окруженную холмами и усыпаную небольшими рощицами долину, посреди которой блестела на солнце вольно раскинувшая свои изгибы река. Вокруг, насколько хватало глаз, поднимались такие же сопки, покрытые густой растительностью. Ещё дальше, у самого горизонта, виднелись сиреневые громады гор, укутанные пушистыми облаками. Вниз, в долину сбегала узкая песчаная дорога, петлявшая между валунами и редкими деревьями. Але прищурился, оценивая расстояние. До реки было достаточно далеко, километров десять по самым скромным подсчётам, но после ледяных пустошей Альтаира и нескольких лет, проведенных в тесноте космического корабля, десять километров по дышащей жизнью долине покажутся лучшим отдыхом из возможных. Даже если эти километры ненастоящие. Когда Хайнессен, миновав последний поворот вышел к усыпанному мелкой прозрачной галькой пляжу, солнце уже клонилось к закату. Небо над холмами расцвело яркими розовыми и оранжевыми тонами, а по долине пролегли длинные тени. Але присел на корточки около воды, опустил руку в журчащий поток, поболтал пальцами. Вода была в меру прохладной, чистой, прозрачной, ни малейшего следа ила или бурой пены у берегов. Але зачерпнул горстью воды и, чуть помедлив, поднёс ко рту. По сравнению с пайком в поселениях, или переработанным питьевым концентратом который выдавали на кораблях беженцев, эта вода имела отличный вкус — свежий, холодный, с чуть сладковатым оттенком на самой грани ощущения, без малейшего привкуса ржавчины или дезинфекционного средства. Але хватило несколько глотков чтобы полностью напиться. Он быстро умылся, опустившись для удобства на одно колено. Вместе с каплями воды по лицу пробежал приятный холодок, взбодрив расслабившееся сознание. Следовало подумать о том, что делать дальше. Чем бы ни было это странное место, оно было до ужаса реальным и чем дальше, тем больше в сознании укреплялась мысль, что для предсмертного бреда все происходящее слишком уж четко и детально. Вполне обычная планета земного типа, с развитой биосферой и приятным климатом. Крупные животные Але ещё не попадались, но по пути к реке он видел много ящериц, гревшихся на одиноких валунах, небольших насекомых с крыльями всех цветов радуги, вьющихся над полевыми цветами, несколько раз ему перебегали дорогу длинноухие пушистые зверьки. К тому же, этот мир явно был обитаем — кто-то же проложил песчаного дорогу, по которой Але вышел к реке. Правда её назначение от него ускользало, ведь дорога начиналась по сути нигде и вела в никуда — ни в самом начале, ни на всем её протяжении, ни на берегу реки где она заканчивалась, ему не встретилось ни малейшего признака разумной жизни, кроме самой тропинки. Надо было искать место для ночлега. На удивление, после длинного перехода Хайнессен почти не чувствовал усталости, но кто бы поручился, что так продолжится и дальше. Он чувствовал себя прекрасно, лучше чем когда либо, но, судя по всему, физические потребности у него по-прежнему имелись, хоть и минимальные. Поэтому Але поднялся, не без сожаления прощаясь с приглянувшимся ему местом, и пошёл вверх по течению реки, высматривая удобное место для ночлега. Удача улыбнулась ему очень скоро. По всей протяжённости долины река протекала через несколько рощиц, в одну из которых и завела Але тропинка. Деревья здесь были не такие как на сопке — небольшие, с круглыми листьями и гладкой белой корой, но росли куда чаще, образуя крупные скопления. Пробираясь вдоль берега, Але выбрался на неожиданно большую поляну на которой, недалеко от воды стоял небольшой одноэтажный домик, с треугольной, спускающейся до самой земли крышей и большим крыльцом-верандой. Обойдя домик по периметру Але не нашёл в нем ничего необычного. Вечерние сумерки не позволяли разглядеть ничего внутри единственного окна, и Хайнессен решил рискнуть. Он медленно поднялся по скрипучим ступенькам на веранду, и постучал в дверь. На стук никто не отозвался. Але постучал ещё раз, чуть громче, и дверь, легонько скрипнув, открылась. Внутри оказалась просторная комната, единственная во всем домике, как выяснилось после непродолжительного осмотра. Мебели было немного: деревянная кровать у дальней стены, с набитым чем-то вроде сушеной травы матрасом, стол, стул, подвесное зеркало, несколько прибитых к стене полочек и деревянный ящик в углу. Полки были пустыми, за исключением громоздкого свечного фонаря, с прозрачными стеклышками-оконцами, а в ящике обнаружился комплект стальной посуды, свечи и небольшой набор продуктов — мясные консервы, пакетики с обезвоженым гарниром, чай, упаковки с конфетами и печеньем. Все надписи на лингве, с подробным указанием состава, но без маркировки изготовителя. Когда Але вышел обратно на крыльцо, солнце уже село. Звезды на ночном небе были крупными, разноцветными и долину освещало их мерцающее сияние. Поднялся лёгкий ветер, и свет звезд заиграл на речной ряби причудливыми бликами. У берега изредка слышались всплески резвящейся рыбы, где-то в лесу размеренно стрекотали насекомые. Несмотря на явное улучшение своего состояния, видеть в темноте Хайнессен лучше не стал, и, немного подумав, он решил остаться на ночь в доме. К тому же, судя по продуктам, хозяин у дома явно имелся, а Але подсознательно все ещё надеялся встретить здесь хоть какую-то живую душу. Вернувшись внутрь, он зажег фонарь, несколько минут помучавшись с его конструкцией, и дом осветило тёплое золотистое свечение. Оглядев содержимое ящика, Але прихватил плоский железный котелок, и направился к реке, помахивая им, и даже насвистывая что-то легкомысленное. Вскоре, около дома весело потрескивал костер, а Але, удобно усевшись на притащенном из леса бревне потягивал заваренный в котелке чай из металлической кружки. Пакетированный, к сожалению, но в сочетании с покрытым шоколадной глазурью печеньем и пакетированный на вкус оказался тоже очень хорошим. Хайнессен успел выпить почти половину котелка, когда со стороны леса послышалось шаги. Кто-то точно приближался, шёл аккуратно и размеренно, почти сливаясь с другими ночными звуками, выдавая себя лишь треском сухих веток попадавших под ноги. Але привстал, вглядываясь в мерцающий сумрак, но из-за света костра смог разглядеть лишь тёмную фигуру неопределённых очертаний. На всякий случай Хайнессен осторожно обошёл костер, чтобы огонь разделял его и незнакомца. Тем временем ночной гость подошёл совсем близко, остановился, не доходя до костра несколько шагов, и Але, наконец, смог разглядеть его как следует. Достаточно высокий мужчина лет тридцати-сорока, с вытянутым, обрамленным аккуратный чёрной бородкой лицом и чёрными же вьющимися волосами. Темные глаза под длинными и густым бровями смотрели внимательно, в лице не было неприязни, но что выражало лицо незнакомца Хайнессен до конца не понял. Нечто среднее между любопытством и сочувствием — точнее не сказать. Одет он был в простую рубашку и штаны, напоминавшие одежду крестьян с окраин Империи, на плечах — меховая жилетка, а обут, насколько Але успел заметить, в просторные лёгкие сандалии на босу ногу. После небольшой паузы незнакомец улыбнулся: — Мир дому сему. Але недоуменно вскинул брови, услышав архаичное приветствие, но все же ответил: — И вам… мир, — и, немного помедлив, шагнул навстречу, протягивая руку. Незнакомец пожал ее с той же улыбкой, огляделся по сторонам. — Не возражаете, если я присяду? — спросил он. Хайнессен неопределенно качнул головой и тот примостился на бревне, протягивая руки к костру. Але, удивленно поглядывая на него, сел рядом. Какое-то время оба молчали. Мужчина не торопился начинать разговор, а Але не знал с чего начать. В итоге, решив что молчание слишком уж затянулось, он спросил первое, что всплыло вголове: — Вы сказали мир вашему дому. А это... — Хайнессен кивнул в сторону постройки. — Разве это не ваш дом? Мужчина снова улыбнулся. Оранжевые искры отразились в его глазах, и на мгновение они ярко свернули. — Этот дом настолько же мой, насколько и и ваш. Але задумался. На первый взгляд это звучало невразумительно, на второй становилось похоже на некую традицию гостеприимства. А вот на третий... Хайнессен глубоко вздохнул, словно набирая воздуха перед декомпрессией шахты. — Скажите, я умер или просто сплю в медкапсуле? Незнакомец поднял голову. Улыбка несколько поблекла, спряталась в уголках губ, но в глазах все ещё плясали искры. — А даже если я вам отвечу, то что? Разве это что-то изменит в вашем отношении? Ведь на самом деле важно не то, что я скажу, а что вы сами для себя решите. Але не нашёлся с ответом. Незнакомец подождал, а потом отвёл взгляд, склоняясь к котелку, стоящему в траве. — Разговор, чувствую, будет длинным, так что… — он налил в кружку еще чая и протянул её Хайнессену. — Скажите, Але, а вы верите во что-то, выходящее за рамки социал-политической теории? Хайнессен криво улыбнулся. В пятьсот втором году космической эры, после череды кровопролитных масштабных войн, раз за разом перемешивавших между собой нации, культуры и языки, религия не то чтобы исчезла, но почти везде отошла далеко на второй план, затерялась на фронтире, среди отчаявшихся и затерявшихся под ногами новых властителей человеческих дум. Галактическая Федерация держалась на идеалах свободы и прогресса, что в конечном итоге выродилисьв бездумное потребительство. Пришедший ей на смену Рейх выстроил коллективистскую тоталитарную идеологию, опирающуюся на культ личности первого императора — Рудольфа Гольденбаума. Даже модные среди высшего дворянства и офицерства веяния культа древних богов Земли и Бальдр с Тором оставались не более чем увлечением, красивой безделушкой из пыльной древности, место которой было среди вычурных праздничных тостов да пышных названий имперских кораблей. — Верю ли я? — Але принял кружку, отхлебнул. — Во что-то кроме социально-политической теории, да. Во что-то большее, с трудом, уж извините. Незнакомец расхохотался. Его смех звучал неожиданно легко и звонко, созвучием медных колокольчиков. — Понимаю, не вы первый, не вы, к сожалению, последний. Его реакция несколько воодушевила Але, и он, отставив в сторону чай, продолжил: — К примеру, если принять на веру то, что я сейчас нахожусь в загробном мире, то как-то все вокруг… не впечатляет. В свое время я интересовался историей религий, и обычно посмертие описывалось куда как разнообразнее. Загадочный собеседник опять улыбнулся. Але уже начала раздражать эта его постоянная улыбка, но он честно старался не обращать на нее внимания. — А оно и есть «разнообразное». Это место не то, чтобы окончательное посмертие, оно обычно даже нигде не упоминается. Или упоминается, но в другом контексте. Але удивленно приподнял бровь: — Вот как? И где же мы? Незнакомец в задумчивости потёр лоб. — Как бы это проще объяснить. Понятие "где" здесь не совсем применимо, но, если брать в расчёт предназначение, то мы находимся на перевалочном пункте. Или на пограничной станции, тут уж как уж вам больше нравится. — Значит, есть что-то кроме этого? — Хайнессен обвел взглядом поляну — И как оно выглядит? Райские кущи, и мрак с зубовным скрежетом, каждому по мере дел его? — — Есть. Но совсем не так как вы себе представляете. Всё несколько сложнее, мне трудно объяснить вам без личного опыта. — вздохнул собеседник. — Ну вы уж как-нибудь постарайтесь — Але устало посмотрел ему в глаза — Я, правда, не хочу казаться невежливым, но я до сих пор не уверен, что разговариваю не с собственным воображением. Философские галлюцинации мне обычно не свойственны, и все что сейчас происходит выглядит достаточно реально, но для того чтобы поверить в загробный мир мне мало хвойного леса посреди космоса и слов того, чьего имени я до сих пор не знаю. Вы ведь здесь ради этого или я не прав? Незнакомец хлопнул себя по лбу. — Прошу прощения за мои манеры. Можете звать меня Мозес, на лингве это будет наиболее точным произношением. А что касается доказательств, то будет сложновато, если вы даже собственным чувствам не доверяете… Хайнессен развёл руками. — Чувства это всего лишь электрические импульсы в нервной системе, и мозг может их выстроить в любой конфигурации, — Але задумался. — А вы не можете, например, вернуть меня ненадолго обратно? Концепция посмертия подразумевает под собой концепцию души и отделения её от физического тела, в большинстве случаев… Мозес покачал головой. — К сожалению, это невозможно. Ваше тело было кремировано два часа назад, а даже если бы и не было, это нарушает порядок вещей. Мёртвые не должны ходить среди живых. — Да ну? — саркастически поинтересовался Але — А я слышал как минимум об одном таком событии. Мозес резко посерьезнел, улыбка мгновенно сбежала с его лица. — То был особый случай, и вам это известно. — Прошу прощения если чем-то вас обидел, я просто пытаюсь понять, — Але примирительно поднял руки вверх. — Вы сказали, два часа назад? А разве тут время течёт линейно? — Не везде, не всегда и не для всех. В нашем случае да, с момента вашей смерти прошло около двадцати семи часов, и сейчас тринадцатое января три тысячи триста.. то есть, конечно пятьсот второго года, — Мозес взглянул на Але. — Знаете, есть у меня одна мысль как вам помочь. Вы хотите увидеть будущее, Але? Хайнессен недоверчиво прищурился. — Будущее? И насколько далёкое? — Не очень далёкое, — Мозес встал с бревна. — Сто тридцать восемь лет после вашей смерти. — Ничего себе недалекое, — присвистнул Хайнессен. — Это было бы интересно, признаю. А куда… Хайнессен замер на полуслове. В один миг все что его окружало: костер, дом, река, лес, горы — все исчезло. Он сидел на изящной скамейке, собранной из обструганных деревянных плашек. Скамейка стояла на покрытой белоснежной каменной плиткой, напросторной площадке на вершине холма. Ещё две таких же скамейки располагались справа и слева. Здесь тоже была ночь, и площадку озарял яркий свет прожекторов, умело спрятанных в кустах неподалеку. Сбоку от террасы начиналась широкая лестница, ведущая вниз. Но внимание Хайнессена привлекло другое. Прямо перед ним, может быть, в километре, к небу взлетали высокие шпили ночного города. Десятки небоскрёбов, освещенные разноцветными огнями, ленты скоростных трасс по которым в сияющем ожерелье светодиодных фонарей неслись в обе стороны пестрые потоки электромобилей. Чуть подальше от центра мерцала россыпь небольших домов и коттеджей, почти незаметных на фоне гигантских строений. Ближе к холму, на котором располагалась его площадка, сияющий город опоясывала широкая тёмная река, перехваченная сразу в нескольких местах многоуровневыми мостами. На обоих берегах вдоль русла тянулись просторные набережные, усыпанные летними кафе, аллеями, сувенирными магазинчиками и прогулочными пирсами, к одному из которых подходил, приветственно помаргивая сигналами экскурсионный корабль. Але поднялся со скамейки на дрожащих ногах, запнулся, чуть не упал, схватился за спинку чтобы удержать равновесие. Он сделал несколько шагов вперед, и остановился, пытаясь осознать, понять, уместить в себе то что видит сейчас. Только раз в жизни он видел нечто похожее на контрабандных носителях, тайком завезенных на Альтаир одним из заключённых — пейзажи Теории, столицы Галактической Федерации, что существоала до того как одержимый древней германской культурой Рудольф перекроил архитектуру на свой лад, и переименовал планету в Один. — Это же… это, — Хайнессен не мог говорить. — Это столица Союза Свободных Планет. Государства, основанного беженцами из Галактического Рейха в пятьсот двадцать седьмом году космической эры, — голос Мозеса прозвучал неожиданно близко, и Але невольно вздрогнул, оборачиваясь. — Неплохо, согласен. — Неужели у них получилось? Сколько… сколько добралось? — Але понял что плачет только когда почувствовал, как по щеке скатилась среза, оставляя мокрую дорожку. — Примерно две трети, — отозвался Мозес. — Но да, у них получилось. Вы справились. Кстати, тот монумент вам никого не напоминает? Але проследил за рукой Мозеса и увидел в отдаленииогромную, метров семидесяти в высоту, статую на квадратном, приземистом постаменте, раскинувшую руки над городом в приветственном жесте. Её трудно было не заметить, но изначально Хайнессен оказался к ней спиной, да и город, честно говоря, интересовал его куда больше чем какие скульптуры. — Как по мне, слишком уж большой, — хмыкнул он. — Да, сто лет назад вы были гораздо ниже, — Мозес улыбнулся впервые за все время здесь. Але непонимающе уставился на собеседника. — А ещё, планета на которой мы находимся называется Хайнессен, а этот город — Хайнессенполис. — Странно, что они страну в мою честь не назвали, — Але покачал головой. — Они явно преувеличили мой вклад. Мозес развёл руками. — Каждый народ имеет право не только на самоопределение, но и на своих героев. Тем более, для их молодёжи Але Хайнессен такая же древность, как для вас —Галактическая Федерация. — Древность. Ты сказал, сто тридцать восемь лет, так? То есть, сейчас шестьсот сороковой год? — Хайнессен поднял глаза на собеседника, и тот впервые отвёл взгляд. — А что было после? Что стало с Империей? — Я могу показать, если хотите, — тихо ответил Мозес. Але кивнул, и в следующую секунду свет перед его глазами померк, а затем взорвался ослепительным калейдоскопом . Образы, звуки, человеческая речь сменяли друг друга с огромной скоростью, но Хайнессен успевал осознавать все, что видит: — Простите, мистер Валов, но мы не можем допустить ваш материал к публикации. Боюсь, что наши спонсоры будут недовольны таким максималистическим подходм. Вам пора перестать делить мир на чёрное и белое и осознать, что интересы… — Джет-7, Джет-7, я Скотт-Альфа, запрашиваю приказ на отступление! Эскадрильи Дженни и Чарли уничтожены, Марко и Джек потеряли более сорока процентов, топлива хватит ещё на… — Партия мира, эти пособники Рейха, своими идеями подрывающие саму суть нашего общества… — Мать твою, Хирато, шевелись, у того парня сейчас кишки наружу вывалятся, тащи медблок! Быстрее, там ещё на верхней палубе трое… — Я с полной уверенностью осознаю, что сокращение социальных программ не лучшим образом воспримет большая часть наших многоуважаемых избирателей, но во имя нашей общей цели приходится жертвовать и жертвовать многим. Мы сделаем все, чтобы в той мере, в какой это возможно обеспечить соблюдение гарантий нашим правительством. Прошу отнестись к этому с пониманием… — ...три миллиона погибших в битве при Астарте умерли не зря! Они умерли во имя нашей Родины! Нашей свободной Родины! Что есть более достойного, чем смерть за Родину и свободу?!... — ...Решением Военного Комитета Национального Спасения право на собрания — приостанавливается… — ...Да здравствует Союз!... — ..пять тысяч погибших на центральном стадионе Хайнессенполиса во время митинга, пришедшего к вооруженному столкновению… — ..Да здравствует республика!.. — ..если в ближайшие сто дней мы сможем одержать крупную победу, за счет отправки войск в Рейх, рейтинг нашего одобрения вырастет на… — ...Долой Империю!!!... — ...Я, кайзер Галактической Империи и Доминиона Феззан, Райнхард фон Лоэнграмм, настоящим указом упраздняю правительство, парламент и государственные институты Союза Свободных Планет, и повелеваю включить данные территории, на правах земель ленного владения… — ...Адмирал Ян!!!... Хайнессену казалось, что ему не хватает воздуха. Ноги подогнулись и Але рухнул на колени. Все уже давно закончилось, вихрь видений разлетелся сверкающими осколками и он снова стоял на каменной площадке, но его не отпускало чувство раздробленности, как будто он что-то оставил там, среди рушащихся обломков, пылающих кораблей и разбитых надежд. Он не знал, сколько прошло времени, из пучины забытья его вывел тихий, спокойный голос: — Теперь вы мне верите? Але медленно повернул голову, и посмотрел на Мозеса, который все так же стоял в отделении. — Да, верю, — сказал Хайнессен — Верю. Но в таком случае, ответьте мне, будьте так любезны, на один вопрос. — Да? — спокойно отозвался Мозес — Если вы можете мотать время туда-сюда, если вы знаете все, все с самого начала и до конца, то где? Где вы были все это время? — Але постепенно повышал голос. — Когда на Земле люди убивали друг друга за кусок хлеба, когда небо коптили печи в лагерях смерти, когда миллиарды сгорали в ядерном пламени, где были вы? Где вы были, когда Рудольф отправлял в могилу всех, кто не соответствовал его представлениям о чистоте нации?! Хайнессен сорвался на крик: — Где вы были, когда на моих кораблях умирали люди?! Вы же все можете, вы могли помочь, так почему?! Але затрясся. — Зачем я вообще вытащил их с Альтаира, ради новых смертей? Ради столетней войны и новой тирании? Что бы мы ни делали, каких бы высот мы не достигали, все скатывается в кровавую мясорубку. Зачем вообще существует этот мир? Зачем все это? Вы же все знаете, так скажите, зачем? Мозес шагнул к нему, и тоже опустился на колени. — Тебе не нужно сочувствие, но я знаю, что ты чувствуешь, я знаю. Когда твой народ отрекается от всего что было тебе свято и идёт за ложным кумиром. Когда твой народ теряет все, что было добыто многими поколениями. Я… я тоже человек, даже если тебе кажется иначе. А если ты хочешь знать зачем, то я могу показать. В последний раз. Ему пришлось долго ждать ответа, но в конце-концов Хайнессен кивнул. — ...говорят, что я изобрел пенициллин. Но ни один человек не мог его изобрести, потому что это вещество создано природой. Я не изобретал пенициллин, я всего лишь обратил на него внимание людей и дал ему название… — …Настоящим мы заявляем о безоговорочной капитуляции союзным державам… — ..мы, народы Объединённых Наций, преисполнены решимости избавить грядущие поколения от бедствий войны, дважды в нашей жизни принесшей человечеству невыразимое горе, и вновь утвердить веру в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности… — …выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с человеком на борту… — …специальная программа ООН по ирригации западных участков австралийский пустыни продвигается успешно и по самым скромным подсчётам мы сможем прокормить ещё триста-триста пятьдесят миллионов человек. Поэтому Комитет продовольственной безопасности голосует за продолжение эвакуации выживших с Японских островов и восточного побережья Евразии… — …успешно завершились испытания первого в мире корабля с варп‐двигателем Алькубьерре-Уайта. Теперь, спустя сто двадцать семь лет после того, как люди сделали свои первые шаги в бескрайних просторах космоса, дорога к звёздам для человечества открыта… — …благодаря новым методам геронтопротекции ожидаемая средняя продолжительность жизни увеличилась до ста двадцати лет и продолжает увеличиваться… — …можем с полной уверенностью утверждать, что созданный в лабораториях Центрального Медицинского Университета Федерации препарат может с успехом подавлять более девяносто пяти процентов известных нам типов раковых клеток… — …после основания второй колонии в системе Барнарда, Галактическая Федерация насчитывает в своём составе более двадцати населённых людьми планет в семнадцати звёздных зонах… — …несмотря на жестокое подавление вспыхнувших после смерти Рудольфа мятежей силами гвардии и полиции небольшое количество революционных и повстанческих объединений смогли пережить период нестабильности и последовавшие за ним карательные рейды. По мнению ряда историков, успех флота Исхода в части идеологического объединения был подготовлен их деятельностью… — …лихтер "Ганновер" запрашивает экстренный гуманитарный коридор. На борту более двух тысяч беженцев, женщины, дети и раненые! Мы столкнулись с пограничниками Империи, повреждена система жизнеобеспечения, долго не протянем. Повторяю… — …объединенные общей волей и достоинством, совместным стремлением к лучшему будущему для каждого свободного человека, объявляем об основании независимого государства — Союза Свободных Планет, и учреждаем его Конституцию… — …"Ганновер", с вами говорит командир третьей патрульной эскадры ССП Франческо Моралес. Дайте ваши координаты и ложитесь в дрейф, мы уже в пути… — …Я, Фредерика Гринхилл-Ян, в соответствии с общей волей народа, вставшего на защиту представительной демократии, объявляю об основании Изерлонского Республиканского Правительства, для продолжения борьбы за свободу, равенство и народовластие, начатой во времена Хайнессена… На этот раз, видения не рассыпались острыми обломками, а медленно растворились в окружающей темноте. Але проморгался, и обнаружил себя на ночной поляне у реки. Все так же трещал костер, выбрасывая в небо искры, все так же стрекотали ночные насекомые, так же перемигивались звезды. Мозес обнаружился неподалёку: сидел на траве рядом с костром, время от времени подкидывая в него сухие веточки. — Значит, так? — свой голос показался Але чужим. — Только так, — Мозес поворошил огонь длинной палкой. — Почему-то всем кажется, что развитие неизбежно скатывается в регресс, и мало помнят, что регресс неизбежно сменяется развитием. Таково следствие человеческой свободы воли и её двойственность — подлинная свобода неосуществима без возможности творить зло. Это наш мир, и только людям решать каким он будет. Никто за людей не построит идеальное общество и не сгнобит миллиарды в концлагерях. Со всеми его ошибками, со всем несовершенством, кровью и грязью, со всем прекрасным что в нем есть, этот мир — наш, и только нам решать чем все закончится. — Забавно слышать про свободу воли от всезнающего, — Хайнессен улыбнулся уголками губ. — Не человек делает выбор, потому что мы знаем какой он, а мы знаем какой он, потому что его делает человек, — возразил Мозес — Хотя на самом деле все ещё сложнее и, если говорить обо мне, то я далеко не всезнающ. — Выглядит именно так, — Але отхлебнул горячего чая. — Ты сказал, что все закончится. Если не секрет, то как именно? — Есть много путей, обстоятельства в каждом конкретном случае разнятся, — Мозес задумчиво глядел на огонь. — Но по большему счету исхода всего два. Либо прогресс, моральный в первую очередь, но не только, и долгое продвижение к Абсолюту, ускоряющееся по мере достижения новых высот, и в конце концов переходящее грань бытия. — Или? — Хайнессен замер. — Или общество не сумеет вырваться из спирали насилия, отчаянными ударами по самому себе загонит себя на дно пропасти и сгорит в агонии. Но даже тогда для каждого останется своя дорога к свету, и всегда найдутся те, кто сможет начать с начала. Ничто не умирает окончательно. — В моем случае с последним пунктом можно поспорить, — усмехнулся Хайнессен. — Твоё положение тоже не окончательно, — ответил Мозес, — ты можешь остаться здесь, если хочешь, а можешь пойти со мной. — И куда же? — Вперёд, — Мозес аккуратно перелил остатки чая из котелка в свою кружку. — Главное только верить. Хайнессен склонил голову, обдумывая, что услышал. Он долго сидел неподвижно, и костер почти догорел, когда Але поднял голову к посветлевшему небу. — Мне будет сложно… поверить, как ты это называешь, — Але встал с бревна. — Но я попытаюсь. Мозес улыбнулся, допил чай, осторожно поставил кружку на траву, поднялся на ноги и повёл рукой. Костер мгновенно потух, словно его выключили. Звезды в небе засняли до невозможности ярко, длинные тени от деревьев за мгновение съежились, исчезли, и с запозданием Але понял, что это не тени, а сами деревья втянулись в землю. Река пропала, не оставив следа, холмы сгладились, не осталось ничего кроме бесконечной равнины и синего неба с продолжавшими сиять огромными звёздами. Але услышал музыку, сначала тихую, затем громче и громче, и достигшую, наконец, силы, сравнимой с грохотом двигателей тысяч шаттлов, взлетающих на форсажа. Эта мелодия не была похожа ни на что, слышанное им ранее, и была похожа на все сразу одновременно. Хайнессен не мог бы точно сказать, что он чувствует, слушая её, в человеческом языке не было слов для описания этого состояния. Но если применить грубое упрощение, то ощущение можно было бы назвать чем-то общим между радостью, нежностью и воодушевлением. Мозес повёл рукой второй раз, и небо разверзлось, ринулось вниз, поглотило землю и не осталось ничего кроме сверкающей бездны. Звезды, окружавшие их со всех сторон пришли в движение, слились воедино и сверкающей миллиардом огней дорогой протянулись куда-то вперёд и вверх, где Але не мог ничего рассмотреть из-за заливающего все света. — Всё почему-то думают, что здесь их путь заканчивается, — проговорил Мозес. — Но на самом деле здесь его начало. — И сколько мне по нему идти? — спросил Хайнессен Мозес снова улыбнулся: — Вечность.