Soulmates never meant to be

Вальц топтал эту грешную землю уже сорок с лишним лет, но ни разу еще не видел цвета. Все для него так и оставалось серым и безжизненным, хотя, когда-то он еще сохранял призрачную надежду увидеть мир во всех его красках. Он к своему возрасту успел обзавестись несколькими неудачными отношениями, крепким браком и дочерью. Доктор знал, что многие подростки еще с шестнадцатилетнего возраста, с которого и начинался поиск соулмейтов, уже начинали видеть краски. Вальцу так не повезло. Еще до Падения его волновало, что его любимая жена так и не стала его родственной душой. Но когда она погибла, у Вальца разом и вовсе отпало желание когда-либо увидеть мир в цвете. Единственным смыслом его жизни стала его маленькая девочка и ее спасение. И когда он наконец-то отобрал у Пилигрима ключ, уже буквально держал в руках шанс на исцеление своей дочери… такой же призрачный, как его возможность увидеть мир в красках… мальчишка ухватил его за руку. И Вальц остолбенело остался смотреть, как все вокруг него быстрыми, броскими, широкими мазками наполняется цветом. И хоть в тоннеле царил полумрак, мужчине хватило и этого блеклого света, чтобы быть шокированным. Оказывается, форма у Миротворцев темно-синяя, свет от ламп нежный и фиолетовый, а глаза такого же ошалевшего парня голубые-голубые. Вальц отступил на пару шагов назад, осознав, что все еще прижимал его запястье ногой к полу. Теперь он многое подмечает. Например, что одежда парня до ужаса разноцветная. Сама куртка черно-белая, но ее украшает красный и золотистый кант, а сбоку нарисован такой же черный с белым самурай в алом солнечном круге. Вальц без слов развернулся и ушел, хлопнув дверью. Он услышал, как этот несносный мальчишка закричал ему вдогонку: - Вальц, стой! Лучше бы Пилигрим никогда не приходил в Вилледор. Теперь Вальц понял, сколько всего упустил. Он не мог теперь не замечать, насколько сочно-зеленой выглядит молодая трава, как прекрасна цветущая глициния в это время года, и насколько несуразно-красным выкрашены костюмы ренегатов в его подчинении. Мужчина поднялся вверх по лестнице Автомобильного завода, по пути приказывая своим людям никого за ним не пропускать. Он должен был помнить только о дочке. Но Вальц в глубине души все равно боялся за Пилигрима. Боялся открыть глаза и снова увидеть все вокруг серым и безжизненным. Эйдена глубоко потрясло то, как его жизнь резко наполнилась красками. Он никогда не искал свою родственную душу нарочно. Ему хотелось только найти сестру, а редкие контакты с людьми ограничивались одним разом. То, что мир был серым, нисколько его не смущало. Парень знал, что многие живут так до самой старости. Да и его соулмейт мог уже давно погибнуть, прятаться от света кусакой в темной зоне. Он никого и не ждал вовсе. Тем страшнее оказалась правда. Его родственная душа – его злейший враг и мучитель. А еще единственный человек, который может знать, где его сестра. Пилигрим погнался за Вальцем на Автомобильную фабрику. И, пробираясь через обрушенный мост, парень невольно залюбовался насыщенным цветом голубого неба, тем, как неестественно блестели и играли ядовитым зеленым химикаты под ярким желтым солнцем, восхитился на мгновенье глубоким и сияющим синим цветом стекол на заводе. Мир оказался удивительно красочным. Парень нагнал Вальца только на одном из верхних этажей фабрики. Он печатал что-то на терминале, и, когда Эйден кинулся на своего врага и сжал его шею пальцами, краски вокруг стали будто еще ярче. Мужчина легко расцепил его пальцы на своем горле, пересилил его и поднял парня над полом, одной только рукой крепко сжимая его шею. Эйден начал задыхаться и из последних своих сил прохрипел: - Что ты сделал с Мией? Вальц отпустил его так же резко, как окрасилось цветом его зрение. Пилигрим пытался схватить ртом воздух, а доктор протянул к нему руки: - Эйден… это ты? Арбалетный болт в спине у Вальца прервал их беседу. Эйден, как завороженный наблюдал за тем, насколько яркой была человеческая кровь. Пока ученый корчился, закричав до боли знакомым прыгуньим воплем, Пилигрим круглыми глазами смотрел на алые брызги на бетоне, быстро мутнеющие, впитывающиеся в пол. В спину Вальца прилетел второй болт, а стрелок промчала мимо них обоих с криком: - Беги! Он сейчас обратится! Эйден вскинулся и очнулся. Он выхватил ключ из терминала и побежал за девушкой. Времени глазеть не было, но взгляд его невольно притягивали разноцветные вагоны впереди. Настало время Вальца кричать ему вслед странным рычащим голосом, растягивая слова: - Беги, Эйден… Иначе я убью вас обоих… Темнота тоннелей, сквозь которые Эйден бежал за девушкой-стрелком, немного помогла ему сосредоточиться на своей цели. Легко игнорировать новообретенные ощущения, когда вокруг мрак и опасность. Они сумели убежать. И, пока Лоан представилась, Эйден невольно любовался игрой света в темно-фиолетовой пряди в ее волосах. Как удивительно много цветов было у мира. Теперь ему было интересно, как назывался оттенок синего, который девушка носила на куртке, или тот особый цвет солнечных лучей, которым они насыщаются прямо перед тем, как грянет дождь. В следующий раз они с Вальцем встречаются лишь многим позже, в одном из объектов ВГМ. Бывший ученый зажал Веронику в углу, его интересовало лишь одно – ключ. Эйден ударил его со всей своей силой. Вот так… теперь и Пилигрим мог постоять за себя. Он стал намного сильнее, и он готовился к этой встрече. Они с Вальцем сцепились, как дикие звери. Эйден ударил его под дых, а его враг безжалостно выбил ему руку из сустава. Парню пришлось отползти в сторону, отступая, чтобы поставить плечо на место. Это причинило ему страшную боль, так, что перед глазами все побелело. От боли Эйден снова начал превращаться. Совсем, как сам Вальц, тогда, на фабрике. Пилигрим отчаянно завыл, когда увидел Веронику, бегущую к нему. Он пытался, правда пытался предупредить ее, но… ее кровь на его руках была удивительно ярко-алой. Вальц отобрал у парня ключ, бросив его корчиться в агонии. Эйден был благодарен, когда цвета милосердно померкли, перестав резать его глаза. До Х13 за Вальцем пришлось как следует побегать. Эйден добрался до него лишь в самый последний момент. Наконец-то они говорили почти как нормальные люди. Очень жаль, что обстоятельства, предшествующие их диалогу, были столь печальными. Эйден просил, нет, умолял, не запускать ракеты, отключить их, спасти людей, но Вальц был непреклонен. Он лишь положил руку парню на плечо, не поднимая глаз: - Уходи, Эйден. Пока не поздно, уходи… Я не хочу с тобой драться. - Я тоже не хочу… - ответил ему его соулмейт. – Но я не могу уйти… Они дрались, и чем больше Пилигрим наносил Вальцу ударов, чем больше темно-красной крови было на их руках, тем менее яркими были цвета. Даже в полумраке этого заброшенного, залитого химикатами объекта – единственный шанс на спасение Мии и, одновременно с этим, гибель целого города, - Эйден замечал, как быстро все вокруг теряет краски. Хотелось бросить все, запрокинуть голову вверх и по-волчьи взвыть. Вальц не оставлял ему никакого выбора. Отец, защищающий свою дочь. Конечно, он не отступит, пока не умрет. Мия остановила их. Но, как и все в их обреченных жизнях, спасение пришло слишком поздно. Напоследок, Вальц умоляет вынести дочь отсюда, спасти хотя бы ее. Мужчина кладет руку ему на щеку, пачкая ее своей темной кровью. Легкое, почти неощутимое касание – в нем сожаление о несбывшемся, боль… В глазах Эйдена снова почти серо, их щиплет от невыплаканных слез. Он берет последний ингибитор из рук умирающего Вальца, подхватывает сестру на руки и уносит ее невесомое, бесчувственное тело подальше от Х13. Пока Лоан подключает взрывчатку к ракетам, чтобы стереть с лица земли эту чертову лабораторию, Эйден убегает с Мией на руках. Он едва успел. Их отбрасывает взрывной волной, и в тот момент, когда языки пламени жадно облизывают бывшую больницу, Эйден окончательно теряет способность видеть цвета. Это значит только одно – Вальц уже мертв. Его родственная душа, ненавистная, но такая желанная, мертва. Если бы только они могли встретиться в другое время, в другом месте… Пилигрим еще долго сидел рядом с телом девушки на земле, тихо роняя слезы. Он смотрел на серые камни под ногами, серую траву и серые цветущие каштаны, серый закат, которому полагалось светиться прекрасной смесью красных, желтых, синих и фиолетовых красок. Миру полагалось быть ярким, но теперь краски – лишь воспоминание о несбывшемся.