Правильная Джулс, неправильная Джулс

Нью-Йорк подобно жадному голодному зверю чуть не сожрал ее целиком — и Джулс яростно сопротивлялась этому всю вчерашнюю ночь, но в какой-то момент травка и вызванное ею расслабленное желание стало сильнее девушки. Анна напоминала ей инопланетянку. Она была нереальная, словно сошедшая с постеров старых андеграундных фильмов. Мягкая и роковая, теплая и невероятно близкая — и ни до чего ей дела не было. Когда же Джулс увидела Анну в дневном свете, слегка помятую и опухшую после вчерашнего, с небрежно смазанной поцелуями помадой на губах, все ее ночное очарование тут же пропало. Она смотрела на Джулс, лениво моргая, так же нежно и игриво, как вчера, когда делала ей яркий макияж. Только сейчас игривость в ее взгляде была тяжелой, будто налитой свинцом — то ли из-за размазанных тушью синяков под глазами, то ли из-за не до конца покинувшего ее сна. Джулс не смогла бы дать ответ. Она пару раз взглянула на Анну, и алчный кровавый стыд мгновенно захватил ее сердце, сжимая его надежнее стальных тисков. Анна предложила ей еще дури, и Джулс согласилась в глупой надежде, что это действительно поможет ей разорвать ржавые колючие канаты, что беспощадно обвивали ее легкие. Ребра трещали, и вдохнуть было невозможно. В голове неоновой красной строкой беспрерывно пробегало имя Ру, оно истязало и мучило собой ее разум. Жестокое воображение с особым садистким удовольствием подкидывало Джулс красочные сцены, как Ру узнает о ее измене и уходит из ее жизни навсегда. Анна не понимала этого, и ее предложение забыться в объятиях друг друга Джулс отвергла. Как и предложение сходить развеяться. Что Анна могла понимать в ее чувствах к Ру? Абсолютно ничего. Под действием наркотика Джулс гасла. Высокая и нескладная, она бессильной угловатой массой лежала на кровати, разглядывая фиолетово-розовые облака под потолком. Они были безумно похожи на сладкую вату, и Джулс потянулась к ним рукой, что вдруг оказалась невообразимо длинной. Она сама под этими розовыми облаками была как забытая под языком розовая жвачка, что вот-вот потеряет вкус и перестанет быть мягкой и податливой. И кожа Джулс тоже тянулась как жвачка — на руках, на ногах, на животе, — и это до бездумной глупости ее смешило. Она не сразу поняла, что свет розовых облаков погас, и в зашторенной комнате повис мрак. Он как чудовище двинулся в ее сторону в стремлении задушить, наполнить ее собой и напомнить ей абсолютно все моменты, когда она облажалась. Тиканье спрятанных где-то часов стало невыносимо мерзким и громким, дыхание Джулс участилось, и она вскрикнула, когда в дверном проеме ей показался призрак Тайлера. Резко сев на кровати, она требовательно вглядывалась в темноту — и никого не видела. А после ей послышался запах Ру, едва уловимый и ненавязчивый. — Прости меня, — как побитая собака шептала этому запаху Джулс, и когда розовый свет снова вернулся в комнату, она поняла, что Ру ее простила. Сейчас Джулс была хрупкая, как стоявший за стеклянными дверцами сервантов расписной фарфор. Ее сердце казалось ей огромным, оно уже не помещалось в груди, и, правда, было бы здорово вытащить его и поместить в стеклянную баночку, как отдельный маленький мир. И подарить ее Ру в день их свадьбы. Часы терпеливо тикали, отсчитывая никому не нужное время, фантазии Джулс медленно размягчались, как передержанные в кипятке макароны. Ее руки становились все длиннее и длиннее, она касалась ими потолка и безвкусной розовой ваты под ним. И смеялась, смеялась, смеялась…