When you come home, I'll stop this

      Мерзкий дождь барабанил по крыше несколько недель подряд. Возможно, кто-то и любил дождь, потому, что он мог очистить окружающее пространство вокруг от ржавой пыли проезжающих машин или от дерьмового цвета, испачкавшего асфальт крохотных дорожек к дому, но Шэдоу ненавидел дождь за то, что он не мог очистить противные болезненные раны в его разбитом сердце. долгие, долгие годы. Сколько бы вода не пыталась усыпить его уставший разум и обессиленное тело, это не помогало. Ничего не помогало.       Наоборот, казалось, что небо понимает его и раздражает ещё больше, усугубляя жуткое ощущение одиночества, кривыми когтями расцарапывающее его душу. Оно проливало эти бесчисленные капли, оплакивая невосполнимую потерю, с которой ёжик никогда не смог смириться, потому, что любовь не была тем, чем он готов был пожертвовать ради спокойствия.       Его тошнило от спокойствия.       Возможно, когда-то, он всерьез любил эту пустую квартиру, в которой он прятался от социальных взаимодействий, в пустых надеждах о том, что его здесь никогда не найдут, но это было ложью. Ложью самому себе, чтобы отогнать прожигающую дыру в сердце, одиночество. Да, у него хорошо получалось врать себе довольно долгое время, но было одно условие, которого он никогда не учитывал.       Время.       Время будет длиться для него вечно, в отличие от времени, длящегося для остальных людей. Он никогда не планировал жить так долго, но его никто не спрашивал. Просто поставили перед фактом, как котенка, выброшенного на улицу, просто потому, что кто-то так решил. Никто не заботился о том, какого будет ему. Что он будет чувствовать. Что он будет думать. Кем он станет и сможет ли он вообще когда-либо быть счастливым. Всем было плевать.       Кроме его сестры, которая упрямо хотела мешать ему оставаться наедине со своими мыслями и болью от горьких лекарств, а так же острых игл, воткнутых в его вены. Он должен был стать для нее спасением. И он упрямо терпел все эти жуткие вещи, лишь бы она была счастлива. Она научила его мечтать. Она научила его верить в лучшее. Она показала ему, что значит любовь, но он возненавидел это чувство, как только снова остался один.       Мысли пожирали его изнутри, как отравленные черви, расползающиеся все дальше и дальше, пока, наконец, не уничтожили бы его мозг и душу, но они исчезли, как исчезает тьма в теплом свете огня. Исчезли, когда в его бессонных ночах появились цветные сны, а кончики его пальцев коснулись шершавой поверхности деревьев. Когда его губ впервые коснулась теплая нежная кожа, а его грудь наполнилась щекотливым, ласковым чувством удовлетворения. Он живёт не просто так. Он живёт из-за любви. Это было феноменально.       Он был не один такой. Был как минимум ещё один. Тот, кто научил его этому. Их были десятки и тысячи, разбросанные по всему земному шару, но их было так сложно найти, словно они прятались, боясь, что их растопчат, как хрупкие весенние цветы. И Шэдоу понимал почему. Он действительно был очень хрупким. Вся его совершенность разбилась о обескураживающую грань жестокой реальности. Он не был бессмертным. Он мог покончить с собой, если бы захотел, но…       Кто он такой, чтобы отнимать то, что не принадлежит ему? Кто он такой, чтобы спорить с теми, кто умирая, утверждал, что жизнь, это самое ценное, что у тебя есть? Кто он такой, чтобы сомневаться в том, что говорила Мария и те тысячи людей, которые умирали у него на руках, кашляя кровью и прося его ценить то, что он мог так легко отнять…       Это невозможно вернуть. Этим невозможно насытиться. Он был уверен, что бессмертие это проклятие до тех пор, пока не узнал, что есть что-то большее, чем просто бесцельное существование, в роли тупого робота, исполняющего базовые инстинкты.       До тех пор, пока в его пустую пыльную комнату не ворвался луч солнца, затмивший собой непроглядную тьму. Он раскрыл окна, прогоняя затхлый воздух прокуренного помещения и выбросил из головы весь мусор, который копился годами.       — Не знал, что ты такой неряха, Шэд! Даже хуже, чем я!       Его задорный смех звучал лучше любой музыки, ласкающей слух. Его, обветренные от постоянного бега, шершавые губы были слаще самого вкусного десерта. Его восхитительные кобальтовые иглы, которые он постоянно зачесывал руками напоминали яркое осеннее небо, перед тем, как ночь вступит в свои права, забирая последние теплые лучи.       И даже тогда, его шелковистый мех согревал, не давая холоду заполнить душу. Его хотелось обнимать. Его хотелось осыпать поцелуями, вызывая приглушённые стоны, предназначенные только для черных ушей. Им хотелось восхищаться и носить на руках, забывая о том, что их жизнь это сплошное минное поле. Каждый день мог быть последним. Каждое приятное мгновение могло прерваться оглушительными выстрелами, грозящими ранить кожу а каждая ссора могла остаться последним воспоминанием.       Навеки.       Но они забыли об этом… Так же, как забыли о том, что физический контакт был таким же важным, как и духовная связь…       К счастью, у них осталось хотя бы второе. Шэдоу не верил в бессмертие души до тех пор, пока он не увидел, как невероятно красивые изумрудные глаза закрываются, а белоснежные зубки испачкались в крови, потому что Сонику хотелось кашлять, чтобы вытеснить кровь из лёгких, которой там не должно было быть. Он выл, как раненый волк и скулил как щенок, когда в этой потрясающе пушистой груди перестало биться сердце… Когда этот волшебный, умиротворяющий звук перестал ласкать слух. Шэдоу никогда не знал, что будет страдать просто потому, что он не мог послушать биение сердца, лежа на персиковой груди своего любимого друга.       Оглушающая, пронзительная тишина разрывала его сердце каждый грёбаный день.       Каждый.       По какой-то причине он не смог смириться с тем, что не может слышать Соника постоянно, поэтому он включал одну и ту же мелодию, слушая снова и снова, словно наркоман. Этот голос напоминал ему их последнюю встречу, ту самую, которую он откладывал несколько раз, переживая, что ещё не время… Кольцо, которое он собирался подарить с тех пор украшало его палец. «Слишком медленный…» — дразнил его Соник и теперь он ненавидел себя за это.       — Сколько можно слушать одну и ту же песню?! Она уже задолбала! — ворчание, так редко вырывающееся из всегда жизнерадостного героя, он слышал в своей голове очередной раз, ухмыляясь. Ему всегда нравилось раздражать Соника, так же, как Сонику нравилось раздражать его.       — Когда ты вернёшься домой, я прекращу это. — пробормотал он, укладывая последний сияющий камень вокруг пьедестала. Он встал и сделал шаг назад, осматривая получившийся кривой круг из изумрудов, которые он так долго искал. Слишком долго. Словно они специально прятались, не желая дать ему возможность вернуть то, без чего он больше не представлял свою жизнь. Он благодарил хаос за то, что он мог слышать этот прекрасный голос в своей голове, но этого было недостаточно.       Никогда не достаточно.       Соник должен был жить. С ним. Такой же бессмертный, как он сам. Какого хрена ублюдочный учёный решил, что он может отнять у него Соника?! Этому не бывать. Никогда. Он никогда не отпустит его и он знал, что Соник никогда не отпустит его. Иначе как объяснить, что даже после того, как его бездыханное великолепное тело засыпали холодной черной землёй, он продолжал жить? Шэдоу до сих пор помнил, как он кричал, избивая свежую землю, лежащую на свежей могиле небольшим бугорком, будто она виновата в том, что Соника больше нет. Он помнил, как пушистые золотые хвосты обвили его, грея, когда он дрожал от холода, изнывая от горя. Но мороз был не в теле. Мороз был в зияющей дыре его сердца. Это невозможно было просто убрать. Только если…       Но это длилось недолго. Это стало навязчивой идеей. Хаос Соника чувствовался сильнее, с каждым найденным камнем. Словно он витал в воздухе. Словно он был повсюду, как ветер, такой же свободный и игривый. Это был Соник. Шэдоу знал это.       «Хэй, Шэдс, как долго ты сидишь вот так, без движения?» Это был третий изумруд. Третий, смотря на который Шэдоу начал сомневаться в том, что он не сумасшедший. Возможно именно поэтому, рай решил показать ему, что он на правильном пути, послав единственную душу, которую он послушает. Это было так давно…        Мастер изумруд слабо поблескивал на фоне пасмурного неба, а противные ледяные капли стекали за шиворот, собираясь в струйки. Они забирали последнее тепло, заставляя дрожать, но Шэдоу было уже все равно…       Единственное, что заставляло его сердце хотеть биться каждый день, это тот факт, что они скоро будут Вместе… Снова… Он больше не сомневался в этом, ни на секунду.       Покалывание в его теле ощущалось все более болезненным и жалящим, отличаясь от обычного использования изумрудов, но он знал, что ему придется потерпеть. Мастер Изумруд имел другую энергию. Наклз когда-то говорил, что Шэдоу не предназначен для использования Мастера Изумруда из-за структуры его хаоса, более тонкой и извивающейся, будто кружево. Мастер Изумруд был могущественным молотом, который брал все, что захочет и отдавал больше, чем мог сотворить. Именно поэтому Соник мог искать утешение в этой энергии. Они были так похожи с этим огромным могущественным камнем, цвета восхитительных зелёных глаз…       Шэдоу знал, что именно из различие с хаосом Соника давало ошеломляющий эффект. Их слияние делало их сильнее, они питали друг друга, как огонь и воздух, позволяя насыщать невероятным теплом все вокруг и это было тем, что они оба жаждали всю свою жизнь. Это было тем, что они оба мечтали испытывать, несмотря на все ужасы войн и непрекращающихся битв, в которых кто-то постоянно пытался отнять их друг у друга.       Не в этот раз.       Пока он жив, этого не случится. Он обещал, что выключит эту дурацкую песню, когда Соник вернётся домой, верно? Он больше не мог ее слушать. Это было невыносимо. — Хаос Контроль!