Бессердечно
– Я ненавижу тебя, – прошипела Гермиона, ее ногти злобно впивались в спину Малфоя, пока он вонзался в нее снова и снова, ее позвоночник терся о твердую каменную стену коридора третьего этажа. Она не знала, как ей удастся завтра пройти мимо этого места по дороге на Чары и не покраснеть, как девчонка, но об этом она побеспокоится потом.
– Грейнджер, эти моменты для меня гораздо приятнее, когда ты молчишь, – пробурчал Малфой в ответ, хотя его голос был тихим и чуть ли не хриплым от напряжения.
– Пошел ты, – прошипела Гермиона, прежде чем наклониться вперед и укусить его за плечо, оголенное из-за того, что она разорвала пуговицы на его рубашке.
– Поздновато для этого, тупица, – ответил Драко, подкрепив оскорбление еще более резким толчком.
Ей определенно понадобится мазь от того, что он делал с ее спиной у стены, подумала Гермиона, кусая его сильнее и пытаясь сдержать желание закричать. Мерлин, но им нужно прекратить это делать. Они должны были патрулировать коридоры, чтобы не дать другим людям трахаться в темных углах, но каждую ночь на неделе, когда их назначали патрулировать вместе, они в итоге оказывались голыми, ругались и потели друг на друге, несмотря на холодную зимнюю прохладу, пронизывающую продуваемые коридоры. Все всегда начиналось с небольшой стычки, разногласий по поводу подходящего наказания для нарушителя правил, общего раздражения, вымещаемого друг на друге после дерьмовых занятий, разделения ответственности. Это не имело значения. В одну минуту они оскорбляли друг друга, пытались уязвить друг друга или откровенно обижали, а в следующую минуту один из них целовал другого.
Гермиона не могла этого объяснить, да и не хотела пытаться. У нее были все основания ненавидеть его за то, каким злобным и нелепым фанатиком он был. Она видела татуировку Темной метки на его предплечье, которую он так отчаянно пытался скрыть на их ежедневных уроках. Она знала, кем он стал. Она не спрашивала его, почему, выбрал ли он это, или почему он трахается с ней, если он считает, что ее статус крови делает ее низшим существом. Она не спрашивала себя, почему она продолжает трахаться с ним, или о каком умственном отклонении может свидетельствовать то, что она продолжает делать это снова и снова. Она просто разозлилась, а потом выместила это на нем.
К счастью, он, казалось, не возражал.
– Блять, – прошептала Гермиона, прижимаясь к его коже, когда почувствовала вкус крови на языке, понимая, что укусила его достаточно сильно, чтобы рассечь кожу.
– На вкус как чистота? – промурлыкал он ей на ухо, прижав ее сильнее к стене и с силой вонзаясь в нее.
– На вкус как ничтожество, – ответила Гермиона, прежде чем из нее вырвался странный стон, когда он слегка изменил угол наклона и начал непрерывно тереться о ее клитор.
Он хмыкнул, и Гермионе стало неприятно, что даже сейчас его голос звучит отстраненно, почти без интереса к тому, что они делают. Может быть, немного удивленно. Проклиная его до самых глубин ада, она презирала его, но вот она здесь, трахает его уже в четвертый раз за неделю, все как обычно.
– Аргх, – прошипела Гермиона, когда повторяющиеся толчки, наконец, взяли верх над ней.
Ее голова ударилась о каменную стену замка, когда она откинулась назад, и Малфой воспользовался положением, чтобы прильнуть к ее шее, целуя ее кожу и покусывая ее достаточно сильно, чтобы сделать больно, но от этого еще приятнее. Ее тело затрепетало, когда оргазм обрушился на нее, сжимаясь и разжимаясь на высокой скорости, и она не смогла сдержать торжествующего смешка, когда его движения стали хаотичными, прежде чем он глубоко толкнулся и тихо застонал ей в шею.
– Блять, – пробормотал он ей в волосы после нескольких минут тяжелого дыхания, пока они содрогались вместе, беззвучно, за исключением их дыхания.
Гермиона знала, что будет дальше. Сожаление. Раздражение. Ненависть к себе. Новые товарищи, которых она брала с собой в постель каждую ночь, когда он отпускал ее, и ее юбка снова опускалась на место, скрывая ее свободу действий, словно она не предавала все, во что верила, ради небольшого секса с оттенком ненависти перед сном. Она была уверена, что сегодняшняя ночь не будет исключением. Утром она все равно будет ненавидеть его. Она все равно будет считать его жалким, бесхребетным и слабым. Он все равно будет считать ее грязнокровкой, пустой тратой магии и к тому же с растрепанными волосами. На завтрашних занятиях они по-прежнему будут упорно игнорировать друг друга, пока Гарри будет терзаться и строить планы, чтобы доказать, что Малфой все-таки Пожиратель смерти. И он был им.
Гермиона знала это.
Когда он опустил ее обратно на пол и вышел из нее,
она знала это.
Когда он снова натянул брюки и застегнул ремень,
она знала это.
Когда она попыталась обойти его и уйти, зная, что ночное патрулирование окончено,
она знала это.
И это было прекрасно. Это был этап. Освобождение. Выход для ярости, которую он вызывал, и гнева, который он разжигал, и ярости, которую он взорвал в ней. Метка на его руке не имела значения. Его преданность не имела значения. Потому что когда она уходила, все это не значило ничего большего, чем простой выброс гнева с приливом эндорфинов. Это было совершенно
бессердечно.
Поэтому, когда он помешал ей уйти, прижав ее к стене, Гермиона поняла, что что-то изменилось. Она снова потянулась за своей палочкой, но он был быстрее ее. И когда его губы снова приземлились на ее губы, на этот раз мягко, на этот раз нежно, Гермионе действительно пришлось потрудиться, чтобы вспомнить, что она знала.
– Увидимся завтра, Грейнджер, – пробормотал он, когда отстранился. Гермиона так и стояла, ошеломленная, пока он оттолкнулся от стены, зашагал по коридору и скрылся из виду.
